Помножьте это на миллион и верните ему в аплодисме

У артиста, композитора, поэта и певца Александра Вертинского вечный образ утонченного эстета. Чуть заденешь – и разобьется. Но в жизни все было иначе. В своих воспоминаниях в книге «Дорогой длинною…» Вертинский подробно описывает службу в 68-м санитарном поезде в Первую мировую войну.

«…Работы было много. Мы часто не имели даже времени поесть. Людей тогда не щадили на войне. Целые полки гибли где-то в Мазурских болотах; от блестящих гвардейских, гусарских и драгунских полков иногда оставались одни ошмётки.

Однажды ко мне в купе положили раненого полковника. Старший военный врач, командовавший погрузкой, сказал:
- Возьмите его. Я не хочу, чтобы он умер у меня на пункте, а вам все равно. Дальше Пскова он не дотянет. Сбросьте его по дороге.
- А что у него?
- Пуля около сердца. Не смогли вынуть – инструментов нет. Он так или иначе умрет. Возьмите. А там – сбросьте…

Не понравилось мне все это. Как так – сбросить? Почему умрет? Как так? Это же человеческая жизнь.

И вот, едва поезд тронулся, я положил полковника на перевязочный стол. Поездной врач Зайдис покачал головой: ранение было замысловатое. Пуля вошла в верхнюю часть живота и проделав ход к сердцу, остановилась. Входное отверстие – не больше замочной скважины, крови почти нет. Зайдис пощупал пульс, послушал дыхание, смазал запекшуюся ранку йодом и еще раз покачав головой, велел наложить бинты.
- Как это? – вскинулся я.
- А так. Вынуть пулю мы не сумеем. Операции в поезде запрещены. И потом – я не хирург. Спасти полковника можно только в госпитале. Но до ближайшего мы доедем только завтра к вечеру. А до завтра он не доживет.

Зайдис вымыл руки и ушел из купе. А я смотрел на полковника и мучительно думал: что делать?

И тут я вспомнил, что однажды меня посылали в Москву за хирургическими инструментами. В магазине я взял все, что мне поручили купить, и вдобавок длинные тонкие щипцы. В списке их не было, но они мне понравились своим «декадентским» видом.
И вот я вспомнил об этих «декадентских» щипцах. Была не была! Разбудив санитара Гасова (он до войны был мороженщиком), я велел ему зажечь автоклав. Прокипятил щипцы, положил в спирт, вернулся в купе. Было часа три ночи. Полковник был без сознания.

Я разрезал повязку и стал осторожно вводить щипцы в ранку. Через какое-то время почувствовал, что концы щипцов наткнулись на препятствие. Пуля? Вагон трясло, меня шатало, но я уже научился работать одними кистями рук, ни на что не опираясь. Сердце колотилось, как бешеное. Захватив «препятствие», я стал медленно вытягивать щипцы их тела полковника. Наконец вынул: пуля!

Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. За моей спиной стоял Зайдис. Он был белый, как мел. «За такие штучки отдают под военно-полевой суд», - сказал он дрожащим голосом.

Промыв рану, заложив в нее марлевую турунду и перебинтовав, я впрыснул полковнику камфару. К утру он пришел в себя. В Пскове мы его не сдали. Довезли до Москвы. Я был счастлив, как никогда в жизни!

В поезде была книга, в которую записывалась каждая перевязка. Я работал только на тяжелых. Легкие делали сестры. Когда я закончил свою службу в поезде, на моем счету было тридцать пять тысяч перевязок!..
_________________

- Кто это? – спросил Бог, когда ему докладывали о делах человеческих.
- Да так… Актер какой-то, - ответил дежурный ангел.
Господь задумался.
- А фамилия как?
- Вертинский.
- Ну раз он актер и тридцать пять тысяч перевязок сделал, помножьте это на миллион и верните ему в аплодисментах.
С тех пор мне стали много аплодировать. И я все боюсь, что уже исчерпал запасы аплодисментов или что они уже на исходе.»   

из газеты