Макс и Мара

Искусство создает косторез,
но поклонник обожествляет сам,
возносит мастера к небесам,
нет без глаз рая мастерам,
масло не горит вне лампадных ламп
стройным и желтым пока не ослаб,
как дневной свет умирает,
становится дрябл,
с каждой новой звездой убиен,
входит во власть аквамарин,
звезды наблюдают за тем
из оглушающих зодиакальных тишин.
Мой посуточный скриптонит.
Текстовой материаловед.
В каждом слоге попет.
Мерзлой землею прилегало,
пыталась забыть, не помогало,
хотелось скоро,
но я – дефект.
Веры на день хватало.
Увидеть звездный свет мешало
то, что надо мной блистало
все быстрей «Макс и Мара»,
ты зажег его для нас.
Отпрошусь, не гаси,
и сияй, и дыми,
мне твою, я добьюсь
и де-юре, и по факту.
Но в обмен, меломан,
утопический роман,
из берилла великан,
не теряй из виду моих глаз.
В чернильной теми компьютера
без отдаленных, никак, голосов.
Созвездие без тебя обезлюдело,
поэзия, теософ.

Как любить и жить удумай
не плюя в колодец глума,
не топясь на днище рюмок,
забываясь в зле вагин.
Не каря себя епитимьи,
наказывает время нас, тик-так,
за грех рождения урежет, всего-то сто лет,
ритм его течения бешен,
мясорубка льет струю.
Поэзия – единственный изюм,
свидетельство высоких и бредовых дум.
В сердце Бога завоеван
временем полночных месс
под глухой собачий лай.
Упоминания имени не достойны,
они смеются: «Ааа»,
как от комедианта поэм,
а я ни над кем, никем, I am.
Слова валяются, всякий хлам,
собрать стоит труда,
но если уже на них подсел,
на музыку, от которой каждый пес зверел
и становился свят, как Иисус,
по крайней мере, так казалось,
то свожусь к глупости,
не ругай, не шуми,
я пою, и орусь,
и с желанием нету сладу.
Мир затмлен и туман,
синеглазый великан,
сейсмологий хулиган,
ты зашел и почва колебалась.
И пусть опять словоблудие,
и я слабак, стихи псом.
Мне та любовь не причудилась,
как смерть, тюрьма, день Христов.

Слово твое в отцы годилось,
тощий сдохнет, ты похудел,
выбивая, что накопилось,
сон левел, а ремень смердел,
в темноте наказанием ласк,
власть без силы, то эпигон,
больно врежет, великолепен,
о, весенний и дикий гон.
Божий дар с мошной сравнит,
всего лишь защитный рефлекс.
Мне слышны мелодии флейт,
русский, английский, и иврит.
Твой слог ими говорит, Дантес-балбес,
хочешь меня цифровой эстет,
но я не убит.
Твоя философия тупит,
тихо, не шуми,
мимо скамьи последний куплет спет.
Видишь?  Скамья, зеленый сквер,
я сижу, гляжу вниз,
настроение – убиться, тип-топ,
рассматриваю след за которым шел.
В пыли из лангепасского леса,
но я не бес, и не невермор,
любви банальная история,
ей воздух дышит
и душу давит Питер-Сити.
От сосен смольного массива
до бетонного твои дома,
над всем, над всем навис
партер
блаженств,
созвездием горит софит.
Не боюсь, огласи,
вспоминай, это мы,
мне твою, я спущусь,
как за мною ты когда-то.
Пенис пен, меломан,
незаконченный роман,
и на вид первоздан
демон адамантового ада.
Херохоральной прелюдией
в кулак твою, бой часов.
Мы вместе были, вы будете
сиянием голосов.