Сказки нашего леса рассказ

     День был серым. Несмотря на то, что на дворе - середина августа и время, близкое к полудню, небо было затянуто низкими тучами, из которых сеял мелкий дождь, даже не дождь, а какая-то влага, висящая в воздухе наподобие тумана. Николай Петрович торопливо шёл по обочине шоссе, разделившего лес на две стороны и теряющегося где-то на горизонте. Брезентовый плащ защищал от не по-летнему промозглой сырости, в резиновых сапогах ему было жарковато, но зато ноги были сухими. При каждом шаге его небольно шлепала по боку пустая корзинка, а в кармане рубашки уютно лежали ломоть хлеба и зелёный в пупырышках огурец.

    Вот и знакомая просека. Не первый год Николай Петрович ходит сюда по грибы. Глаза привычно ищут блестящие мокрые шляпки, а в голове сумбур. И на душе как-то нехорошо. Зина.. Какой весёлой, неунывающей была она в их первый семейный год! Друзья-однокурсники"выбили" для них отдельную комнату в студенческом общежитии, и пусть в их "апартаментах" были только старый шкаф, скрипучий диван, стол и пара стульев из студенческой столовой, а в меню преобладали картошка, лук и сало - они были так счастливы! Неустроенность их не пугала, трудности только сближали, и даже с рождением Полинки и Антоши их чувства были ярки, и самым главным в жизни казалась их любовь. С годами в семью пришёл достаток. Появились квартира, дачный участок, машина, но из их отношений уходило тепло, они как будто подергивались тонкой корочкой льда. Выросшие дети все реже появлялись у родителей, и они остались вдвоём, скорее, по привычке. Зина изменилась, превратились в скупую и властную особу со скандальным характером. Её не любили соседи и боялись подьездные коты, а после очередного скандала сердобольные старушки у подъезда говорили ему: "Ты, Петрович, не переживай, это у неё возраст такой, ты уж терпи", - и Николаю Петровичу становилось неудобно. Почему он не увидел изменений в характере жены, почему не сумел помочь ей остаться прежней: доброй, открытой? Он словно чувствовал за собой некую вину и старался быть с женой ласковым и терпеливым, но бывали моменты, когда он спасался от придирок Зинаиды на даче, в лесу, в гараже. Вот и сегодня ушёл по грибы, хотя знал, что скорее всего вернётся с пустыми руками.

    Николай Петрович любил лес. Ему нравился прохладный полумрак его, нравилось смотреть на солнце сквозь кроны деревьев, когда солнечные лучи делали листья яркими и немного золотистыми. Он и сам себе иногда казался деревом: высоким, крепким, с мощными корнями и пушистой кроной. А грибы и в самом деле не попадались, и Николай Петрович просто шёл по лесу, пытаясь успокоить растревоженную душу.

    Вдруг он заметил тропинку, которую прежде не видел. Может, он просто не замечал её, а может, её и впрямь раньше не было. Да и тропинкой её назвать трудно - так, полоса примятой травы. Но она словно звала его за собой. Безотчетно Николай Петрович пошёл по ней. Заблудиться он не боялся - он знал эти места, да и шоссе рядом, и сам город близко. А полоса примятой травы ширилась, кружила, огибая кусты и чащу. Вот она стала чуть заметной тропинкой, потом все шире и шире, с жёлтой песчаной землёй в хвоинках и палочках. Иногда её пересекали корни деревьев, но она упрямо стремилась вперёд, зовя за собой путника. И вот, наконец, между двух высоких елей, стоявших молчаливыми стражами по обеим сторонам тропинки, Николай Петрович увидел небо.

    Дождь почему-то перестал, и в небе среди облаков, уже не серых, а лёгких и пушистых, пробивалась голубизна. Впереди было лесное озеро, небольшое, круглое, как монета, и такое же серебристое. Слева берег был выше и спускался к озеру почти отвесно. Откуда-то сверху по этому обрыву сбегали струи родника, образуя маленькие водопады, искрившиеся на солнце. Дальний берег, более пологий, зарос камышом и какими-то водяным растениями. А совсем рядом, там, где лес несколько отступал от берега, стояла маленькая покосившаяся избушка. Рядом с ней росли несколько плодовых деревьев (Николай Петрович узнал яблоню), недалеко, в тени старого дуба, был вкопан в землю стол и стояли чурбаки, служившие стульями. Над кострищем, обложенным камнями, висел закопченный чайник. С берега в озеро уходили голенастые сваи мостков, к одной из них была привязана лодка.

    Стояла оглушающая тишина. Лёгкий ветерок рябил воду, шевелил траву и листья деревьев. Над землёй, над водой словно были разлиты покой и благодать, и это ощущение было почти осязаемым.
"Здравствуй, мил человек! Знать, неспроста ты пришёл сюда, раз озеро тебе открылось. Видно, есть у тебя на сердце боль и нужна тебе помощь или утешение".
Оглянувшись на голос, Николай Петрович увидел старичка: маленького, сухонького, с седой до зелени бородой, шедшего к гостю. В руках у него была плетёная корзинка со спелыми яблоками, одно из которых хозяин протягивал пришедшему. Оглядев старичка, Николай Петрович понял, почему не заметил его сразу: тот был в серо-зелёной, напоминаюшей спецовку, курточке, и таких же штанах. Ворот линялой, бывшей когда-то синей спортивной футболки прикрывал худую морщинистую шею; на голову была нахлобучена порыжевшая соломенная шляпа. Старичок был похож на старое, сваленное бурей дерево, и Николаю Петровичу подумалось, что таким, наверное, и должен быть Хозяин Леса.

    А тот, по-своему истолковав молчание гостя, снова заговорил: "Да ты не тушуйся, мил человек. Озеро это заветное, не каждому откроется. Сказывают, ангелы, спускаясь с небес на землю, прилетают сюда и здесь принимают человеческое обличье. Да ты и сам посмотри: вон, видишь?" - Над озерной гладью в вышине парило облачко, напоминающее очертаниями человеческую фигуру с крыльями, и, казалось, оно медленно опускается вниз." И человеку, которого оно к себе пустило, - продолжал старик, - обязательно поможет: отведет беду, даст утешение, подсказку какую или ещё что... Я и сам сюда, думаешь, случайно попал? Тоже ведь беда привела.

     И я когда-то не бобылем жил - была у меня жена Дашенька, любовь моя единственная. Да годы-то свое берут: заболела она, да так, что врачи сказали мне - готовься, мол, отец, совсем немного осталось ей на этот свет глядеть. А у меня, кроме неё, - никого... Дети наши, два сына, на войне головы сложили; родни у меня и до войны негусто было, а она и последних разбросала. А Даша - так вообще сирота. Из больницы иду - и дороги сам не вижу, а в душе такое..

     В-общем, стою я у церкви. Как дошёл сюда - сам не знаю: в Бога-то я и смолоду не верил, а тут как привело.. Зашёл я внутрь, перед иконами стою, а слезы - ручьём, как у малого.. Слова как будто кончились, а в голове одна мысль: Даша, Даша, ну как я без тебя? Сколько так стоял - не знаю, да чувствую: трогает кто-то за плечо. Дедулька старенький, прямо ветхий, видно, при церкви той, ну, не священник, а вроде как обслуга. Смотрит - и так ласково: "Да что с тобой, сынок?". Тут и прорвало меня: трясусь, и слезы, а слова сами собой выходят.. В-общем, рассказал я ему все: и про жизнь, и про Дашу, и про беду да боль свою. А он выслушал - да и говорит: "Вот что, поди-ка ты в лес." Меня пуще затрясло - я ж ему всю свою душу наизнанку вывернул, а он что, - смеётся надо мной, что ли? А дедулька продолжает: я, говорит, сам не бывал, а от людей слыхивал - есть в нашем лесу озеро одно, непростое; и показывается не каждому, а только тому, кому плохо, беда у кого. И, дескать, там и помощь сыскаться может.

      В-общем, ушёл я оттуда, а думка-то в душу и запала. Сам не дите и в сказки давно не верю, а вот поди ж ты... Да и правду говорят - утопающий за соломинку хватается. Наутро, как рассвело, пошёл я в лес. Иду, места вроде знакомые, а как будто и не те.. Потом нашлась тропка, и правда - к озеру вышел. А место красивое! И покойное какое-то. Я берегом до ключей пошёл, а мне навстречу парень идёт. Кудрявый, волосы совсем светлые, и сам как будто весь светится - добрый, глаза лучистые.
" Я, - говорит, про тебя знаю, откуда - не спрашивай. Вот тебе посудина и трава. Набери воды в ключе, что больше других понравится, и ей отнеси - пусть попьет. И траву тоже ей: откипяти, пусть умывается и пару глоточков отопьет, а больше не надо. А как на ноги встанет - сюда приведи, дорожка вам откроется". И даёт мне вроде как бутылку: стеклянную, но не такую, как сейчас в магазинах, а тяжёлую, узорчатую, и травы пучок. Я оторопел, стою, слушаю его, смотрю и молчу. И почему-то такая радость - ну вроде как камень с души свалился!

     Взял я посудину и траву, а он улыбается: "Ты, - говорит, - не благодари, а быстрее беги свой заветный ключ ищи, да торопись - плохо ей сейчас". Ну я и пошёл. Горка - вся в ключевых струйках, все искрятся, бормочут что-то, а одна вроде как переливается. Набрал я воды с того ключа - и бегом назад. И дорога-то вроде как сама к городу вывела. Я сразу - к Дашеньке, в больницу. Врачи говорят : ну, мол, вовремя пришёл, как раз успеешь с живой попрощаться. А Даша глаза открыла, смотрит на меня и шепчет что-то. Ну, я ей водички попить дал, а сам сижу - ни жив ни мёртв.. Вроде как уснула Даша. Врачи меня гонят - мол, дольше нельзя, - насилу отбился, остался с ней. Она потом проснулась - сама из той посудины пить просит, говорит, вода вкусная очень. К вечеру она мне уже улыбаться стала, заговорила. А через неделю, сразу после больницы, мы с ней на озеро то пошли. И нашли! После этого она ещё годков двенадцать прожила. Так-то вот.

    Нету её сейчас, да и мне под сотню уже. Раньше мы сюда часто приходили - пускало почему-то озеро нас. Вот домик чуток поправил, яблони посадил, лодку опять же.. Мнится мне, охранить я его должен: хоть и тайное, и не всякому откроется, а мало ли что? Потому и пускало оно нас. А теперь, когда один остался, мне тут вроде как и дом - больше-то никому не нужен... Да что это я - все про себя да про себя? Разболтался, как сорока, а тебе, поди, о своём надо. Ты вон на ключи дойди: умойся, попей, - усталость да хвори как рукой снимет. А хочешь - порыбаль, снасти в лодке. А я пойду, мешать не буду".

     Николай Петрович доел вкусное хрусткое яблоко и огляделся. Тёплый ветерок, лёгкие облачка, через которые временами проглядывало ласковое солнышко, блики на озерной глади - все это казалось немножко нереальным, навевало мысли о волшебство, даже чуде. Николай Петрович невесело улыбнулся, вспомнив жену. "Эх, Зина-Зиночка, была б ты сейчас рядом со мной, смотрела бы на эту красоту, - может, и твоей душе стало бы легче и радостней, и спала бы с неё та чёрная шелуха, налипшая за всю жизнь..." Вздохнув, Николай Петрович направился к роднику, чьи струи, искрясь и переливаясь на солнце, весело пели вечную песню жизни.

       Вода и впрямь была необыкновенно вкусной, и казалось: в её радужных струях растворилось все плохое - настолько хорошо стало на душе. А вода в озере была такой прозрачной и чистой, что было видно все камушки на дне. А подальше, на глубине, мелькали рыбьи тени... Николай Петрович вспомнил о предложении старичка. Удочки действительно лежали в лодке. Сев на тёплые бревнышки мостков, Николай Петрович разулся, достал припасенную краюху хлеба, насадил на крючок маленький катышек, забросил удочку и замер, терпеливо глядя на поплавок..

     Время давно перевалило за полдень. Николай Петрович возвращался домой. Вот и знакомое шоссе. Плащ свернут, в корзинке крутобокие яблоки, руку приятно оттягивает ивовый кукан с тремя вполне приличными карасями. На душе как-то по-особому светло, и даже серая лента шоссе кажется необычной - с призрачными лужицами миражей над мокрым тёплым асфальтом. Глядя вслед очередной спешащей в город машине, Николай Петрович вспоминал свое путешествие: странное светлое озеро-монету, старика.. Дорога обратно была действительно короче и совсем другой, и даже как-то странно, что озеро так недалеко от города, а он ничего про него не слышал. Казалось, что там, на озере, началась какая-то новая точка отсчёта жизни: с душевным теплом, добротой и любовью. Николай Петрович почему-то знал, что будет дальше: вот он вернётся, высыплет яблоки, Зина зажарит карасей и за столом будет слушать, ахая и всплескивая руками, его почти неправдоподобный рассказ. И в следующий раз "за грибами в лес" они пойдут вдвоём, а потом всезнающие старушки у подъезда будут хитро подмигивать: ну, Петрович, признавайся, что ты сделал со своей Зиночкой? Он шёл домой, улыбаясь облакам, потемневшим к вечеру деревьям, спешащим машинам и своим собственным мыслям, а в душе его, словно струи того родника на озере, звенели и сверкали надежда, любовь и вера в чудо...
Ирина Бидинкова, 2006г.