Антология поэзии Наума Коржавина

Да! Жизнь - мгновенье,
    и она же - вечность.
Она уйдет в века, а ты - умрешь,
И надо сразу жить -
    и в бесконечном,
И просто в том,
    в чем ты сейчас живешь.

- Коржавин Н.М.


22 Июня 2018 года скончался русский поэт-эмигрант Наум Моисеевич Коржавин. Ему было 93, жил и работал в США. В последние годы издавался редко. Для меня Наум Моисеевич был одним из основоположников моего интереса к поэзии второй половины двадцатого столетия, определенного рода столбцом ее восприятия. Я выписывал его стихи, заучивал, читал. Прав был Наум Моисеевич, когда писал: «Приду к грядущему поэту, - истоком стану для него». В жизни каждого из нас присутствуют определённые писатели и поэты, которые, вне зависимости от конъюнктуры и пристрастий, становятся теми самыми истоками, иногда перерастая в категорию интимных поэтов: «Нет! Так я просто не уйду во мглу…», хоть тут для каждого свой путь, конечно, и кто-то душевным сомненьям не рад, но «Раны — жизнь души.», так он нам завещал. Ну и, конечно, какой поэт не даст того самого наставления? – «Быстрей — в дела! Быстрей — в мечты! Быстрей!..», «Я о богатстве сроду не мечтал И капитал считаю вещью грязной.» ибо «Поэзия не страсть, а власть» или «Видно, вовсе ты был не герой, А душа у тебя небольшая, Раз ты злишься, что время тобой, Что костяшкой на счетах играет.». Как-то скоро Наум Моисеевич стал для меня чуть больше, чем просто столбцов. Великолепный советский поэт Борис Абрамович Слуцкий, стихотворение которому также присутствует в данной подборке (На друга-поэта), однажды написал про одного из своих избранных поэтов, Николая Николаевича Асеева, также сыгравшего немаловажную роль в жизни самого Наума Моисеевича, следующие строки:


Умирают мои старики –
Мои боги, мои педагоги,
Пролагатели торной дороги,
Где шаги мои были легки.
 
Вы, прикрывшие грудью ваш возраст
От ошибок, угроз и прикрас,
Неужели дешёвая хворость
Одолела, осилила вас?
 
Умирают мои старики,
Завещают мне жить очень долго,
Но не дольше, чем нужно по долгу,
По закону строфы и строки.


Вот, не стало такого «старика» и у меня. Но остались дороги, которые он ещё проложит. Его поэзия для сомневающихся и уязвимых по собственному желанию. Несмотря на все политические и, местами, идеологические разногласия (воспринимаю их абстрактно), в его поэзии было то ощущение от рифмованного слога, поэтической мысли, которое не бывает плоским у настоящих поэтов. А Наум Моисеевич остается самым настоящим, живым поэтом, «Пусть всё будет больно, но всё — достоверно», автором той песни, которой «тысяча лет». Он по-своему чувствовал эпоху, вы увидите это в стихотворениях ниже, и пытался описать ту самую цель, направление и смысл. Другой советский поэт, Валентин Дмитриевич Берестов, однажды написал такие строки:


В моих стихах подвоха не найдёшь.
Подспудно умным и подспудно смелым
Быть не могу. Под правдой прятать ложь,
Под ложью правду – непосильным делом
Считаю я. Пишу я что хочу.
О чём хочу, о том и промолчу.
Ну а подтекст, в отличье от подвоха,
Стихам даёт не автор, а эпоха.


Эти строки кажутся мне великолепным предисловием к поэзии Наума Моисеевича Коржавина, но для полноты портрета приведем отрывок из стихотворений самого поэта. Стихотворение о себе, без излишнего пафоса:


Я не был никогда аскетом
И не мечтал сгореть в огне.
Я просто русским был поэтом
В года, доставшиеся мне.
Я не был сроду слишком смелым.
Или орудьем высших сил.
Я просто знал, что делать. Делал,
А было трудно — выносил.
И если путь был слишком труден,
Суть в том, что я в той службе служб
Был подотчётен прямо людям,
Их душам и судьбе их душ. ...


Далее – только сам автор, а точнее – его стихи, - хоть и понятия эти схожи. Так что, дорогой читатель, «если можешь, если хочешь, не боишься - подходи!»

Мосесов М.К.
25.06.2018


[Подборка стихотворений Наума Моисеевича Коржавина составлена: Мосесовым М.К.; Стихотворения выставлены в алфавитном порядке. Отдельная благодарность порталам Rupoem и 45Parallel, а также особая благодарность персональному сайту поэта (korzhavin.poet-premium) за предоставленные материалы и подборки. Рекомендуется посетить данные порталы для более глубокого ознакомления с творчеством автора.]



16 ОКТЯБРЯ
Календари не отмечали
Шестнадцатое октября,
Но москвичам в тот день - едва ли
Им было до календаря.

Все переоценилось строго,
Закон звериный был как нож.
Искали хлеба на дорогу,
А книги ставили ни в грош.

Хотелось жить, хотелось плакать,
Хотелось выиграть войну.
И забывали Пастернака,
Как забывают тишину.

Стараясь выбраться из тины,
Шли в полированной красе
Осатаневшие машины
По всем незападным шоссе.

Казалось, что лавина злая
Сметет Москву и мир затем.
И заграница, замирая,
Молилась на Московский Кремль.

Там,
 но открытый всем, однако,
Встал воплотивший трезвый век
Суровый жесткий человек,
Не понимавший Пастернака.
1945


1937 ГОД
(Вступление в ненаписанную юношескую поэму...)
Да, не забыт и до сих пор он
В проклятьях множества людей.
Метался ночью «чёрный ворон»,
Врагов хватая и друзей.
Шли обыски, и шли собранья.
Шли сотни вражеских клевет.
Им обеспечено заранее
Участье власти и привет.
За слово несогласья сразу
Кричат: «ШПИОН!», хватают: «СТОЙ!».
А кто бывает не согласен?
Тот, кто болеет, тот, кто свой.

А вот завмагам дела нету,
Каков дальнейшей жизни ход.
У них в карманах партбилеты
Как не единственный расход.
Я стал писать о молодёжи —
Да, о себе и о друзьях, —
Молчите! Знайте! Я надёжен!
Что? Правды написать нельзя?
Не я ведь виноват в явленьях,
В которых виноваты вы.
Они начало отступленья
От Белостока до Москвы.

Россия-мать! Не в этом дело,
Кому ты мать, кому — не мать.
Ты как никто всегда умела
Своих поэтов донимать.
Не надо списка преступлений:
И Пушкина на дровнях гроб,
И вены взрезавший Есенин,
И Маяковский с пулей в лоб.

Пусть это даже очень глупо,
Пусть ничего не изменю,
Но я хочу смотреть без лупы
В глаза сегодняшнему дню.
Что ж, можешь ставить на колени.
Что ж, можешь голову снести.
Но честь и славу поколенья
Поэмой должен я спасти!
1942


22 ИЮНЯ 1971 ГОДА
Свет похож на тьму,
В мыслях — пелена.
Тридцать лет тому
Началась война.

Диктор — словно рад...
Душно, думать лень.
Тридцать лет назад
Был просторный день.

Стала лишней ложь,
Был я братству рад...
А еще был дождь —
Тридцать лет назад.

Дождь, азарт игры,
Веры и мечты...
Сколько с той поры
Утекло воды?

Сколько средь полей
У различных рек
Полегло парней,
Молодых навек?

Разве их сочтешь?
Раны — жизнь души.
Открывалась ложь
В свете новой лжи...

Хоть как раз тогда
Честной прозе дня
Начала беда
Обучать меня.

Я давно другой,
Проступила суть.
Мой ничьей тоской
Не оплачен путь.

Но все та же ложь
Омрачает день.
Стал на тьму похож
Свет — и думать лень.

Что осталось?.. Быт,
Суета, дела...
То ли совесть спит,
То ли жизнь прошла.

То ль свой суд вершат
Плешь да седина...
Тридцать лет назад
Началась война.
1971


АРИФМЕТИЧЕСКАЯ БАСНЯ
Чтобы быстрей добраться к светлой цели,
Чтоб все мечты осуществить на деле,
Чтоб сразу стало просто всё, что сложно,
А вовсе невозможное возможно, —
Установило высшее решенье
Идейную таблицу умноженья:

«Как памятник — прекрасна. Но для дела
Вся прежняя таблица устарела.
И отвечает нынче очень плохо
Задачам, что поставила эпоха.

Наука объективной быть не может —
В ней классовый подход всего дороже.
Лишь в угнетённом обществе сгодится
Подобная бескрылая таблица.

Высокий орган радостно считает,
Что нам её размаха не хватает,
И, чтоб быстрее к цели продвигаться,
Постановляет:«Дважды два — шестнадцать!»

...И все забыли старую таблицу.
Потом пришлось за это поплатиться.
Две жизни жить в тоске и смертной муке:
Одной — на деле, а другой — в науке,
Одной — обычной, а другой — красивой,
Одной — печальной, а другой — счастливой,
По новым ценам совершая траты,
По старым ставкам получать зарплату.

И вот тогда с такого положенья
Повсюду началось умов броженье.
И в электричках стали материться:
«А всё таблица... Врёт она, таблица!
Что дважды два? Попробуй разобраться!..»
Еретики шептали, что пятнадцать.
Но, обходя запреты и барьеры,
«Четырнадцать!» — ревели маловеры.
И всё успев понять, обдумать, взвесить,
Объективисты объявляли: «Десять».

Но все они движению мешали,
И их за то потом в тюрьму сажали.
Но всех печальней было в этом мире
Тому, кто знал, что дважды два — четыре.

Тот вывод люди шутками встречали
И в тюрьмы за него не заключали:
Ведь это было просто не опасно,
И даже глупым это было ясно.
И было так, что эти единицы
Хотели б сами вдруг переучиться.

Но ясный взгляд — не результат науки...
Поймите, если можете, их муки.
Они молчали в сдержанной печали
И только руки к небу воздевали,
Откуда дождь на них порой свергался,
Где Бог — дремал,
                а дьявол — развлекался.
1957


БОГ ЗА ИЗМЕНУ ОТНЯЛ ДУШУ...
Бог за измену отнял душу.
Глаза покрылись мутным льдом.
В живых осталась только туша,
И вот — нависла над листом.

Торчит всей тяжестью огромной,
Свою понять пытаясь тьму.
И что-то помнит... Что-то помнит…
А что — не вспомнит... Ни к чему.
1977


БРАТСКОЕ КЛАДБИЩЕ В РИГЕ
Кто на кладбище ходит, как ходят в музеи,
А меня любопытство не гложет — успею.
Что ж я нынче брожу, как по каменной книге,
Между плитами Братского кладбища в Риге?

Белых стен и цементных могил панорама.
Матерь-Латвия встала, одетая в мрамор.
Перед нею рядами могильные плиты,
А под этими плитами — те, кто убиты.—
Под знаменами разными, в разные годы,
Но всегда — за нее, и всегда — за свободу.

И лежит под плитой русской службы полковник,
Что в шестнадцатом пал без терзаний духовных.
Здесь, под Ригой, где пляжи, где крыши косые,
До сих пор он уверен, что это — Россия.

А вокруг все другое — покой и Европа,
Принимает парад генерал лимитрофа.
А пред ним на безмолвном и вечном параде
Спят солдаты, отчизны погибшие ради.
Независимость — вот основная забота.
День свободы — свободы от нашего взлета,
От сиротского лиха, от горькой стихии,
От латышских стрелков, чьи могилы в России,
Что погибли вот так же, за ту же свободу,
От различных врагов и в различные годы.
Ах, глубинные токи, линейные меры,
Невозвратные сроки и жесткие веры!

Здесь лежат, представляя различные страны,
Рядом — павший за немцев и два партизана.
Чтим вторых. Кто-то первого чтит, как героя.
Чтит за то, что он встал на защиту покоя.
Чтит за то, что он мстил,— слепо мстил и сурово
В сорок первом за акции сорокового.
Все он — спутал. Но время все спутало тоже.
Были разные правды, как плиты, похожи.
Не такие, как он, не смогли разобраться.
Он погиб. Он уместен на кладбище Братском.

Тут не смерть. Только жизнь, хоть и кладбище это...
Столько лет длится спор и конца ему нету,
Возражают отчаянно павшие павшим
По вопросам, давно остроту потерявшим.
К возражениям добавить спешат возраженья.
Не умеют, как мы, обойтись без решенья.

Тишина. Спят в рядах разных армий солдаты,
Спорят плиты — где выбиты званья и даты.
Спорят мнение с мнением в каменной книге.
Сгусток времени — Братское кладбище в Риге.

Век двадцатый. Всех правд острия ножевые.
Точки зренья, как точки в бою огневые.
1962


В НАШИ ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА...
В наши трудные времена
Человеку нужна жена,
Нерушимый уютный дом,
Чтоб от грязи укрыться в нем.
Прочный труд и зеленый сад,
И детей доверчивый взгляд,
Вера робкая в их пути
И душа, чтоб в нее уйти.

В наши подлые времена
Человеку совесть нужна,
Мысли те, что в делах ни к чему,
Друг, чтоб их доверять ему.
Чтоб в неделю хоть час один
Быть свободным и молодым.
Солнце, воздух, вода, еда -
Все, что нужно всем и всегда.

И тогда уже может он
Дожидаться иных времен.
1956


В СИБИРИ
Дома и деревья слезятся,
И речка в тумане черна,
И просто нельзя догадаться,
Что это апрель и весна.
А вдоль берегов огороды,
Дождями набухшая грязь...
По правде, такая погода
Мне по сердцу нынче как раз.
Я думал, что век мой уж прожит,
Что беды лишили огня...
И рад я, что ветер тревожит,
Что тучами давит меня.
Шаги хоть по грязи, но быстры.
Приятно идти и дышать...
Иду. На свободу. На выстрел.
На все, что дерзнет помешать.
1949


В ТРУДНУЮ МИНУТУ
Хотеть. Спешить. Мечтать о том ночами!
И лишь ползти... И не видать ни зги...
Я, как песком, засыпан мелочами...
Но я еще прорвусь сквозь те пески!
Раздвину их... Вдохну холодный воздух...
И станет мне совсем легко идти -
И замечать по неизменным звездам,
Что я не сбился и в песках с пути.
1950


В ЗАЩИТУ ПРОГРЕССА

                Западным левым и московским «славянофилам»

Когда запрягут в колесницу
Тебя, как скота и раба,
И в свисте кнута растворится
Не райская с детства судьба,

И всё, что терзало, тревожа,
Исчезнет, а как — не понять,
И голову ты и не сможешь
И вряд ли захочешь поднять,

Когда все мечты и загадки,
Порывы к себе и к звезде
Вдруг станут ничем — перед сладкой
Надеждой: поспать в борозде,

Когда твой погонщик, пугаясь,
Что к сроку не кончит урок,
Пинать тебя станет ногами
За то, что ты валишься с ног, —

Тогда — перед тем как пристрелят
Тебя, — мол, своё отходил! —
Ты вспомни, какие ты трели
На воле, резвясь, выводил.

Как следуя голосу моды,
Ты был вдохновенье само —
Скучал как дурак от свободы
И рвался — сквозь пули — в ярмо.

Бунт скуки! Весёлые ночи!
Где знать вам, что, в трубы трубя,
Не Дух это мечется — хочет
Бездушье уйти от себя,

Ища не любви, так заботы,
Занятья — страстей не тая...
А Духу хватило б работы
На топких путях бытия.

С движеньем веков не поспоришь,
И всё ж — сквозь асфальт, сквозь века
Всё время он чувствует, сторож,
Как топь глубока и близка.

Как ею сближаются дали,
Как — пусть хоть вокруг благодать, —
Но люди когда-то пахали
На людях — и могут опять.

И нас от сдирания шкуры
На бойне — хранят, отделив,
Лишь хрупкие стенки культуры,
Приевшейся песни мотив.

...И вот, когда смыслу переча,
Встаёт своеволья волна,
И слышатся дерзкие речи
О том, что свобода тесна,

Что слишком нам равенство тяжко,
Что Дух в мельтешенье зачах...
Тоска о заветной упряжке
Мне слышится в этих речах.

И снова всплывает, как воля,
Мир прочный, где всё — навсегда:
Вес плуга... Спокойствие поля...
Эпический посвист кнута.
1971


ВАРИАЦИИ ИЗ НЕКРАСОВА
...Столетье промчалось. И снова,
Как в тот незапамятный год -
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет.
Ей жить бы хотелось иначе,
Носить драгоценный наряд...
Но кони - всё скачут и скачут.
А избы - горят и горят.
1960


ВЕСНА, НО ВДРУГ ИСЧЕЗЛА ГРЯЗЬ...
Весна, но вдруг исчезла грязь.
И снова снегу тьма.
И снова будто началась
Тяжелая зима.

Она пришла, не прекратив
Весенний ток хмельной.
И спутанностью перспектив
Нависла надо мной.
1946


ВЛАЖНЫЙ СНЕГ
           1
Ты б радость была и свобода,
И ветер, и солнце, и путь.
В глазах твоих Бог и природа
И вечная женская суть.
Мне б нынче обнять твои ноги,
В колени лицо свое вжать,
Отдать половину тревоги,
Частицу покоя вобрать.

           2
Я так живу, как ты должна,
Обязана перед судьбою.
Но ты ведь не в ладах с собою
И меж чужих живешь одна.
А мне и дальше жить в огне,
Нести свой крест, любить и путать.
И ты еще придешь ко мне,
Когда меня уже не будет.

           3
Полон я светом, и ветром, и страстью,
Всем невозможным, несбывшимся ранним...
Ты — моя девочка, сказка про счастье,
Опроверженье разочарований...
Как мы плутали,
      но нынче,
           на деле
Сбывшейся встречей плутание снято.
Киев встречал нас
           веселой метелью
Влажных снежинок,— больших и мохнатых.
День был наполнен
           стремительным ветром.
Шли мы сквозь ветер,
           часов не считая,
И в волосах твоих,
           мягких и светлых,
Снег оседал,
           расплывался и таял.
Бил по лицу и был нежен.
           Казалось,
Так вот идти нам сквозь снег и преграды
В жизнь и победы,
           встречаться глазами,
Чувствовать эту вот
           бьющую радость...
Двери наотмашь,
           и мир будто настежь,—
Светлый, бескрайний, хороший, тревожный...
Шли мы и шли,
           задыхаясь от счастья,
Робко поверив,
           что это — возможно.

           4
Один. И ни жены, ни друга:
На улице еще зима,
А солнце льется на Калугу,
На крыши, церкви и дома.
Блеск снега. Сердце счастья просит,
И я гадаю в тишине,
Куда меня еще забросит
И как ты помнишь обо мне...
И вновь метель. И влажный снег.
Власть друг над другом и безвластье.
И просветленный тихий смех,
Чуть в глубине задетый страстью.

           5
         Ты появишься из двери.
                (Б.Пастернак)

Мы даль открыли друг за другом,
И мы вдохнули эту даль.
И влажный снег родного Юга
Своей метелью нас обдал.
Он пахнул счастьем, этот хаос!
Просторным — и не обоймешь...
А ты сегодня ходишь, каясь,
И письма мужу отдаешь.
В чем каясь? Есть ли в чем? Едва ли!
Одни прогулки и мечты...
Скорее в этой снежной дали,
Которую вдохнула ты.
Ломай себя. Ругай за вздорность,
Тащись, запутавшись в судьбе.
Пусть русской женщины покорность
На время верх возьмет в тебе.
Но даль — она неудержимо
В тебе живет, к тебе зовет,
И русской женщины решимость
Еще свое в тебе возьмет.
И ты появишься у двери,
Прямая, твердая, как сталь.
Еще сама в себя не веря,
Уже внеся с собою даль.

           6
А это было в настоящем,
Хоть начиналось все в конце...
Был снег, затмивший все.
                Кружащий.
Снег на ресницах. На лице.
Он нас скрывал от всех прохожих,
И нам уютно было в нем...
Но все равно — еще дороже
Нам даль была в уюте том.
Сам снег был далью... Плотью чувства,
Что нас несло с тобой тогда.
И было ясно. Было грустно,
Что так не может быть всегда,
Что наше бегство — ненадолго,
Что ждут за далью снеговой
Твои привычки, чувство долга,
Я сам меж небом, и землей...
Теперь ты за туманом дней,
И вспомнить можно лишь с усильем
Все, что так важно помнить мне,
Что ощутимой было былью.
И быль как будто не была.
Что ж, снег был снег... И он — растаял.
Давно пора, уйдя в дела,
Смириться с, тем, что жизнь — такая.
Но, если верится в успех,
Опять кружит передо мною
Тот, крупный, нежный, влажный снег,—
Весь пропитавшийся весною...
1951


ВИДАТЬ, БЫЛА ЛЮБОВЬЮ...
Видать, была любовью
Ты всё ж в моей судьбе.
Душой, губами, кровью
Тянулся я к тебе.
И жизнь внезапно цену
Иную обрела.
И всё твоя измена
Под корень подсекла.

Что ж... Пусть... Живу теперь я
Неплохо. Ничего.
Не верю в счастье. Верю,
Что можно без него.
И жизнь на сон похожа,
И с каждым днём я злей.
И ты, наверно, тоже
Живёшь не веселей.
Безверье и усталость
В душе, в судьбе, в крови...
Приходит рано старость
К живущим без любви.
1962


ВОЗВРАЩЕНИЕ
    Все это было, было, было...
              А. Блок

Все это было, было, было:
И этот пар, и эта степь,
И эти взрывы снежной пыли,
И этот иней на кусте.

И эти сани — нет, кибитка,—
И этот волчий след в леске...
И даже... даже эта пытка:
Гадать, чем встретят вдалеке.

И эта радость молодая,
Что все растет... Сама собой...
И лишь фамилия другая
Тогда была. И век другой.

Их было много: всем известных
И не оставивших следа.
И на века безмерно честных,
И честных только лишь тогда.

И вспоминавших время это
Потом, в чинах, на склоне лет:
Снег... Кони... Юность... Море света.
И в сердце угрызений нет.

Отбывших ссылку за пустое
И за серьезные дела,
Но полных светлой чистотою,
Которую давила мгла.

Кому во мраке преисподней
Свободный ум был светлый дан,
Подчас светлее и свободней,
Чем у людей свободных стран.

Их много мчалось этим следом
На волю... (Где есть воля им?)
И я сегодня тоже еду
Путем знакомым и былым.

Путем знакомым — знаю, знаю —
Все узнаю, хоть все не так,
Хоть нынче станция сквозная,
Где раньше выход был на тракт.

Хотя дымят кругом заводы,
Хотя в огнях ночная мгла,
Хоть вихрем света и свободы
Здесь революция прошла.

Но после войн и революций.
Под все разъевшей темнотой
Мне так же некуда вернуться
С душой открытой и живой.

И мне навек безмерно близки
Равнины, что, как плат, белы,—
Всей мглой истории российской,
Всем блеском искр средь этой мглы.
1950


ВОЗЬМУ ОБИЖУСЬ, РАЗРУБЛЮ...
Возьму обижусь, разрублю,
Не в силах жить в аду...
И разлюбить - не разлюблю,
А в колею войду.
И все затопчет колея
Надежды и мечты,
И будешь ты не там, где я,
И я - не там, где ты.
И станет просто вдруг сойтись
И разойтись пустяк...
Но если жизнь имеет смысл,
Вовек не будет так.


ВОСТОЧНЫЕ СТИХИ
           Кайсыну Кулиеву

Та женщина явилась предо мной —
Вся деловитость, вся — как нынче надо.
А ты сказал:
                — Её бы видеть в зной
В саду, в горах, с корзиной винограда...
Там глушь? К лицу ей только будет глушь,
Где всё понятно, всё — давно известно,
Всё — просто жизнь: дом, дети, сад и муж —
Её призванье, облик, дом и место.
А чем она живёт, живя другим?
К чему ей фильмы, где тоска по страсти,
И важный муж с занятьем немужским?
Жизнь!.. Что за жизнь... Ни красоты, ни счастья...

...Ты говорил... И речь была стройна,
А я молчал — хоть спорщик я завзятый.
Та женщина — мне нравилась она —
Была нежна... Пускай тяжеловатой
Казалась поступь... Спорить я не стал.
Хоть с детских дней в другое верю прочно,
Хоть всё, о чём я детских дней мечтал,
Несовместимо с лирикой восточной.
Не запирать, а выводить я рад...
Да. Но теперь — бог весть с какой причины,
Закрыв глаза, я видел этот сад,
Её, на голове её корзину...
                И всё забыл...

Средь плотной тишины
Шла вверх она, шла ровно, не горбатясь,
И стали ноги сильные стройны,
И вдруг исчезла вся тяжеловатость.
Вся к месту здесь. Всё та же и не та,
Она прошла по склону вверх куда-то,
И понял я, какая красота,
Здесь в ней таится, в чуждый облик вжата.
И понял я, что в чём-то ты был прав.
Прав если не совсем, то хоть отчасти.
И грустен стал, печально осознав,
Что я отнюдь не обладатель счастья.

Та женщина явилась предо мной —
Вся деловитость, вся — как нынче надо.
Но всё равно — в горах, босая, в зной
Она несёт корзину винограда.
1964


ВОТ ГОВОРЯТ...
Вот говорят: любовь — мечты и розы,
И жизни цвет, и трели соловья.
Моя любовь была сугубой прозой,
Бедней, чем остальная жизнь моя.

Но не всегда... О нет! Какого чёрта!
Я тоже был наивным, молодым.
Влюблялся в женщин, радостных и гордых,
И, как себе не верил — верил им.

Их выделяло смутное свеченье,
Сквозь всё притворство виделось оно.
И мне они казались воплощеньем
Того, что в жизни не воплощено.

Но жизнь стесняет рамками своими,
Боится жить без рамок человек.
И уходили все они — с другими,
Чтоб, не светясь, дожить свой скромный век.

Они, наверно, не могли иначе,
Для многих жизнь не взлёт, а ремесло.
Я не виню их вовсе. И не плачу.
Мне не обидно. — Просто тяжело.

Я не сдавался. Начинал сначала.
Но каждый раз проигрывал свой бой.
И наконец любовь моя увяла
И притворилась грубой и слепой.

Жила как все и требовала мало.
И не звала куда-то, а брала.
И тех же, гордых, просто побеждала...
И только счастья в этом не нашла.

Затем, что не хватало мне свеченья,
Что больше в них не грезилось оно.
Что если жить, так бредить воплощеньем
Того, что в жизни не воплощено.

Всё испытал я — ливни и морозы.
Вся жизнь прошла в страстях, в сплошном огне.
И лишь любовь была обидной прозой...
Совсем другой любви хотелось мне.
1958


ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ
Писал один поэт
О небогатой доле:
«На свете счастья нет,
Но есть покой и воля».

Хотел он далеко
Бежать. Не смог, не скрылся.
А я б теперь легко
С той долей примирился.

И был бы мной воспет
По самой доброй воле
Тот мир, где счастья нет,
Но есть покой и воля.

Что в громе наших лет
Звучало б так отчасти:
«На свете счастья нет,
Но есть на свете счастье».
1960


ВСЁ БУДЕТ, А МЕНЯ НЕ БУДЕТ...
И с миром утвердилась связь.
                А. Блок

Всё будет, а меня не будет, —
Через неделю, через год...
Меня не берегите, люди,
Как вас никто не бережёт.

Как вы, и я не выше тлена.
Я не давать тепла не мог,
Как то сожжённое полено.
Угля сожжённого комок.

И счёты мы сведём едва ли.
Я добывал из жизни свет,
Но эту жизнь мне вы давали,
А ничего дороже нет.

И пусть меня вы задушили
За счастье быть живым всегда,
Но вы и сами ведь не жили,
Не знали счастья никогда.
1957


ВСЕ — ЗАГНАНЫ. ВСЕ — ОРУДЬЯ...
Все — загнаны. Все — орудья.
Всем — души не по плечу.
Но всё ж я тянусь к вам, люди,
И чувствовать вас хочу.

Вам жизнь и в бесчестье ценность:
Всё ж можно своё отцвесть...
А я? Но куда я денусь...
От вас... Уж какие есть.

Мне скажут, что жизнь без смысла —
Не жизнь...
                Чушь! Слова одни...
Не жизнь — так продленье жизни,
Нелёгкое в наши дни.

Нелёгкое в дни такие,
Где чуть — и загнулся враз.
Так пусть вы не те: другие
Не явятся в мир без вас.

Так ссорьтесь, так пойте песни.
(О чём? Жизнь — как в смутном сне.)
Я зрячий. Но мир исчезнет,
Коль станет подобен мне.

И вот я тянусь к вам, люди...
И чувствовать вас хочу...
Все — загнаны. Все — орудья.
Всем — души не по плечу.
1966


ВСЕ ЭТО ЧУШЬ: В СЕБЕ СОМНЕНЬЕ...
Все это чушь: в себе сомненье,
Безволье жить,- всё ссылка, бред.
Он пеленой оцепененья
Мне заслонил и жизнь, и свет.
Но пелена прорвется с треском
Иль тихо стает, как слеза.
В своей естественности резкой
Ударит свет в мои глаза.
И вновь прорвутся на свободу
И верность собственной звезде,
И чувство света и природы
В ее бесстрашной полноте.
1950


ВСТРЕЧА С МОСКВОЙ
Что же! Здравствуй, Москва.
     Отошли и мечты и гаданья.
Вот кругом ты шумишь,
     вот сверкаешь, светла и нова
Блеском станций метро,
     высотой воздвигаемых зданий
Блеск и высь подменить
     ты пытаешься тщетно, Москва.
Ты теперь деловита,
     всего ты измерила цену.
Плюнут в душу твою
     и прольют безнаказанно кровь,
Сложной вязью теорий
     свою прикрывая измену,
Ты продашь все спокойно:
     и совесть, и жизнь, и любовь.
Чтоб никто не тревожил
     приятный покой прозябанья —
Прозябанье Москвы,
     освященный снабженьем обман.
Так живешь ты, Москва!
     Лжешь,
        клянешься,
             насилуешь память
И, флиртуя с историей,
     с будущим крутишь роман.
1952


ВСТУПЛЕНИЕ В ПОЭМУ (НИ К ЧЕМУ...)
Ни к чему,
      ни к чему,
            ни к чему полуночные бденья
И мечты, что проснешься
            в каком-нибудь веке другом.
Время?
    Время дано.
            Это не подлежит обсужденью.
Подлежишь обсуждению ты,
            разместившийся в нем.
Ты не верь,
      что грядущее вскрикнет,
            всплеснувши руками:
«Вон какой тогда жил,
            да, бедняга, от века зачах».
Нету легких времен.
            И в людскую врезается память
Только тот,
      кто пронес эту тяжесть
            на смертных плечах.
Мне молчать надоело.
            Проходят тяжелые числа,
Страх тюрьмы и ошибок
            И скрытая тайна причин...
Перепутано — все.
            Все слова получили сто смыслов.
Только смысл существа
      остается, как прежде,
            один.
Вот такими словами
            начать бы хорошую повесть,—
Из тоски отупенья
            в широкую жизнь переход...
Да! Мы в Бога не верим,
            но полностью веруем в совесть,
В ту, что раньше Христа родилась
            и не с нами умрет.
Если мелкие люди
      ползут на поверхность
            и давят,
Если шабаш из мелких страстей
            называется страсть,
Лучше встать и сказать,
            даже если тебя обезглавят,
Лучше пасть самому,—
            чем душе твоей в мизерность впасть.
Я не знаю,
      что надо творить
            для спасения века,
Не хочу оправданий,
      снисхожденья к себе —
            не прошу...
Чтобы жить и любить,
      быть простым,
            но простым человеком —
Я иду на тяжелый,
      бессмысленный риск —
            и пишу.
1952


ГАМЛЕТ
                Владимиру Рецептеру
Время мстить. Но стоит он на месте.
Ткнёшь копьём — попадёшь в решето.
Всё распалось — ни мести, ни чести.
...Только длится — неведомо что.

Что-то длится, что сердцем он знает.
Что-то будет потом.
                А сейчас —
Решето — уже сетка стальная,
Стены клетки, где весь напоказ.

Время драться. Но бой — невозможен.
Смысла нет. Пустота. Ничего.
Это — правда. Но будь осторожен:
Что-то длится... Что стоит всего.
1966


ГДЕ ТУТ СПРЯТАТЬСЯ? КУДА?...
Где тут спрятаться? Куда?
Тихо входит в жизнь беда,
Всех спасает, как всегда,
От страданий слепота -
;;;;;;;;лучший друг здоровья.
И в России тоже бред:
Тот - нацист, а тот - эстет.
В том и в этом смысла нет.
Меркнет опыт страшных лет -
;;;;;;;;пахнет новой кровью.
1987


ГЕЙНЕ
Была эпоха денег,
Был девятнадцатый век.
И жил в Германии Гейне,
Невыдержанный человек.
В партиях не состоявший,
Он как обыватель жил.
Служил он и нашим, и вашим -
И никому не служил.
Был острою злостью просоленным
Его романтический стих.
Династии Гогенцоллернов
Он страшен был, как бунтовщик,
А в эмиграции серой
Ругали его не раз
Отпетые революционеры,
Любители догм и фраз.
Со злобой необыкновенной,
Как явственные грехи,
Догматик считал измены
И лирические стихи.
Но Маркс был творец и гений,
И Маркса не мог оттолкнуть
Проделываемый Гейне
Зигзагообразный путь.
Он лишь улыбался на это
И даже любил. Потому,
Что высшая верность поэта -
Верность себе самому.
1944


ГОРОЖАНЕ В ДРЕВНЕМ ГОРОДЕ СОДОМ...
Горожане в древнем городе Содом
Были заняты развратом и трудом.
Рос разврат и утончался... И всегда
С ним росла производительность труда.
И следил всё время строго их Сенат,
Чтоб трудом был обеспечен их разврат.

Телевидение в городе Содом
Просвещение вносило в каждый дом.
Дух Прогресса всех учило постигать:
Наслаждаться, но расплаты избегать.
Пусть кто хочет превращает в матерей
Их одиннадцатилетних дочерей.

Что пугаться? — были б в деле хороши!
В том и жизнь. И нет ни Бога, ни души.
Наслаждайся!.. А к вакханкам охладел, —
Есть в запасе свежесть юношеских тел.
Что там грех — забвенье смысла и лица
Перед скукой неизбежного конца?

Все ли думали так в городе Содом?
Может быть... Да кто расскажет нам о том?
Остальные ведь молчали — вот напасть! —
В ретрограды было стыдно им попасть...
И от всех, кто прямо чтил не Дух, а плоть,
Их потом не отделял уже Господь.

Чем всё кончилось — известно без меня.
Что вникать в природу Божьего огня.
Все сгорели в древнем городе Содом,
А при жизни размышляли не о том,
Не о том, за что сожгут, на что пенять...
Лишь — куда себя девать и чем занять.
Рочестер, Нью-Йорк, 14—25 ноября 1993 — Бостон, 1—2 декабря 1993


ДАВНО Б Я УБРАЛСЯ С ЗЕМЛИ...
Давно б я убрался с земли.
Да Бога боюсь и петли.

Не стану храбриться, юля.
Мне очень страшна и петля.
Но всё не кончается с ней,
И Бога боюсь я сильней.

Вот явишься… Пена у рта…
Тебе ж вместо «здравствуй» — «Куда?
В творении замысел есть,
Ты должен быть там, а не здесь.
А ну-ка, поддайте орлу!..»

И тут же потащат к котлу.
И бросят — навек, не на срок —
В бурлящий крутой кипяток.

А вскрикнешь: «За что мне казан?» —
И вспыхнет в сознанье экран.
И выйдут из мира теней
Все мерзости жизни твоей.
Всё то, что, забывшись, творил,
Что сам от себя утаил,
Предстанет на этом холсте
В бесстыдной твоей наготе.

Как жил я — судить не берусь.
Но вспомнить всё это — боюсь.
Да всё ли Господь мне простил,
Что я себе сам отпустил?

Нет, лучше пока подожду,
Не буду спешить за черту.
Ко всем, не нарушившим черт,
Господь, говорят, милосерд...
1980


ДЕТИ В ОСВЕНЦИМЕ
Мужчины мучили детей.
Умно. Намеренно. Умело.
Творили будничное дело,
Трудились - мучили детей.
И это каждый день опять:
Кляня, ругаясь без причины...
А детям было не понять,
Чего хотят от них мужчины.
За что - обидные слова,
Побои, голод, псов рычанье?
И дети думали сперва,
Что это за непослушанье.
Они представить не могли
Того, что было всем открыто:
По древней логике земли,
От взрослых дети ждут защиты.
А дни всё шли, как смерть страшны,
И дети стали образцовы.
Но их всё били.
Так же.
    Снова.
И не снимали с них вины.
Они хватались за людей.
Они молили. И любили.
Но у мужчин "идеи" были,
Мужчины мучили детей.

Я жив. Дышу. Люблю людей.
Но жизнь бывает мне постыла,
Как только вспомню: это - было!
Мужчины мучили детей!


ДЕТСТВО КОНЧИЛОСЬ
Так в памяти будет: и Днепр, и Труханов,
И малиноватый весенний закат...
Как бегали вместе, махали руками,
Как сердце мое обходила тоска.
Зачем? Мы ведь вместе. Втроем. За игрою.
Но вот вечереет. Пора уходить.
И стало вдруг ясно: нас было не трое,
А вас было двое. И я был один.
1941


ДНИ ИДУТ...
Дни идут... а в глазах — пелена.
Рядом гибнет родная страна.

Мало сил... Всё тусклей боль и стыд.
Я кричу, а душа не кричит.

Я свой крик услыхать не могу,
Словно он — на другом берегу.
Нортфилд, Вермонт, [США] июль 1991


ДОВОЛЬНО!.. ХВАТИТ!.. СТАЛА ЛЕНЬЮ ГРУСТЬ...
Довольно!.. Хватит!.. Стала ленью грусть.
Гляжу на небо, как со дна колодца.
Я, может быть, потом ещё вернусь,
Но то, что я покинул, — не вернётся.

Та ярость мыслей, блеск их остроты,
Та святость дружб, и нежность, и веселье.
Тот каждый день в плену тупой беды,
Как бы в чаду свинцового похмелья.

...Там стыдно жить — пусть Бог меня простит.
Там ложь как топь, и в топь ведёт дорога.
Но там толкает к откровенью стыд,
И стыд приводит к постиженью Бога.

Там невозможно вызволить страну
От мутных чар, от мёртвого кумира,
Но жизнь стоит всё время на кону,
И внятна связь судеб — своей и мира.

Я в этом жил и возвращенья жду, —
Хоть дни мои глотает жизнь иная.
Хоть всё равно я многих не найду,
Когда вернусь... И многих — не узнаю.

Пусть будет так... Устал я жить, стыдясь,
Не смог так жить... И вот — ушёл оттуда.
И не ушёл... Всё тех же судеб связь
Меня томит... И я другим — не буду.

Всё та же ярость, тот же стыд во мне,
Всё то же слово с губ сейчас сорвётся.
И можно жить... И быть в чужой стране
Самим собой... И это — отзовётся.

И там, и — здесь...
                Не лень, не просто грусть,
А вера в то, что всё не так уж страшно.
Что я — вернусь...
                Хоть, если я вернусь,
Я буду стар. И будет всё не важно...
1974


ДОРОГА
В драгоценностях смысла я вижу немного.
Но одна драгоценность нужна мне — дорога.
Да, хоть мало мне нужно, нужна мне зачем-то
Этих серых дорог бесконечная лента,
Этот ветер в лицо, это право скитаться,
Это чувство свободы от всех гравитаций,
Чем нас жизнь ограничила, ставя пределы, —
Чем мы с детства прикованы к месту и делу.

Это мало? Нет, много! Скажу даже: очень.
Ведь в душе, может, каждый подобного хочет,
Чтобы жить: нынче дома, а завтра — далече,
Чтоб недели и вёрсты летели навстречу.
И чтоб судьбы сплетались с твоею судьбою,
А потом навсегда становились тобою,
Без тебя доживать, оставаясь на месте,
О тебе дожидаясь случайных известий.

Это мало? Нет, много. Не мудрствуй лукаво.
На великую роскошь присвоил ты право.
И привык. И, тоскуя, не можешь иначе.
Если совесть вернёт тебя к жизни сидячей,
Сердце снова дороги, как хлеба, попросит.
И не вынесешь снова... А люди — выносят.
За себя и тебя... Что ты можешь? — немного:
Дать на миг ощутить, как нужна им дорога.

Это нужно им? Нужно. Наверное, нужно.
Суть не в том. Самому мне без этого душно.
И уже до конца никуда я не денусь
От сознанья, что мне, словно хлеб,
                драгоценность,
Заплатить за которую — жизни не хватит,
Но которую люди, как прежде, оплатят.
Бытом будней, трудом... И отчаяньем — тоже...
На земле драгоценности нету дороже.
1966


ДРУЗЬЯМ
     Бог помочь вам, друзья мои.
               А. Пушкин

Уже прошло два года,
          два бесцельных
С тех пор, когда
            за юность в первый раз
Я новый год встречал от вас отдельно,
Хоть был всего квартала три от вас.
Что для меня случайных три квартала!
К тому ж метро, к тому ж троллейбус есть.
Но между нами государство встало,
И в ключ замка свою вложила честь.
Как вы теперь? А я все ниже, ниже.
Смотрю вокруг, как истинный дурак.
Смотрю вокруг - и ничего не вижу!
Иль, не хотя сознаться, вижу мрак.
Я не хочу делиться с вами ночью.
Я день любил, люблю делиться им.
Пусть тонкий свет вина ласкает очи,
Пусть даль светла вам видится за ним...
Бог помочь вам.
          А здесь, у ночи в зеве,
Накрытый стол, и все ж со мною вы...
Двенадцать бьет!
          В Москве всего лишь девять.
Как я давно уж не видал Москвы.
Довольно!
      Встать!
          Здесь тосковать не нужно!
Мы пьем за жизнь!
            За то, чтоб жить и жить!
И пьем за дружбу!
           Хоть бы только дружбу
Во всех несчастьях жизни сохранить.
1949


ДЬЯВОЛИАДА
В мире нет ни норм, ни правил.
Потому, поправ Закон,
Бунтовщик отпетый, дьявол,
Бога сверг и сел на трон.

Бог во сне был связан ловко,
Обвинён, что стал не свят,
И за то на перековку
На работу послан в Ад.

Чёрт продумал все детали,
В деле чист остался он:
Сами ангелы восстали,
Усадив его на трон.

Сел. Глядит: луна и звёзды.
Соловей поёт в тиши...
Рай — и всё... Прохлада... Воздух...
Нет котлов... Живи. Дыши.

Натянул он Божью тогу,
Божьи выучил слова.
И Земля жила без Бога,
Как при Боге, — день иль два.

Но рвалась концов с концами
Связь... Сгущался в душах мрак.
Управлять из тьмы сердцами
Дьявол мог, а Бог — никак.

Хоть свята Его идея,
Хоть и духом Он богат,
Слишком Он прямолинеен
По природе... Слишком свят.

Но и дьявол, ставши главным,
Не вспарил, а даже сник:
Не умеет править явно, —
Слишком к хитростям привык.

Да и с внешностью непросто,
С ней на троне — как в тюрьме:
Нет в портрете благородства
При нахальстве и уме.

Нет сиянья... Всё другое:
Хвост... Рога... Престранный вид.
Да и духом беспокоен,
Как-то... ёрзая сидит.

Прозревать он понемножку
Стал, как труден Божий быт.
Да... Подставить Богу ножку
Не хитрей, чем Богом быть.

Надоело скоро чёрту
Пропадать в чужой судьбе.
И привыкший всюду портить,
Стал он портить сам себе.

В чине Бога всё возможно,
А у чёрта юный пыл.
Мыслей противоположных
Ряд — он тут же совместил.

Грани стёр любви и блуда,
Напустил на всё туман.
А потом, что нету чуда,
Стал внушать... Что всё обман.

И нагадив сразу многим
(Страсть осилить мочи нет),
Хоть себя назначил Богом,
Объявил, что Бога нет.

«Пусть фантазию умерят!
Что мне бабья трескотня?
Пусть в меня открыто верят —
Не как в Бога — как в меня!»

И — мутить!.. Взорвались страсти,
Мир стонал от страшных дел.
Всё!.. Успех!.. Но нету счастья —
Не достиг, чего хотел.

Пусть забыты стыд и мера,
Подлость поднята на щит.
Всё равно — нетленна вера:
От молитв башка трещит.

Славят Бога. Славят всё же,
Изменений не любя...
...Чёрт сидел на троне Божьем,
Потерявший сам себя,

И следил, как — весь старанье —
Там, внизу, в сто пятый раз
Вновь рога его в сиянье
Превращает богомаз.
1966


ЕСЛИ МОЖЕШЬ НЕУЕМНО...
Если можешь неуемно
На разболтанных путях
Жить все время на огромных,
Сумасшедших скоростях,
Чтоб ветра шальной России
Били, яростно трубя,
Чтобы все вокруг косились
На меня и на тебя,
Чтобы дни темнее ночи
И крушенья впереди...
Если можешь, если хочешь,
Не боишься - подходи!
1945


ЕСТЬ У ТЕХ, КОМУ НЕТУ МЕСТА...
Есть у тех, кому нету места,
Обаянье - тоска-змея.
Целоваться с чужой невестой,
Понимать, что она - твоя.
Понимать, что некуда деться.
Понимать, куда заведет.
И предвидеть плохой исход.
И безудержно падать в детство.
1946


ЕЩЕ В МАЛЬЧИШЕСКИЕ ГОДЫ...
Еще в мальчишеские годы,
Когда окошки бьют, крича,
Мы шли в крестовые походы
На Лебедева-Кумача.
И, к цели спрятанной руля,
Вдруг открывали, мальчуганы,
Что школьные учителя -
Литературные профаны.
И. поблуждав в круженье тем,
Прослушав разных мнений много,
Переставали верить всем...
И выходили
       на дорогу.
1945


ЗАСЛУГ НЕ БЫВАЕТ. НЕ ВЕРЬТЕ...
Заслуг не бывает. Не верьте.
Жизнь глупо вперёд заслужить.
А впрочем, дослужим до смерти —
И можно заслугами жить.
А нынче бы — лучше иначе.
Обманчиво право на лень.
Ведь, может, и жить — это значит
Заслуживать каждый свой день.

1964


ЗЛОБА ДНЯ

Нам выпал трудный век —
                ни складу в нём, ни ладу.
Его огни слепят —
                не видно ничего.
Мы ненавидим тех,
                кого жалеть бы надо,
Но кто вовек жалеть
                не стал бы никого.
И всё-таки как знать —
                наш суд не слишком скор ли?
Мы злы, а так легко
                от злости согрешить.
Мы ненавидим тех,
                чьи пальцы жмут нам горло,
Хоть знаем: им теперь
                иначе не прожить.
Да, их унять — нельзя,
                их убеждать — напрасно.
Но в нашу правду стыд
                незнамо как проник.
Мы ненавидим тех,
                кто стал рабом соблазна,
Забыв, что тот соблазн
                пришёл не через них.
Он через нас пришёл,
                наш дух в силки попался.
Такая в сердце сушь,
                что как нам жить сейчас?
Мы ненавидим тех,
                чьи жмут нам горло пальцы...
А ненависть в ответ
                без пальцев душит нас.
1971


ЗНАЕШЬ, ТУТ НЕ ЗВЕЗДЫ...
Знаешь, тут не звезды.
И не просто чувство.
Только сжатый воздух
Двигает в искусстве.

Сжатый до обиды,
Вперекор желанью...
Ты же вся - как выдох
Или восклицанье.

И в мечтах абстрактных
Страстно, вдохновенно
Мнишь себя - в антракте
После сильной сцены.
1945


ЗНАМЕНА
Иначе писать
   не могу и не стану я.
Но только скажу,
      что несчастная мать.
А может,
    пойти и поднять восстание?
Но против кого его поднимать?
Мне нечего будет
      сказать на митинге.
А надо звать их -
         молчать нельзя ж!
А он сидит,
      очкастый и сытенький,
Заткнувши за ухо карандаш.
Пальба по нему!
        Он ведь виден ясно мне.
- Огонь! В упор!
         Но тише, друзья:
Он спрятался
        за знаменами красными,
А трогать нам эти знамена -
                нельзя!
И поздно. Конец.
            Дыхание сперло.
К чему изрыгать бесполезные стоны?
Противный, как слизь,
            подбирается к горлу.
А мне его трогать нельзя:
                Знамена.
1944


И ПРИБОИ, И ОТБОИ —
И прибои, и отбои —
Ерунда и пустяки.
Надо просто жить с тобою
И писать свои стихи, —
Чтоб смывала всю усталость
Вдохновения струя...
Чтобы ты в ней отражалась
Точно так же, как и я.
1954


ИЛЬ ВПРЯМЬ Я РАЗЛЮБИЛ СВОЮ СТРАНУ?..
Иль впрямь я разлюбил свою страну?-
Смерть без нее и с ней мне жизни нету.
Сбежать? Нелепо. Не поможет это
Тому, кто разлюбил свою страну.

Зачем тогда бежать?
                Свою вину
Замаливать?-
            И так, и этак тошно.
Что ж, куст зачах бы, отвратясь от почвы,
И чахну я. Но лямку я тяну.

Куда мне разлюбить свою страну!
Тут дело хуже: я в нее не верю.
Волною мутной накрывает берег.
И почва - дно. А я прирос ко дну.

И это дно уходит в глубину.
Закрыто небо мутною водою.
Стараться выплыть? Но куда? Не стоит.
И я тону. В небытии тону.
1972


ИНЕРЦИЯ СТИЛЯ
                Стиль — это человек.
                Бюффон

В жизни, в искусстве, в борьбе, где тебя победили,
Самое страшное - это инерция стиля.
Это - привычка, а кажется, что ощущенье.
Это стихи ты закончил, а нет облегченья.
Это - ты весь изменился, а мыслишь, как раньше.
Это - ты к правде стремишься, а лжешь, как
                обманщик.

Это - душа твоя стонет, а ты - не внимаешь.
Это - ты верен себе, и себе - изменяешь.
Это - не крылья уже, а одни только перья,
Это - уже ты не веришь - боишься неверья.

Стиль - это мужество. В правде себе признаваться!
Всё потерять, но иллюзиям не предаваться -
Кем бы ни стать - ощущать себя только собою,
Даже пускай твоя жизнь оказалась пустою,
Даже пускай в тебе сердца теперь уже мало...
Правда конца - это тоже возможность начала.
Кто осознал пораженье,- того не разбили...

Самое страшное - это инерция стиля.
1960


К МОЕМУ ДВАДЦАТИПЯТИЛЕТИЮ
Я жил. И все не раз тонуло.
И возникало вновь в душе.
И вот мне двадцать пять минуло,
И юность кончилась уже.

Мне неудач теперь, как прежде,
Не встретить с легкой головой,
Не жить веселою надеждой,
Как будто вечность предо мной.

То есть, что есть. А страсть и пылкость
Сойдут как полая вода...
Стихи в уме, нелепость ссылки
И неприкаянность всегда.

И пред непобежденным бытом
Один, отставший от друзей,
Стою, невзгодам всем открытый,
Прикован к юности своей.

И чтоб прижиться хоть немного,
Покуда спит моя заря,
Мне надо вновь идти в дорогу,
Сначала. Будто жил я зря.

Я не достиг любви и славы,
Но пусть не лгут, что зря бродил.
Я по пути стихи оставил,
Найдут - увидят, как я жил.

Найдут, прочтут,- тогда узнают,
Как в этот век, где сталь и мгла,
В груди жила душа живая,
Искала, мучилась и жгла.

И, если я без славы сгину,
А все стихи в тюрьме сожгут,
Слова переживут кончину,
Две-три строки переживут.

И в них, доставив эстафету,
Уж не пугаясь ничего,
Приду к грядущему поэту,-
Истоком стану для него.
1950


К СЕБЕ, К СЕБЕ...
К себе, к себе — каким я был и стал.
К себе — пускай поблёк я, пусть устал.
Сквозь вызванную болью злость к толпе,
Сквозь даже представленье о себе.

К себе, к себе — чтоб знать, чего хочу.
С чего молчу и отчего кричу.
Чтоб с правдой слиться смысла своего.
Чтоб устыдиться — если есть чего.

К себе, к себе, чтоб слушать шум листвы.
К себе — чтоб вновь в душе воскресли вы:
Всё — тот, кто свят, и чья судьба — грешить.
К себе — чтоб знать, как всем непросто жить.

К себе, к себе — чтоб к вам живым прийти,
Чтоб никого потом не подвести.
Чтоб где-то на изломе бытия
Не оказалось вдруг, что я — не я.
1970


КАК ТЫ МНЕ ИЗМЕНЯЛА...
Как ты мне изменяла.
     Я даже слов не найду.
Как я верил в улыбку твою.
     Она неотделима
От высокой любви.
          От меня.
               Но, учуяв беду,
Ты меняла улыбку.
Уходила куда-то с другими.
Уносила к другим
     ощутимость своей теплоты,
Оставляя мне лишнее —
     чувство весны и свободы.
Как плевок — высоту!
     Не хочу я такой высоты!
Никакой высоты!
     Только высь обнаженной природы...
Чтоб отдаться,
          отдать,
             претвориться,
                творить наяву,
Как растенье и волк —
     если в этом излишне людское.
Это все-таки выше,
     чем то, как я нынче живу.
Крест неся
     человека,
          а мучась звериной тоскою.
1951


КЕЙП-КОД*
Живём под небом на земле,
Живём при море и в тепле, —
Почти не зная о вестях:
В них смысла нет, раз мы в гостях.

Куда вернёмся? — В никуда.
Живи! — Здесь воздух и вода.
И пляж, и чистый небосвод...
Забвенье времени — Кейп-Код.

Здесь можно думать не о том,
Что чуждый мир идёт вверх дном —
В погибель мира моего...
И отдыхать — ни для чего.
1978
____________________________________
*Курортное место неподалёку от Бостона.


КЛОНИТ СТАРОСТЬ К НОВОЙ РОЛИ...
[Публиковалось в двух вариантах, в хронологическом порядке.]
Клонит старость к новой роли,
Тьму наводит, гасит свет.
Мы всю жизнь за свет боролись
С тьмой любой... А с этой — нет.

Мало сил, да и не надо,
Словно впрямь на этот раз
Тьмою явлен нам Порядок,
Выше нас, мудрее нас.

Словно жизнь и ход событий
Нам внушает не шутя:
Погостили — уходите,
Не скандальте уходя.


(Вариант)

Клонит старость к новой роли,
Тьму наводит, гасит свет...
Мы всю жизнь за свет боролись
С тьмой любой... А с этой — нет...

Нет, не бунт — покорность боли.
Что тут можем — ты иль я?
Против нас — не злая воля,
А пределы бытия.

Тьмою возраст обступает.
Что ж, смирись — в душе, в уме...
И не верь, что утопает
Вся Россия в той же тьме.

А — похоже! Смотрим с болью
На неё, свой крест неся.
Примиряться с этой ролью
Нам к лицу, а ей нельзя...

Ей нельзя: она — Россия,
Вот и бредим, ищем путь...
Хоть уходим, хоть бессильны
Даже пальцем шевельнуть.
1990-е


КОГДА ОДНИ В НОЧИ ЛЕСНОЙ...
Когда одни в ночи лесной
Сидим вдвоём, не видя листьев,
И ты всей светлой глубиной
Идёшь ко мне, хотя боишься,

И, позабыв минутный страх,
Не говоря уже, что любишь,
Вдруг замираешь на руках
И запрокидываешь губы,

И жить и мыслить нету сил...
Вдруг понимаю я счастливо,
Что я свой крест не зря тащил
И жизнь бывает справедлива.
1954


КОЕ-КОМУ
Вы как в грунт меня вминаете.
Не признали? Что вы знаете?
Это ярмарка какая-то —
Не поймешь тут, что с чего.
Вы меня не понимаете?
Вы себя не понимаете.
Вообще — не понимаете...
Впрочем, вам не до того.
1977


ЛЕГКОСТЬ
(За книгой Пушкина)

Все это так:
    неправда,
           зло,
             забвенье...
Конец его друзей (его конец).
И столько есть безрадостных сердец,
А мы живем всего одно мгновенье.

Он каждый раз об это разбивался:
Взрывался... бунтовал... И - понимал.
И был он легким.
    Будто лишь касался,
Как будто все не открывал,-
    а знал.

А что он знал?
    Что снег блестит в оконце.
Что вьюга воет. Дева сладко спит.
Что в пасмурные дни есть тоже солнце
Оно за тучей
    греет и горит.
Что есть тоска,
    но есть простор для страсти,
Стихи
    и уцелевшие друзья,
Что не теперь, так после будет счастье,
Хоть нам с тобой надеяться нельзя.
Да! Жизнь - мгновенье,
    и она же - вечность.
Она уйдет в века, а ты - умрешь,
И надо сразу жить -
    и в бесконечном,
И просто в том,
    в чем ты сейчас живешь.

Он пил вино и видел свет далекий.
В глазах туман, а даль ясна... ясна...
Легко-легко... Та пушкинская легкость,
В которой тяжесть
    преодолена.
1949


ЛЮДИ МОГУТ ДЫШАТЬ...
Люди могут дышать
Даже в рабстве... Что злиться?
Я хочу не мешать —
Не могу примириться.

Их покорство — гнетёт.
Задыхаюсь порою.
Но другой пусть зовёт
Их к подъёму и к бою.

Мне в провалах судьбы
Одинаково жутко
От покорства толпы
И гордыни рассудка.

Ах, рассудок!.. Напасть!
В нём — при точном расчёте —
Есть капризная власть
Возгордившейся плоти, —

Той, что, спятив от прав,
В эти мутные годы,
Цепи Духа поправ,
Прорвалась на свободу,

Ничего не любя,
Вдохновенна до дрожи,
Что там Дух! — И себя
Растоптать она может.

И ничем не сыта,
Одурев от похабства,
Как вакханка кнута,
Жаждет власти иль рабства.

Вразуми нас, Господь!
Мы — в ловушке природы.
Не стеснить эту плоть,
Не стесняя свободы.

А свобода — одна.
И не делится вроде.
А свобода — нужна! —
Чтобы Дух был свободен.

Без него ж — ничего
Не достичь... В каждом гнёте
Тех же сил торжество,
Власть взбесившейся плоти.

Выбор — веку под стать.
Никуда тут не скрыться:
Драться — зло насаждать.
Сдаться — в зле раствориться.

Просто выбора нет.
Словно жаждешь в пустыне.
Словно Дух — это бред
Воспалённой гордыни.

Лучше просто дышать,
Понимать и не злиться.
Я хочу — не мешать.
Я — не в силах мириться.
1971


ЛЮДИ ПАШУТ КАЖДЫЙ РАЗ ОПЯТЬ...
Люди пашут каждый раз опять.
Одинаково — из года в год.
Почему-то нужен нам полет,
Почему-то скучно нам пахать.

Я и сам поэт... Писал, пишу,
Может, вправду что еще рожу...
А чтоб жрать — не сею, не пашу,
Скучные стихи перевожу.

И стыдясь — за стол сажусь опять,
Унижаю сердце без конца.
А ведь всё — чтоб, уцелев, летать,
Быть собой и волновать сердца.

А ведь всё — чтоб длился мой полет.
Чтоб и вверх взлетать, и падать вниз...
Одинаково из года в год
Люди пашут землю... В этом — жизнь.

Не охотник я до общих мест,
Но на этом вправду мир стоит.
Если это людям надоест,
Все исчезнет... Даже этот стыд.

Мысль, надежда, жажда знать, искать,
Свет, тепло, и книги, и кино...
Между тем как людям вновь пахать
Интересно станет все равно.

А потом окрепнут... И опять,
Позабыв про боль былых утрат,
Кто-то станет сытости не рад,
Не пахать захочет, а летать.

Что ж... Душа должна любить полет.
Пусть опять летит!.. Но все равно:
Землю пашут так же — каждый год,
И других основ нам — не дано.
1972


МЕНЯ, КАК ВИДНО, БОГ НЕ ЗВАЛ...
     Я с детства не любил овал,
     Я с детства угол рисовал.
                П. Коган

Меня, как видно, Бог не звал
И вкусом не снабдил утонченным.
Я с детства полюбил овал,
За то, что он такой законченный.
Я рос и слушал сказки мамы
И ничего не рисовал,
Когда вставал ко мне углами
Мир, не похожий на овал.
Но все углы, и все печали,
И всех противоречий вал
Я тем больнее ощущаю,
Что с детства полюбил овал.
1944


МИР ЕВРЕЙСКИХ МЕСТЕЧЕК...
Мир еврейских местечек...
   Ничего не осталось от них,
Будто Веспасиан
   здесь прошел
      средь пожаров и гула.
Сальных шуток своих
   не отпустит беспутный резник,
И, хлеща по коням,
   не споет на шоссе балагула.
Я к такому привык -
   удивить невозможно меня.
Но мой старый отец,
   все равно ему выспросить надо,
Как людей умирать
   уводили из белого дня
И как плакали дети
   и тщетно просили пощады.
Мой ослепший отец,
   этот мир ему знаем и мил.
И дрожащей рукой,
   потому что глаза слеповаты,
Ощутит он дома,
   синагоги
      и камни могил,-
Мир знакомых картин,
   из которого вышел когда-то.
Мир знакомых картин -
   уж ничто не вернет ему их.
И пусть немцам дадут
   по десятку за каждую пулю,
Сальных шуток своих
   все равно не отпустит резник,
И, хлеща по коням,
   уж не спеть никогда
         балагуле.
1945


МНЕ БЕЗ ТЕБЯ ТАК ТРУДНО ЖИТЬ...
Мне без тебя так трудно жить,
А ты – ты дразнишь и тревожишь.
Ты мне не можешь заменить
Весь мир...
А кажется, что можешь.
Есть в мире у меня своё:
Дела, успехи и напасти.
Мне лишь тебя недостаёт
Для полного людского счастья.
Мне без тебя так трудно жить:
Всё – неуютно, всё – тревожит...
Ты мир не можешь заменить.
Но ведь и он тебя – не может.
1952


МНЕ ЧАСТО БЫВАЕТ ТРУДНО...
Мне часто бывает трудно,
   Но я шучу с друзьями.
Пишу стихи и влюбляюсь.
   Но что-то в судьбе моей,
Что, как на приговоренного,
   жалостливыми глазами
Смотрят мне вслед
   на прощание жены моих друзей.
И даже та, настоящая,
   чей взгляд был изнутри светел,
Что вдыхал в меня свежий, как море,
   и глубокий, как море, покой:
Истинная любимая,
   кого я случайно встретил,
Обрадовалась,
   но вдруг застыла,
      столкнувшись в глазах
                с судьбой.

Я вами отпет заранее.
   Похоронен, как наяву.
Похоронена ваша загнанная,
   ваша собственная душа.
Я вами отпет заранее.
   Но все-таки я живу
И стоит того, чтоб мучаться,
   каждый день мой
      и каждый шаг.
1951


МОГУ В ПАРИЖ И ВЕНУ...
Могу в Париж и Вену.
Но брежу я Москвой,
Где бьётесь вы о стену,
О плиты головой,

Надеясь и сгорая,
Ища судьбы иной.
И кажется вам раем
Всё то, что за стеной.

Где, все сместив оценки —
Такие времена, —
Я так же бьюсь о стенку,
Хоть стенка
                из говна.
1980


МУЖЕСТВО МОЛЧАНЬЯ
Когда, что нужно, сказано в начале,
А нового пока не написать,
Оно приходит — мужество молчанья,
Велит слова на ветер не бросать.

Мы отдыха не просим, а напротив —
Нам стоит крови каждый перерыв...
И у поэта вечно где-то бродит
Пока что неосознанный мотив.

И если он звучит немного тише,
Не взял за горло и не бросил в дрожь,
Не тронь пера. Ведь если ты напишешь —
Напишешь дрянь, и сам её порвёшь.

Как дразнится бессилием сознанье,
И тяжело смотреть в глаза друзьям...
Нет! Это вправду мужество — молчанье
В те дни, когда ещё сказать нельзя.
1945


МЫ МИРИЛИСЬ ПОРОЙ И С БОЛЬШИМИ ОБИДАМИ...
Мы мирились порой и с большими обидами,
И прощали друг другу, взаимно забыв.
Отчужденье приходит всегда неожиданно,
И тогда пустяки вырастают в разрыв.
Как обычно
    поссорились мы этим
                вечером.
Я ушел...
    Но внезапно
        средь затхлости
                лестниц
Догадался, что, собственно, делать нам нечего
И что сделано все, что положено вместе.
Лишь с привычкой к теплу
        расставаться не хочется...
Пусть. Но время пройдет,
        и ты станешь решительней.
И тогда -
    как свободу приняв одиночество,
Вдруг почувствуешь город,
            где тысячи жителей.
1945


НА ВЕЧЕРЕ ПОЭТОВ
Стихи все умерли со мной
Давно... А зал их — ждал.
И я не плыл за их волной —
По памяти читал.

И было мне читать их лень,
И горько душу жгла
Страсть воскресить вчерашний день,
Когда в них жизнь была.

Тогда светились их слова
В подспудной глубине...
Теперь их плоть была мертва.
И смерть жила во мне.

Они всю жизнь меня вели
И в них — вся жизнь была.
И вот живыми не дошли
Сюда... А жизнь — прошла.
14 июля 1986


НА ВЫСОТЕ
Рейхстаг не брал я в штыковом бою.
Но я всю жизнь под пулями стою.
На высоте... Вокруг свинцовый дождь,
И ты сюда ко мне не приползёшь.

Последний пост. Нельзя уйти с поста
Нельзя, чтоб пала эта высота.
Пока она стоит, пока я тут, —
В трёх измереньях всё ещё живут,

Всё длится... А падёт она едва,
Поверят все, что их всего лишь два.
И станут ниже скошенной травы,
И не поднимут больше головы.

И ты пойми, поверь в судьбу мою.
Я для тебя под пулями стою.
Ползи сюда. Ко мне. И здесь живи.
...А там, в низинах, больше нет любви.
1958


НА ДРУГА-ПОЭТА
                Б. Слуцкому

Он комиссаром быть рождён.
И облечён разумной властью,
Людские толпы гнал бы он
К не понятому ими счастью.
Но получилось всё не так:
Иная жизнь, иные нормы...
И комиссарит он в стихах —
Над содержанием и формой.
1959


НА РЕЧНОЙ ПРОГУЛКЕ
Так пахнет настоящая вода.
Дыши свободно, будь во всем доволен.
Но я влюблен в большие города,
Где много шума и где мало воли.

И только очень редко, иногда,
Вдруг видишь, вырываясь на мгновенье,
Что не имеешь даже представленья,
Как пахнет настоящая вода.
1946


НА СКЛОНЕ ЛЕТ...
На склоне лет — сказать по чести,
Милей оседлое житьё.
И я бы рад сидеть на месте,
Да только место не моё.
А где моё — там нынче худо.
Всё тонет, смыслу изменя...
Но я спешу туда отсюда —
Домой, где всем не до меня.
Бостон, январь 1993


НА СМЕРТЬ СТАЛИНА
Все, с чем Россия
        в старый мир врывалась,
Так что казалось, что ему пропасть,—
Все было смято... И одно осталось:
Его
 неограниченная
            власть.
Ведь он считал,
        что к правде путь —
                тяжелый,
А власть его
        сквозь ложь
                к ней приведет.
И вот он — мертв.
        До правды не дошел он,
А ложь кругом трясиной нас сосет.
Его хоронят громко и поспешно
Ораторы,
      на гроб кося глаза,
Как будто может он
        из тьмы кромешной
Вернуться,
        все забрать
                и наказать.
Холодный траур,
        стиль речей —
                высокий.
Он всех давил
         и не имел друзей...
Я сам не знаю,
        злым иль добрым роком
Так много лет
        он был для наших дней.
И лишь народ
        к нему не посторонний,
Что вместе с ним
        все время трудно жил,
Народ
  в нем революцию
                хоронит,
Хоть, может, он того не заслужил.
В его поступках
        лжи так много было,
А свет знамен
        их так скрывал в дыму,
Что сопоставить это все
                не в силах —
Мы просто
       слепо верили ему.
Моя страна!
        Неужто бестолково
Ушла, пропала вся твоя борьба?
В тяжелом, мутном взгляде Маленкова
Неужто нынче
        вся твоя судьба?
А может, ты поймешь
                сквозь муки ада,
Сквозь все свои кровавые пути,
Что слепо верить
        никому не надо
И к правде ложь
        не может привести.
Март 1953


НА ПОЛЁТ ГАГАРИНА
Шалеем от радостных слёз мы.
А я не шалею — каюсь.
Земля — это тоже космос.
И жизнь на ней — тоже хаос.

Тот хаос — он был и будет.
Всегда — на земле и в небе.
Ведь он не вовне — он в людях.
Хоть он им всегда враждебен.

Хоть он им всегда мешает,
Любить и дышать мешает...
Они его защищают,
Когда себя защищают.
И сами следят пристрастно,
Чтоб был он во всём на свете...
...Идти сквозь него опасней,
Чем в космос взлетать в ракете.
Пускай там тарелки, блюдца,
Но здесь — пострашней несчастья:
Из космоса — можно вернуться,
А здесь — куда возвращаться?

...Но всё же, с ним не смыкаясь
И ясным чувством согреты,
Идут через этот хаос
Художники и поэты.

Печально идут и бодро.
Прямо идут — и блуждают.
Они человеческий образ
Над ним в себе утверждают.

А жизнь их встречает круто,
А хаос их давит — массой.
...И нет на земле институтов,
Чтоб им вычерчивать трассы.
Кустарность!.. Обидно даже:
Такие открытья... вехи...
А быть человеком так же
Кустарно — как в пятом веке.

Их часто встречают недобро,
Но после всегда благодарны
За свой сохранённый образ,
За тот героизм — кустарный.
Средь шума гремящих буден,
Где нет минуты покоя,
Он всё-таки нужен людям,
Как нужно им быть собою.
Как важно им быть собою,
А не пожимать плечами...

...Москва встречает героя,
А я его — не встречаю.

Хоть вновь для меня невольно
Остановилось время,
Хоть вновь мне горько и больно
Чувствовать не со всеми.
Но так я чувствую всё же,
Скучаю в праздники эти...
Хоть, в общем, не каждый может
Над миром взлететь в ракете.

Нелёгкая эта работа,
И нервы нужны тут стальные...
Всё правда... Но я полёты,
Признаться, люблю другие.
Где всё уж не так фабрично:
Расчёты, трассы, задачи...
Где люди летят от личной
Любви — и нельзя иначе.
Где попросту дышат ею,
Где даже не нужен отдых...
Мне эта любовь важнее,
Чем ею внушённый подвиг.

Мне жаль вас, майор Гагарин,
Исполнивший долг майора.
Мне жаль... Вы хороший парень,
Но вы испортитесь скоро*.

От этого лишнего шума,
От этой сыгранной встречи
Вы сами начнёте думать,
Что вы совершили нечто, —
Такое, что люди просят
У неба давно и страстно.
Такое, что всем приносит
На унцию больше счастья.

А людям не нужно шума.
И всё на земле иначе.
И каждому вредно думать,
Что больше он есть, чем он значит.
Всё в радости: сон ли, явь ли, —
Такие взяты высоты.
Мне ж ясно — опять поставлен
Рекорд высоты полёта.

Рекорд!

...Их эпоха нижет
На нитку, хоть судит строго:
Летали намного ниже,
А будут и выше намного...

А впрочем, глядите: дружно
Бурлит человечья плазма.
Как будто всем космос нужен,
Когда у планеты — астма.

Гремите ж вовсю, орудья!
Радость сия — велика есть:
В Космос выносят люди
Их победивший
                Хаос.
1961
______________________________________
* Судя по всему, это утверждение несправедливо. Но стихи написаны тогда, в дни торжеств, и я имел в виду не личность, а явление. [Н.К.]


НА ЖИЗНЬ ГНЕВИСЬ НЕ ОЧЕНЬ...
На жизнь гневись не очень —
Обступит болью враз.
Всё высказать захочешь,
А выйдет — пересказ.

И будешь рваться с боем
Назад — сквозь тьму и плоть, —
От жизни этой болью
Отрезанный ломоть.

Начнёшь себе же сниться
От мыслей непростых.
И в жажде объясниться
Тонуть в словах пустых.

Как будто видя что-то
В себе — издалека...
Расплывчатое фото,
Неточная строка.

То ль свет застрял слепящий
В глазах — как зов мечты,
То ль жизни отходящей
Стираются черты.
1981


НАВЕРНО, Я НЕ ТАК НА СВЕТЕ ЖИЛ...
Наверно, я не так на свете жил,
Не то хотел и не туда спешил.
А надо было просто жить и жить
И никуда особо не спешить.
Ведь от любой несбывшейся мечты
Зияет в сердце полость пустоты.

Я так любил. Я так тебя берёг.
И так ничем тебе помочь не мог.
Затем, что просто не хватало сил.
Затем, что я не так на свете жил.
Я жил не так. А так бы я живи, —
Ты б ничего не знала о любви.
1960


НАД НАШЕЙ ЛЮБОВЬЮ...
Над нашей любовью не шелестов звуки —
Тюремных ключей бесконечные стуки.
И взлёты открытий, и горечь падений,
Надежда и ненависть трёх поколений.

Нам близко и дорого каждое имя.
Они теперь мёртвы, а были — живыми.
И гибли от нашего — этого — ада.
Дожить нам за них — обязательно надо.

За наше грядущее им соучастье
Они завещали нам редкое счастье:
Уют и простор чтобы вечно дружили,
Чтоб люди за воздухом к нам приходили.
1954


НАДОЕЛИ ПОТЕРИ...
Надоели потери.
Рознь религий - пуста,
В Магомета я верю
И в Исуса Христа.

Больше спорить не буду
И не спорю давно,
Моисея и Будду
Принимая равно.

Все, что теплится жизнью,
Не застыло навек...
Гордый дух атеизма
Чту - коль в нем человек.

Точных знаний и меры
В наши нет времена.
Чту любую я Веру,
Если Совесть она.

Только чтить не годится
И в кровавой борьбе
Ни костров инквизиций,
Ни ночей МГБ.

И ни хитрой дороги,
Пусть для блага она,-
Там под именем Бога
Правит Суд сатана.

Человек не бумага -
Стёр, и дело с концом.
Даже лгущий для блага -
Станет просто лжецом.

Бог для сердца отрада,
Человечья в нем стать.
Только дьяволов надо
От богов отличать.

Могший верить и биться,
Той науке никак
Человек обучиться
Не сумел за века.

Это в книгах и в хлебе
И в обычной судьбе.
Черт не в пекле, не в небе -
Рядом с Богом в тебе.

Верю в Бога любого
И в любую мечту.
В каждом - чту его Бога,
В каждом - черта не чту.

Вся планета больная...
Может, это - навек?
Ничего я не знаю.
Знаю: Я человек.
1956


НАИВНОСТЬ
(5 стихотворений)

      I

Наивность!
         Хватит умиленья!
Она совсем не благодать.
Наивность может быть от лени,
От нежеланья понимать.

От равнодушия к потерям.
К любви... А это тоже лень.
Куда спокойней раз поверить,
Чем жить и мыслить каждый день.

Так бойтесь тех, в ком дух железный,
Кто преградил сомненьям путь.
В чьем сердце страх увидеть бездну
Сильней, чем страх в нее шагнуть.
Таким ничто печальный опыт.
Их лозунг - «вера, как гранит!»
Такой весь мир в крови утопит,
Но только цельность сохранит.
Он духом нищ, но в нем - идея,
Высокий долг вести вперед.
Ведет!
      Не может... Не умеет...
Куда - не знает... Но ведёт.
Он даже сам не различает,
Где в нем корысть, а где - любовь.
Пусть так.
         Но это не смягчает
Вины за пролитую кровь.

     II

Наивность взрослых - власть стихии.
Со здравым смыслом - нервный бой.
Прости меня. Прости, Россия,
За всё, что сделали с тобой.
За вдохновенные насилья,
За хитромудрых дураков.
За тех юнцов, что жить учили
Разумных,  взрослых мужиков.
Учили зло, боясь провала.
При всех учили - днем с огнем.
По-агитаторски - словами.
И по-отечески - ремнем.

Во имя блага и свершенья
Надежд несбыточных Земли.
Во имя веры в положенья
Трех скучных книжек, что прочли.

Наивность? Может быть.
                А, впрочем,
При чем тут качества ума?
Они наивны были очень, -
Врываясь с грохотом в дома.
Когда неслись, как злые ливни,
Врагам возможным смертью мстя,
Вполне наивны.
             Так наивны,
Как немцы - десять лет спустя.

Да, там, на снежном новосельи,
Где в степь состав сгружал конвой.
Где с редким мужеством
                терпели -
И детский плач, и женский вой.

     III

Все для тебя. Гордись, отчизна.
Пойми, прости им эту прыть:
Идиотизм крестьянской жизни
Хотелось им искоренить.
Покончить силой - с древней властью
Вещей - чтоб выделить свою.
И с ней вести дорогой к счастью
Колонны в сомкнутом строю.

Им все мешало: снег и ветер,
Законы, разум, смех, весна,
Своя же совесть... Всё на свете.
Со всем на свете шла война.
Им ведом был - одним в России -
Счастливых дней чертеж простой.
Всей жизни план...
              Но жизнь - стихия.
Срывала план. Ломала строй.
Рвалась из рук. Шла вкривь. Болела.
Но лозунг тот же был: «Даешь!»...
Ножами по живому телу
Они чертили свой чертеж.
Хоть на песке - а строя зданье.
Кто смел - тот прав.
                Им неспроста
Казалось мелким состраданье.
Изменой долгу - доброта.

Не зря привыкли - в ожиданье
Своей несбывшейся судьбы
Считать
       на верность испытаньем
Жестокость классовой борьбы.

Борьба!
       Они обожествляли
Её с утра и дотемна.
И друг на друга натравляли
Людей - чтоб только шла она.
И жизнь губили, разрушая
Словами - связи естества.
Их обступила мгла пустая.
Тем тверже верили - в слова.
Пока ценой больших усилий,
Устав от крови и забот,
Пришли к победе...
                Победили. -
Самих себя и весь народ.

     IV

Не мстить зову - довольно мстили.
Уймись, страна! Устройся, быт.
Мы все друг другу заплатили
За всё давно, -
             и счёт закрыт.
Ну что с них взять -
                с больных и старых.
Уж было всё на их веку.
Я с ними сам на тесных нарах
Делил баланду и тоску.
Они считали, что безвинны,
Что их судьба, - как с неба гром.

Но нет! Тому была причина
- Звалась: великий перелом.

Предмет их гордости... Едва ли
Поймут когда-нибудь они,
Что всей стране хребет сломали
И душу смяли ей - в те дни -
Когда из верности науке,
Всем судьбам стоя поперек,
Отдали сами - властно - в руки
Тем, кто не может,
                тех, кто мог.
Чтоб завязалась счастья завязь,
Они - в сознаньи вещих прав, -
Себе внушили веру в Зависть,
Ей смело руки развязав.
В деревне только лишь...
                Конечно!
Что ж в город хлынула волна?
Потоп!
     Ах, где им знать, сердечным,
Что всё вокруг - одна страна.
Что в ней - не в тюрьмах,
                в славе, в силе,
Они - войдя в азарт борьбы,
Спокойно сами предрешили
Извивы собственной судьбы.
Кто б встал за них - от них же зная,
Что совесть гибкой быть должна.
Живой страны душа живая
Молчала в обмороке сна.
Не от побед бывают беды,
От поражений... Мысль проста.
Но их бедой была победа. -
За ней открылась - пустота.

     V

Они - в истоке всех несчастий
Своих и наших... Грех не мал.
Но - не сужу...
             Я сам причастен.
Я это тоже одобрял.
Всё одобрял: крутые меры,
Любовь к борьбе и строгий дух. -
За дружбы свет,
              за пламя Веры, -
Которой не было вокруг.
Прости меня, прости, Отчизна,
Что я не там тебя искал.
Когда их выперло из жизни,
Я только думать привыкал.
Немного было мне известно,
Но всё ж казалось - я постиг.
Их выпирали так нечестно,
Что было ясно - честность в них.
За ними виделись мне грозы,
Любовь... И где тут видеть мне
За их бедой - другие слезы,
Те, что отлились всей стране.
Пред их судьбой я не виновен.
Я ею жил, о ней - кричал.
А вот об этой - главной - крови
Всегда молчал. Ее - прощал.
За тех юнцов я всей душою
Болел... В их шкуру телом влез.
А эта кровь была чужою,
И мне дороже был прогресс.
Гнев на себя - он не напрасен.
Я шел на ложные огни.
А впрочем, что ж тут? Выбор ясен.
Хотя б взглянуть на наши дни:
У тех трагедии, удары,
Судьба... Мужик не так богат:
Причин - не ищет. Мемуаров -
Не пишет... Выжил - ну и рад.
Грех - кровь пролить из веры в чудо.
А кровь чужую - грех вдвойне.
А я молчал...
            Но впредь - не буду:
Пока молчу - та кровь на мне.
1963


НАШЕ ВРЕМЯ
Несли мы лжи и бедствий бремя,
Меняли, тешась, миф на миф.
А самый гордый, «Наше Время»,
Был вечен — временность затмив.

Само величие крушенья
Внушало нам сквозь гнёт стыда,
Что пусть не наше поколенье,
Но Наше Время — навсегда.

А Наше Время, как ни странно,
Как просто время — вдруг прошло.
На неизлеченные раны
Забвенье пластырем легло.

Но доверять забвенью рано,
Хоть Наше Время — век иной.
Все неизлеченные раны
Всё так же грозно копят гной.
20 мая 1988


НЕ ВЕРЬ, ЧТО ТЫ ПОЭТА ШИРЕ...
Не верь, что ты поэта шире
И более, чем он, в строю.
Хоть ты решаешь судьбы мира,
А он всего только свою.

Тебе б — в огонь. Ему — уснуть бы,
Чтоб разойтись на миг с огнем.
Затем, что слишком эти судьбы
Каким-то чертом сбиты в нем.

И то, что для тебя как небо,
Что над тобой — то у него
Касается воды и хлеба
И есть простое естество.
1949


НЕ ИЗОЙТИ ЛЮБОВЬЮ...
Не изойти любовью, а любить.
Не наслаждаться жизнью — просто жить.
Я не люблю безмерные слова,
Все выдумки не стоят естества.

Любить нельзя сильнее, чем любить.
А больше жизни — и не может быть.
А смысл безмерных слов, пожалуй, в том,
Чтоб скрыть бессилье в чём-нибудь простом.
1950


НЕ НАДО, МОЙ МИЛЫЙ, НЕ СЕТУЙ...
Не надо, мой милый, не сетуй
На то, что так быстро ушла.
Нежданная женщина эта
Дала тебе все, что смогла.

Ты долго тоскуешь на свете,
А всё же еще не постиг,
Что молнии долго не светят,
Лишь вспыхивают на миг.
1946


НЕБО ЗА ПЛЕНКОЙ СЕРОЙ...
Небо за пленкой серой.
В травах воды без меры:
Идешь травяной дорожкой,
А сапоги мокры...

Все это значит осень.
Жить бы хотелось очень.
Жить бы, вздохнуть немножко,
Издать петушиный крик.

Дует в лицо мне ветер.
Грудью бы горе встретить
Или его уничтожить.
Или же — под откос.

Ветер остался ветром,
Он затерялся в ветлах,
Он только холод умножил,
Тревогу-тщету принес.

Но все проходит на свете,
И я буду вольным, как ветер,
И больше не буду прикован
К скучной точке одной.

Тогда мне, наверно, осень
Опять понравится очень:
«Муза далеких странствий»,
Листьев полет шальной.
1950


НЕВЕСТА ДЕКАБРИСТА
Уютный дом,
     а за стеною вьюга,
И от нее
     слышнее тишина...
Три дня не видно дорогого друга.
Два дня столица слухами полна.
И вдруг зовут...
     В передней — пахнет стужей.
И он стоит,
     в пушистый снег одет...
— Зачем вы здесь?
          Входите же...
               Бестужев!..
И будто бы ждала —
      «Прощай, Анет!..»
Ты только вскрикнешь,
     боль прервет дыханье,
Повиснешь на руках,
          и — миг — туман...
И все прошло...
     А руки — руки няни...
И в доме тишь,
     а за окном — буран.
И станет ясно:
     все непоправимо.
Над всем висит
     и властвует беда.
Ушел прямой,
     уверенный,
            любимый,
И ничему не сбыться никогда.
И потекут часы
          тяжелых буден...
Как страшно знать,
          что это был конец.
При имени его,
       веселом,—
               будет
Креститься мать
     и хмуриться отец.
И окружат тебя другие люди,
Пусть часто неплохие —
               что с того?
Такой свободы
          строгой
               в них не будет,
Веселого
     не будет ничего.
Их будет жалко,
          но потом уныло
Тебе самой
     наедине с судьбой.
Их той
     тяжелой силой
               придавило,
С которой он вступал,
          как равный, в бой.
И будет шепот
     в мягких воянах вальса.
Но где ж тот шепот,
               чтобы заглушил
«Прощай, Анет!..»
              и холод,
                что остался,
Ворвавшись в дверь,
          когда он уходил...
Ты только через многие недели
Узнаешь приговор...
          И станешь ты
В снах светлых видеть:
             дальние метели,
Морозный воздух.
     Ясность широты.
В кибитках,
     шестернею запряженных,
Мимо родных,
     заснеженных дубрав.
Вот в эти сны
          ко многим
               едут жены...
Они — вольны.
     Любимым — нету прав,
Но ты — жива,
     и ты живешь невольно.
Руки попросит милый граф-корнет.
Что ж! Сносный брак.
               Отец и мать —
                довольны.
И все равно «Прощай!..
               Прощай, Анет...».
И будет жизнь.
     И будет все как надо:
Довольство,
      блеск,
          круженье при дворе...
Но будет сниться:
     снежная прохлада...
Просторный воздух...
          сосны в серебре.
1950


НЕЛЕПЫЕ ВАШИ ЗАТЕИ...
Нелепые ваши затеи
И громкие ваши слова...
Нужны мне такие идеи,
Которыми всходит трава.

Которые воздух колышут,
Которые зелень дают.
Которым все хочется выше,
Но знают и меру свою.

Они притаились зимою,
Чтоб к ним не добрался мороз.
Чтоб, только запахнет весною,
Их стебель сквозь почву пророс.

Чтоб снова наутро беспечно,
Вступив по наследству в права,
На солнце,
Как юная вечность,
Опять зеленела трава.

Так нежно и так настояще,
Что — пусть хоть бушует беда —
Ты б видел, что все — преходяще,
А зелень и жизнь — никогда.
1950


НЕПОЭТИЧЕСКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
Мне — то ли плакаться всегда,
То ль все принять за бред...
Кричать: «Беда!»?.. Но ведь беда —
Ничто во время бед.

Любой спешит к беде с бедой
К чему-то впереди.
И ты над собственной — не стой!—
Быстрее проходи.

Быстрей — в дела! Быстрей — в мечты!
Быстрей!.. Найти спеши
Приют в той спешке от беды,
От памяти души.

От всех, кому ты протянуть
Не смог руки, когда
Спасал, как жизнь, свой спешный путь
Неведомо куда.
1973


НЕТ! ТАК Я ПРОСТО НЕ УЙДУ ВО МГЛУ...
Нет! Так я просто не уйду во мглу,
И мне себя не надо утешать.
Любимая потянется к теплу,
Друзья устанут в лад со мной дышать.
Им надоест мой бой, как ряд картин,
Который бесконечен все равно.
И я останусь будто бы один -
Как сердце в теле.
         Тоже ведь - одно!
1947


НЕУЖЕЛИ ПТИЦЫ ПЕЛИ...
Неужели птицы пели,
Без пальто гуляли мы?
Ранний март в конце апреля
Давит призраком зимы.

Холод неба, зябкость улиц,
Ночь без бодрости и сна...
Что-то слишком затянулась
Нынче ранняя весна.

Как тот призрак с места сдвинуть,
Заблистать в лучах реке?
Мир в пути застрял - и стынет
От тепла невдалеке.

Это всё - каприз природы,
Шутки солнечных лучей...
Но в родстве с такой погодой
Для меня весь ход вещей.

Все, с чего гнетет усталость,
Все, что мне внушало злость,
Тоже кончилось, осталось
И торчит, как в горле кость.

В светлых мыслях - жизнь иная,
Сам же - в этой дни влачу:
Что-то вижу, что-то знаю,
Чем-то брежу - и молчу.

Словно виден свет вершины,
А вокруг все та же мгла.
Словно впрямь - застрял, и стыну
На ветру,
       вблизи тепла.
1972


НЕУСТАННУЮ РАДОСТЬ...
Неустанную радость
                сменила усталость.
Вновь я зря расцветал,
                разражался весной,
И опять только
                руки и плечи остались,
А слова оказались
                пустой болтовнёй.
Ты ошиблась — пускай...
                И к чему эти речи?
Неужели молва
                так бесспорно права,
И всегда остаются
                лишь руки и плечи
И, как детская глупость,
                всплывают слова?
1954


НИ ТРУДОМ И НИ ДОБЛЕСТЬЮ...
Ни трудом и ни доблестью
Не дорос я до всех.
Я работал в той области,
Где успех — не успех.
Где тоскуют неделями,
Коль теряется нить,
Где труды от безделия
Нелегко отличить...
Но куда же я сунулся?
Оглядеться пора!
Я в годах, а как в юности —
Ни кола, ни двора,
Ни защиты от подлости, —
Лишь одно, как на грех:

Стаж работы в той области,
Где успех — не успех...
1960


НИКАКОЙ ИСТЕРИКИ...
Никакой истерики.
Всё идёт как надо.
Вот живу в Америке,
Навестил Канаду.

Обсуждаю бодро я
Все свои идеи.
Кока-колу вёдрами
Пью — и не беднею...

...Это лучше, нежели
Каждый шаг — как веха...
Но — как будто не жил я
На земле полвека.
Сентябрь 1974


О ГОСПОДИ! КАК Я ХОЧУ УМЕРЕТЬ...
О Господи!
   Как я хочу умереть,
Ведь это не жизнь,
   а кошмарная бредь.
Словами взывать я пытался сперва,
Но в стенках тюремных завязли слова.

О Господи, как мне не хочется жить!
Всю жизнь о неправедной каре тужить.
Я мир в себе нес - Ты ведь знаешь какой!
А нынче остался с одною тоской.

С тоскою, которая памяти гнет,
Которая спать по ночам не дает.

Тоска бы исчезла, когда б я сумел
Спокойно принять небогатый удел,

Решить, что мечты - это призрак и дым,
И думать о том, чтобы выжить любым.
Я стал бы спокойней, я стал бы бедней,
И помнить не стал бы наполненных дней.

Но что тогда помнить мне, что мне любить.
Не жизнь ли саму я обязан забыть?
Нет! Лучше не надо, свирепствуй! Пускай! -
Остаток от роскоши, память-тоска.
Мути меня горечью, бей и кружись,
Чтоб я не наладил спокойную жизнь.
Чтоб все я вернул, что теперь позади,
А если не выйдет,- вконец изведи.
1948


ОН СОБИРАЛСЯ МНОГОЕ СВЕРШИТЬ...
Он собирался многое свершить,
Когда б не знал про мелочное бремя.
А жизнь ушла
                на то, чтоб жизнь прожить.
По мелочам.
                Цените, люди, время.

Мы рвёмся к небу, ползаем в пыли,
Но пусть всегда, везде горит над всеми:
      Вы временные жители земли!
      И потому — цените, люди, время!
1961


ОСЕНЬ
Вода в колеях среди тощей травы,
За тучею туча плывёт дождевая.
В зелёном предместье предместья Москвы
С утра моросит. И с утра задувает.
А рядом дорога. И грохот колёс.
Большие заводы. Гудки электрички.
Я здесь задержался.
                Живу.
                Но не врос.

Ни дача, ни город, —
                тоска без привычки.
Быть может, во мне не хватает огня,
Я, может, уже недостаточно молод...
Но осень не манит в дороги меня —
В ней нынче одни только сырость и холод.

И ноги ступают по тусклой траве.
Все краски пропали. Погода такая.
Но изредка солнце скользнёт по листве —
И жёлтым и красным листва засверкает.
Как знамя она запылает в огне
Подспудного боя.
                И станет мне ясно,
Что жизнь продолжается где-то вовне,
Всё так же огромна, остра и опасна.

Да! Осени я забываю язык.
Но всё ж временами
                сквозь груз настроенья,
Сливаюсь,
                как прежде сливаться привык,
С её напряженным и грустным гореньем.
И может быть, будет ещё один год.
Год жизни —
                борьбы с умираньем и скверной.

Пусть будет тоска. Но усталость пройдёт.
Пусть всё будет больно, но всё — достоверно.
Порывы свирепы. Не бойся. Держись.
Здесь всё на учёте: и силы, и годы.
Ведь осень всегда беспощадна, как жизнь, —
Контрольный налёт первозданной природы.
И в кронах горят желтизна и багрец.
Как отсвет трагедий,
                доступных не очень...
Для дерева — веха.
                Для листьев — конец.
А чем для меня ты окажешься, осень?
1957


ОСВОБОДИТЕ ЖЕНЩИНУ ОТ МУК...
Освободите женщину от мук.
И от забот, что сушат, — их немало.
И от страстей, что превращают вдруг
В рабыню ту, что всех сама пленяла.

А потому — от выбора судьбы
(Не вышло так? — Что ж!.. Можно жить иначе...),
От тяжести бессмысленной борьбы
И щедрости хмельной самоотдачи,

От обаянья смелости, с какой
Она себя, рискуя счастьем, тратит...
Какая смелость может быть у той,
Что всё равно за смелость не заплатит?

Откуда трепет в ней возьмётся вдруг?
Какою силой в бездну нас потянет?
Освободите женщину от мук.
И от судьбы. И женщины — не станет.
1964


ОТ ДУРАЧЕСТВ, ОТ УМА ЛИ...
От дурачеств, от ума ли
Жили мы с тобой, смеясь,
И любовью не назвали
Кратковременную связь,
Приписав блаженство это
В трудный год после войны
Морю солнечного света
И влиянию весны...
Что ж! Любовь смутна, как осень,
Высока, как небеса...
Ну, а мне б хотелось очень
Жить так просто и писать.
Но не с тем, чтоб сдвинуть горы,
Не вгрызаясь глубоко, -
А как Пушкин про Ижоры -
Безмятежно и легко.
1947


ОТ СОЗИДАТЕЛЬНЫХ ИДЕЙ...
От созидательных идей,
Упрямо требующих крови,
От разрушительных страстей,
Лежащих тайно в их основе,

От звёзд, бунтующих нам кровь,
Мысль облучающих незримо, —
Чтоб жажде вытоптать любовь
Стать от любви неотличимой,

От правд, затмивших правду дней,
От лжи, что станет им итогом,
Одно спасенье — стать умней,
Сознаться в слабости своей
И больше зря не спорить с Богом.
1969


ОТ СУДЬБЫ НИКУДА НЕ УЙТИ...
От судьбы никуда не уйти,
Ты доставлен по списку, как прочий.
И теперь ты укладчик пути,
Матерящийся чернорабочий.
А вокруг только посвист зимы,
Только поле, где воет волчица,
Чтобы в жизни ни значили мы,
А для треста мы все единицы.
Видно, вовсе ты был не герой,
А душа у тебя небольшая,
Раз ты злишься, что время тобой,
Что костяшкой на счетах играет.
1943


ПАРОВОЗОВ ГОЛОСА...
Паровозов голоса
И порывы дыма.
Часовые пояса
Пролетают мимо.
Что ты смотришь в дым густой,
В переплет оконный -
Вологодский ты конвой,
Красные погоны.
Что ты смотришь и кричишь,
Хлещешь матом-плеткой?
Может, тоже замолчишь,
Сядешь за решетку.
У тебя еще мечты -
Девка ждет хмельная.
Я ведь тоже был, как ты,
И, наверно, знаю.
А теперь досталось мне
За грехи какие?
Ах, судьба моя в окне,
Жизнь моя, Россия...
Может быть, найдет покой
И умерит страсти...
Может, дуростью такой
И дается счастье.
Ты, как попка, тут не стой,
Не сбегу с вагона.
Эх, дурацкий ты конвой,
Красные погоны.
1948


ПЕРЕВАЛ. ОСТАЛОСЬ ЖИТЬ НЕМНОГО...
Перевал. Осталось жить немного.
За вершиной к смерти круче склон.
И впервые жаль, что нету Бога:
Пустота. Нет смысла. Клонит в сон.

Только всё ж я двигаться обязан —
Долг велит, гнетёт и в полусне.
И плетусь, как раб, тем долгом связан,
Словно жизнь моя нужна не мне.

Разве рабством связан я с другими?
Разве мне не жаль, что в пропасть — дни?
Господи! Откройся! Помоги мне!
Жизнь, себя, свободу мне верни...
1966


ПЕСНЯ, КОТОРОЙ ТЫСЯЧА ЛЕТ
               Эта старинная песня,
               Которая вечно нова.
                Г. Гейне

Старинная песня.
Ей тысяча лет:
Он любит ее,
А она его - нет.

Столетья сменяются,
Вьюги метут,
Различными думами
Люди живут.

Но так же упрямо
Во все времена
Его почему-то
Не любит она.

А он - и страдает,
И очень влюблен...
Но только, позвольте,
Да кто ж это - он?

Кто? - Может быть, рыцарь,
А может, поэт,
Но факт, что она -
Его счастье и свет.

Что в ней он нашел
Озаренье свое,
Что страшно остаться
Ему без нее.

Но сделать не может
Он здесь ничего...
Кто ж эта она,
Что не любит его?

Она? - Совершенство.
К тому же она
Его на земле
Понимает одна.

Она всех других
И нежней и умней.
А он лучше всех
Это чувствует в ней...

Но все-таки, все-таки
Тысячу лет
Он любит ее,
А она его - нет.

И все же ей по сердцу
Больше другой -
Не столь одержимый,
Но все ж неплохой.

Хоть этот намного
Скучнее того
(Коль древняя песня
Не лжет про него).

Но песня все так же
Звучит и сейчас.
А я ведь о песне
Веду свой рассказ.

Признаться, я толком
И сам не пойму:
Ей по сердцу больше другой...
Почему?

Так глупо
Зачем выбирает она?
А может, не скука
Ей вовсе страшна?

А просто как люди
Ей хочется жить...
И холодно ей
Озареньем служить.

Быть может... не знаю.
Ведь я же не Бог.
Но в песне об этом
Ни слова. Молчок.

А может, и рыцарь
Вздыхать устает.
И сам наконец
От нее устает.

И тоже становится
Этим другим -
Не столь одержимым,
Но все ж неплохим.

И слышит в награду
Покорное: "да"...
Не знаю. Про то
Не поют никогда.

Не знаю, как в песне,
А в жизни земной
И то и другое
Случалось со мной.

Так что ж мне обидно,
Что тысячу лет
Он любит ее,
А она его - нет?
1958

[Далее - стихотворение от 1962 г. как пародия предыдущего, алфавитный порядок нарушается в пользу смыслового]

ГРУСТНАЯ САМОПАРОДИЯ
Нелепая песня
Заброшенных лет:
«Он любит Её,
А Она Его — нет».

Ты что до сих пор
Дуришь голову мне,
Чувствительный вздор,
Устаревший вполне?

Сейчас распевают
С девчоночьих лет:
— Она Его любит,
А Он Её — нет.

...Да, Он — её знамя,
Она — его мёд.
Ей хочется замуж,
А Он — не берёт.

Она бы сумела
Парить и пленять.
Да Он не охотник
Глаза поднимать.

И дать Ему счастье
Не хватит Ей сил:
Сам призрачной власти
Её Он лишил...

...Всё правда. Вот песня
Сегодняшних дней.
Я сам отдаю
Предпочтение ей.

Но только забудусь —
И слышу в ответ:
«Он любит Её,
А Она Его — нет».

И вновь повторяю,
Хоть это не так,
Хоть с этим не раз
Попадал я впросак.

Ах, песня! Молчи,
Не обманывай всех.
Представь, что нашёлся
Такой человек.

И вот Он, поверя
В твой святочный бред,
Всё любит Её,
А Она Его — нет.

Подумай, как трудно
Пришлось бы Ему.
Ведь эти пассажи
Ей все ни к чему.

Совсем не по чину
Сия благодать.
Ей тот и мужчина,
Кому наплевать.

Она посмеётся
Со злостью слепой
Над тем, кто Её
Вознесёт над собой.

Иль встанет с Ним рядом,
Мечтая о том,
Как битой собакой
Ей быть при другом.

А этот — и в страсти
Он, видимо, слаб...
Ведь нет у Ней власти,
А Он — Её раб.

Вот песня! Ты слышишь?
Так шла бы ты прочь!
Потом ты ему
Не сумеешь помочь.

А впрочем, что песня?
Её ли вина,
Что в ней не на месте
Ни Он, ни Она,

Что всё это спорит
С подспудной мечтой
И в тайном разладе
С земной красотой...

Но если любовь
Вдруг прорвётся на свет,
Вновь:
            Он Её любит,
Она Его — нет.

Хоть прошлых веков
Свет не вспыхнет опять,
Хоть нет дураков
Так ходить и страдать.

Он тоже сумел бы
Уйти от Неё,
Но Он в Ней нашёл
Озаренье своё.

Но манит, как омут,
Её глубина,
Чего за собой
И не знает Она.

Не знает, не видит.
Пускай! Ничего.
Узнает! Увидит! —
Глазами его.

Есть песня одна
И один только свет:
Он любит Её,
А Она его — нет.
1962


ПИСЬМО В МОСКВУ
Сквозь безнадёгу всех разлук,
Что трут, как цепи,
«We will be happy!»*, дальний друг,
«We will be happy!»

«We will be happy!» — как всегда!
Хоть ближе пламя.
Хоть века стыдная беда
Висит над нами.

Мы оба шепчем: «Пронеси!»
Почти синхронно.
Я тут — сбежав... Ты там — вблизи
Зубов дракона.

Ни здесь, ни там спасенья нет —
Чернеют степи...
Но что бы ни было — привет! —
«We will be happy!»

«We will be happy!» — странный звук.
Но верю в это:
Мы будем счастливы, мой друг,
Хоть видов — нету.

Там, близ дракона, — нелегко.
И здесь — непросто.
Я так забрался далеко,
В глушь... В город Бостон.

Здесь вместо мыслей — пустяки.
И тот — как этот.
Здесь даже чувствовать стихи —
Есть точный метод.

Нам не прорвать порочный круг,
С ним силой мерясь...
Но плюнуть — можно... Плюнем, друг! —
Проявим серость.

Проявим серость... Суета —
Все притязанья.
Наш век всё спутал — все цвета.
И все названья.

И кругом ходит голова.
Всем скучно в мире.
А нам — не скучно... Дважды два —
Пока четыре.

И глупо с думой на челе
Скорбеть, насупясь.
Ну кто не знал, что на земле
Бессмертна глупость?

Что за нос водит нас мечта
И зря тревожит?
Да... Мудрость миром никогда
Владеть не сможет!

Но в миг любой — пусть век колюч,
Пусть всё в нем — дробно,
Она, как солнце из-за туч,
Блеснуть — способна.

И сквозь туман, сквозь лень и спесь,
Сквозь боль и страсти
Ты вдруг увидишь мир как есть,
И это — счастье.

И никуда я не ушёл.
Вино — в стаканы.
Мы — за столом!.. Хоть стал наш стол —
В ширь океана.

Гляжу на вас сквозь целый мир,
Хочу вглядеться...
Не видно лиц... Но длится пир
Ума и сердца.

Всё тот же пир... И пусть темно
В душе, как в склепе,
«We will be happy!»... Всё равно —
«We will be happy!»

Да, всё равно... Пусть меркнет мысль,
Пусть глохнут вести,
Пусть жизнь ползёт по склону вниз,
И мы — с ней вместе.

Ползёт на плаху к палачу,
Трубя: «Дорогу!»...
«We will be happy!» — я кричу
Сквозь безнадёгу.

«We will be happy!» — чувств настой.
Не фраза — веха.
И символ веры в тьме пустой
На скосе века.
1977
__________________________
*Мы будем счастливы! (англ.)


ПОДОНКИ
Вошли и сели за столом,
Им грош цена, но мы не пьём.
Веселье наше вмиг скосило.
Юнцы, молодчики, шпана,
Тут знают все: им грош цена.
Но все молчат: за ними — сила.

Какая сила, в чём она?
Я ж говорю: им грош цена.
Да, видно, жизнь подобна бреду.
Пусть презираем мы таких,
Но всё ж мы думаем о них,
А это тоже — их победа.

Они уселись и сидят.
Хоть знают, как на них глядят
Вокруг и всюду все другие.
Их очень много стало вдруг.
Они средь муз и средь наук,
Везде, где бьётся мысль России.

Они бездарны, как беда.
Зато уверенны всегда,
Несут бездарность, словно знамя.
У нас в идеях разнобой,
Они ж всегда верны одной —
Простой и ясной: править нами.
1964


ПОЕЗДКА В АШУ
Ночь. Но луна не укрылась за тучами.
Поезд несется, безжалостно скор...
Я на ступеньках под звуки гремучие
Быстро лечу меж отвесами гор.
Что мне с того, что купе не со стенками:
Много удобств погубила война,
Мест не найти - обойдемся ступеньками.
Будет что вспомнить во все времена.
Ветер! Струями бодрящего холода
Вялость мою прогоняешь ты прочь.
Что ж! Печатлейся, голодная молодость.
Ветер и горы, ступенька и ночь!
1942


ПОЭЗИЯ НЕ СТРАСТЬ, А ВЛАСТЬ...
Поэзия не страсть, а власть,
И потерявший чувство власти
Бесплодно мучается страстью,
Не претворяя эту страсть.
Меня стремятся в землю вжать.
Я изнемог. Гнетет усталость.
Власть волновать, казнить, прощать
Неужто ты со мной рассталась?
1949


ПРЕДЕЛЬНО КРАТОК ЯЗЫК ЗЕМНОЙ...
Предельно краток язык земной,
Он будет всегда таким.
С другим - это значит: то, что со мной,
Но - с другим.

А я победил уже эту боль,
Ушел и махнул рукой:
С другой... Это значит: то, что с тобой,
Но - с другой.
1945


ПОШЛИ БОЛЕЗНИ БЕСПРОСВЕТНЫЕ...
Пошли болезни беспросветные,
Без детских слёз — пора не та.
Последнее и предпоследнее
Перед уходом навсегда.

Не вспыхнет свет за плотной мутностью.
Не тщусь ни встать, ни дверь открыть.
Пришла пора последней мудрости —
Прощаться и благодарить.

За то, что жил, за ослепление,
За боль и стыд, за свет и цвет,
За радость позднего прозрения,
За всё, чего вне жизни нет.

Но странно — нету благодарности,
Хоть жизнь — была, и свет был мил.
Какой-то впрямь наплыв бездарности
Волной тяжёлой память смыл.

Прощанье с жизнью. Что ж не грустно мне,
Все связи рвутся. Всё что есть.
Но здесь я этого не чувствую.
Был с жизнью связан я — не здесь —

Где я живу ещё, Бог милостив.
И рад, что здесь сегодня я.
Прощаться? С чем?.. Не здесь открылось мне
Всё то, чем жизнь была моя.

И равнодушие отчаянья
Гнетёт. И тем сильней оно,
Что, может, даже боль прощания
И та пережита давно —

Там, на балконе в Шереметьево,
Перед друзей толпой родной,
Где в октябре семьдесят третьего
И уходил я в мир иной.
1989


ПУСТЬ РВУТСЯ СВЯЗИ, МЕРКНЕТ СВЕТ...
Пусть рвутся связи, меркнет свет,
Но подрастают в семьях дети...
Есть в мире Бог иль Бога нет,
А им придётся жить на свете.

Есть в мире Бог иль нет Его,
Но час пробьёт. И станет нужно
С людьми почувствовать родство,
Заполнить дни враждой и дружбой.

Но древний смысл того родства
В них будет брезжить слишком глухо —
Ведь мы бессвязные слова
Им оставляем вместо духа.

Слова трусливой суеты,
Нас утешавшие когда-то,
Недостоверность пустоты,
Где зыбки все координаты...

...Им всё равно придётся жить:
Ведь не уйти обратно в детство,
Ведь жизнь нельзя остановить,
Чтоб в ней спокойно оглядеться.

И будет участь их тяжка,
Времён прервётся связь живая,
И одиночества тоска
Обступит их, не отставая.

Мы не придём на помощь к ним
В борьбе с бессмыслицей и грязью.
И будет трудно им одним
Найти потерянные связи.

Так будь самим собой, поэт,
Твой дар и подвиг — воплощенье.
Ведь даже горечь — это свет,
И связь вещей, и их значенье.

Держись призванья своего!
Ты загнан сам, но ты в ответе:
Есть в мире Бог иль нет Его —
Но подрастают в семьях дети.
1959


ПУСТЬ С КАЖДЫМ ДНЁМ ТЕБЕ ТРУДНЕЕ...
Пусть с каждым днём тебе труднее,
И сам ты плох, и всё — не так,
Никто тебя не пожалеет,
Когда прочтёт о том в стихах.
Как жить на свете ни мешали б,
Как дни бы ни были трудны,
Чужие жалобы скучны:
Поэзия — не книга жалоб.

. . . . . . . . . . . . . . .

Но все застынут пред тобою,
Когда ты их — свой дух скрепя —
Ожгёшь необходимой болью,
Что возвращает всем — себя.
1960


РАССУДОЧНОСТЬ
Мороз был — как жара, и свет — как мгла.
Все очертанья тень заволокла.
Предмет неотличим был от теней.
И стал огромным в полутьме — пигмей.

И должен был твой разум каждый день
Вновь открывать, что значит свет и тень.
Что значит ночь и день, и топь и гать...
Простые вещи снова открывать.

Он осязанье мыслью подтверждал,
Он сам с годами вроде чувства стал.

Другие наступают времена.
С глаз наконец спадает пелена.
А ты, как за постыдные грехи,
Ругаешь за рассудочность стихи.

Но я не рассуждал. Я шёл ко дну.
Смотрел вперёд, а видел пелену.
Я ослеплён быть мог от молний-стрел.
Но я глазами разума смотрел.

И повторял, что в небе небо есть
И что земля ещё на месте, здесь.
Что тут пучина, ну а там — причал.
Так мне мой разум чувства возвращал.

Нет! Я на этом до сих пор стою.
Пусть мне простят рассудочность мою.
1956


РАФАЭЛЮ
(После спора об искусстве)
Не ценят знанья тонкие натуры.
Искусство любит импульсов печать.

Мы ж, Рафаэль, с тобой — литература!
И нам с тобой здесь лучше промолчать.

Они в себе себя ценить умеют.
Их мир — оттенки собственных страстей.
Мы ж, Рафаэль, с тобой куда беднее —
Не можем жить без Бога и людей.
Их догмат — страсть. А твой — улыбка счастья.
Твои спокойно сомкнуты уста.
Но в этом слиты все земные страсти,
Как в белом цвете слиты все цвета.
1960


РЕМИНИСЦЕНЦИЯ
И вот живу за краем света,
В тот мир беспечный занесён,
Где редко требует поэта
К священной жертве Аполлон.

Где редко Феб и вспоминает
О ней... А спит, забыв про Суд.
Поскольку трезво понимает:
Здесь этой жертвы — не поймут.

Где жизнь — «инджой»*... А жертвы, муки
И книги всяческих судеб —
Одни лишь цифры — для науки! —
Специалиста скучный хлеб.

И где поэт — ничто до срока:
Запел, заглох и вышел весь...
Где больше дела — для пророка.
Но только камни есть и здесь.
1978
__________________________________
* Enjoy — получать удовольствие, наслаждаться (англ.).


РЕЦИДИВ ГОРДЫНИ
Я не знаю — то ль Богом, то ль чёртом хранимы,
Про свободу забыв и спасая свой быт,
Люди жили и в годы крушения Рима,
И при Сталине жили (кто не был убит).

Неизбежность приняв и отбросив печали,
Зная место своё, сук рубя по плечу,
Жили... Варвары с важностью их поучали...
Так и вы проживёте... А я — не хочу...
Кейп-Код, 31 августа 2002


РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
Вьюга воет тончайшей свирелью,
И давно уложили детей...
Только Пушкин читает ноэли
Вольнодумцам неясных мастей.
Бьют в ладоши и "браво". А вскоре
Ветер севера трупы качал.
С этих дней и пошло твое горе,
Твоя радость, тоска и печаль.
И пошло - сквозь снега и заносы,
По годам летних засух и гроз...
Сколько было великих вопросов,
Принимавшихся всеми всерьез?
Ты в кровавых исканьях металась,
Цель забыв, затеряв вдалеке,
Но всегда о хорошем мечтала
Хоть за стойкою
      вдрызг
         в кабаке -
Трижды ругана, трижды воспета.
Вечно в страсти, всегда на краю...
За твою необузданность эту
Я, быть может, тебя и люблю.
Я могу вдруг упасть, опуститься
И возвыситься
      дух затая,
Потому что во мне будет биться
Беспокойная
    жилка твоя.
1944


СДАЁШЬСЯ. ТОЛЬКО МОЛИШЬ ВЗГЛЯДОМ...
Сдаёшься. Только молишь взглядом.
И не задушить, и не душить.
И задавать вопрос не надо —
А как ты дальше будешь жить?

Наверно так, как и доселе.
И так же в следующий раз
В глазах бледнее будет зелень
И глубже впадины у глаз.

И я — всё сдержанней и злее —
Не признавать ни слов, ни слёз...
Но будет каждый раз милее
Всё это... Всё, что не сбылось.
1960


СМЕРТЬ ПУШКИНА
Сначала не в одной груди
Желанья мстить еще бурлили,
Но прозревали: навредит!
И, образумившись, не мстили.
Летели кони, будто вихрь,
В копытном цокоте: "надейся!.."
То о красавицах своих
Мечтали пьяные гвардейцы...
Все - как обычно... Но в тиши
Прадедовского кабинета
Ломаются карандаши
У сумасшедшего корнета.
Он очумел. Он морщит лоб,
Шепча слова... А трактом Псковским
Уносят кони черный гроб
Навеки спрятать в Святогорском.
Пусть неусыпный бабкин глаз
Следит за офицером пылким,
Стихи загонят на Кавказ -
И это будет мягкой ссылкой.
А прочих жизнь манит, зовет.
Балы, шампанское, пирушки...
И наплевать, что не живет,-
Как жил вчера - на Мойке Пушкин.
И будто не был он убит.
Скакали пьяные гвардейцы,
И в частом цокоте копыт
Им также слышалось: "надейся!.."
И лишь в далеких рудниках
При этой вести, бросив дело,
Рванулись руки...
              И слегка
Кандальным звоном зазвенело.
1944


СМИРЮСЬ. ОБИЖУСЬ. РАЗРУБЛЮ...
Смирюсь. Обижусь. Разрублю,
Не в силах жить в аду...
И разлюбить — не разлюблю,
А в колею войду.
И всё затопчет колея —
Надежды и мечты,
И будешь ты не там, где я,
И я — не там, где ты.
И станет просто вдруг сойтись
И разойтись пустяк...
Но если жизнь имеет смысл,
Вовек не будет так.
1954


СОЧАСЬ СКВОЗЬ ТУЧИ, ЛЬЕТСЯ ДОЖДЬ ОСЕННИЙ...
Сочась сквозь тучи, льется дождь осенний.
Мне надо встать, чтобы дожить свой век,
И рвать туман тяжелых настроений
И прорываться к чистой синеве.
Я жить хочу. Движенья и отваги.
Смой, частый дождь, весь сор с души моей,
Пусть, как дорога, стелется бумага,—
Далекий путь к сердцам моих друзей.
Жить! Слышать рельсов, радостные стоны,
Стоять в проходе час, не проходя...
Молчать и думать...
         И в окне вагона
Пить привкус гари
         в капельках дождя.
1950


СТИХИ О ВЕРЁВКЕ
Были с детства мы вежливые
И всю жизнь берегли свои крылья:
Жили в доме повешенного —
О верёвке не говорили.

Крылья нашей надеждою
Были... Воздух... Просторные дали...
Но над домом повешенного —
Лишь над ним! — мы на них всё летали.

И кружились как бешеные,
Каждый круг начиная сначала.
То верёвка повешенного
Нас на привязи прочно держала.

Всё мы рвались в безбрежие...
А срывались — сникали в бессилье.
Душным домом повешенного
Было всё, что вокруг, — вся Россия.

...Так же сник в зарубежье я...
Смолк ворот выпускающих скрежет,
Но верёвка повешенного
Так же прочно и здесь меня держит.

Обрывает полёт она...
Трёт — лишь только о ней позабуду.
Тяжесть гибнущей родины,
Как судьба наша, с нами повсюду.

Тем и жив я пока ещё...
Той верёвкой... Той связью дурацкой…
В пустоте обступающей
Даже страшно с неё мне сорваться.

Предоставлен насмешливо нам
Страшный выбор как дело простое:
Жить с верёвкой повешенного
Или падать в пространство пустое.

И кривая не вывезет...
И куда вывозить? — Всё впустую.
Глянь — весь мир, как на привязи,
Сам на той же верёвке танцует.

Всё счастливей, всё бешенее,
Презирая все наши печали, —
На верёвке повешенного,
О которой мы с детства молчали.
1987


СТИХИ О ДЕТСТВЕ И РОМАНТИКЕ
Гуляли, целовались, жили-были...
А между тем, гнусавя и рыча,
Шли в ночь закрытые автомобили
И дворников будили по ночам.
Давил на кнопку, не стесняясь, палец,
И вдруг по нервам прыгала волна...
Звонок урчал... И дети просыпались,
И вскрикивали женщины со сна.
А город спал. И наплевать влюбленным
На яркий свет автомобильных фар,
Пока цветут акации и клены,
Роняя аромат на тротуар.
Я о себе рассказывать не стану -
У всех поэтов ведь судьба одна...
Меня везде считали хулиганом,
Хоть я за жизнь не выбил ни окна...
А южный ветер навевает смелость.
Я шел, бродил и не писал дневник,
А в голове крутилось и вертелось
От множества революционных книг.
И я готов был встать за это грудью,
И я поверить не умел никак,
Когда насквозь неискренние люди
Нам говорили речи о врагах...
Романтика, растоптанная ими,
Знамена запылённые - кругом...
И я бродил в акациях, как в дыме.
И мне тогда хотелось быть врагом.
1944


СТОПКА КНИГ... СВЕТ ОТ ЛАМПЫ...
Стопка книг... Свет от лампы... Чисто.
Вот сегодняшний мой уют.
Я могу от осеннего свиста
Ненадолго укрыться тут.
Только свист напирает в окна.
Я сижу. Я чего-то жду...
Все равно я не раз промокну
И застыну на холоду.
В этом свисте не ветер странствий
И не поиски теплых стран,
В нем холодная жуть пространства,
Где со всех сторон - океан.
И впервые боюсь я свиста,
И впервые я сжался тут.
Стопка книг... Свет от лампы... Чисто...
Притаившийся мой уют.
1950


СТРАХ — НЕ ВЗЛЁТ ДЛЯ СТИХОВ.
Страх — не взлёт для стихов.
Не источник высокой печали.
Я мешок потрохов! —
Так себя я теперь ощущаю.

В царстве лжи и греха
Я б восстал, я сказал бы: «Поспорим!»
Но мои потроха
Протестуют... А я им — покорен.

Тяжко день ото дня
Я влачусь. Задыхаясь. Тоскуя.
Вдруг пропорют меня —
Ведь собрать потрохов не смогу я.

И умру на все дни.
Навсегда. До скончания света
Словно я — лишь они,
И во мне ничего больше нету.

Если страх — нет греха,
Есть одни только голод и плаха.
Божий мир потроха
Заслоняют — при помощи страха.

Ни поэм, ни стихов.
Что ни скажешь — всё кажется: всуе.
Я мешок потрохов.
Я привык. Но тоскую. Тоскую.
1972


ПОПЫТКА НАЧАЛА
Страх временности — вкуса бремя.
И как за временность судить,
Раз ей по силам нынче
                время
Само —
              затмить иль прекратить.

Сменить бы бремя на беспечность —
Вздыхать, порхать, огнём гореть.
И вдруг сквозь это в чём-то вечность
Почти случайно рассмотреть.

Ах, временность!.. Концы... начала... —
Всё здесь. Всё быт одной поры...
...Но в наши дни она пленяла
Соблазнами другой игры.

И властью путать всё, внушая,
Что видим свет за плотной тьмой,
Энтузиазмом окружая
Наш дух, как огненной тюрьмой.

Ах, временность!.. Ах, вера в благо!
Борьбы и веры жаркий вихрь.
А рядом трупы у продмага
И мухи панцирем на них.
[Примерно в 1990-е]


СТАРЫЙ ХРЕН
Старый хрен, куда ты прёшься,
Что ты дома не (сме)ёшься?
                Из частушки

Без тебя — зима и осень,
Сонь и тишь...
Старый хрен, куда ты прёшься?
Что ворчишь?

Бьёшься лбом? — Нашёл оружье
Против стен!..
Никому ты здесь не нужен,
Старый хрен.

Ты тут чужд — с тревогой, с болью —
Всем... Везде...
В заблужденьях, а тем боле —
В правоте.

Правота — смешная крайность,
Странный крен.
Уж такая тут «ментальность»,
Старый хрен.

С нею спорить бесполезно,
Зряшный труд.
С нею жить неинтересно...
Но — живут.

Что ты прёшься? Разве дело
Биться лбом?
«Что ты дома не...» Ах, где он,
Этот дом?

Сам ты дом сменял на волю,
Тьму на тьму...
Позавидовать бы, что ли?
Да кому!

Некому... Да и не надо:
Прожил жизнь.
Что-то помнишь? Вот и ладно.
И держись.

И живи — не стой на страже,
Злясь... грубя...
Не доказывай... Докажут
Без тебя.
[Примерно в 1990-е]


ТО ЛЬ КРИЗИС ИДЕЙ, ТО ЛЬ СТРАСТЕЙ...
То ль кризис идей, то ль страстей —
                не поймёшь ни бельмеса.
Давай поиграем в людей — и напишется пьеса.
Пусть только возникнут,
                разместятся в семьях и датах,
И душу свою ощутит оловянный солдатик.

Судьбу обретёт он, и чувствовать станет тревожно,
И сцепится с тем, кому тоже уйти невозможно.
Кто тоже судьбу ощутил — верой,
                смыслом и болью —
И тоже не может самим не остаться собою.

И будет их встреча —
                жестокость, безвыходность, мука.
Все будут кричать, обвинять
                и не слышать друг друга,
Не видя, что кто-то,
                весь чужд их страстям и отвагам,
Почти подобрался к их чести, и славам, и шпагам.

Ему это всё заменяют расчёт и забота.
Он помнит: он так ненавидит за что-то кого-то,
Что просто от жизни, от речи чужой он немеет.
Всё кажется — кто-то взлетает, а он — не умеет.

А рядом статисты — у каждого облик и имя.
Глазеют, не зная, что, в общем, расплатятся ими.
За страсти и шутки, за всё, в чём они ни бельмеса.
За эту игру, из которой рождается пьеса.
1978


ТО СВЕТ, ТО ТЕНЬ...
То свет, то тень,
То ночь в моем окне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.

В чужую близь,
В чужую даль гляжу,
В чужую жизнь
По лестнице схожу.

Как светлый лик,
Влекут в свои врата
Чужой язык,
Чужая доброта.

Я к ним спешу.
Но, полон прошлым всем,
Не дохожу
И остаюсь ни с чем...

...Но нет во мне
Тоски,— наследья книг,—
По той стране,
Где я вставать привык.

Где слит был я
Со всем, где всё — нельзя.
Где жизнь моя —
Была да вышла вся.

Она свое
Твердит мне, лезет в сны.
Но нет ее,
Как нет и той страны.

Их нет — давно.
Они, как сон души,
Ушли на дно,
Накрылись морем лжи.

И с тех широт
Сюда,— смердя, клубясь,
Водоворот
Несет все ту же грязь.

Я знаю сам:
Здесь тоже небо есть.
Но умер там
И не воскресну здесь.

Зовет труба:
Здесь воля всем к лицу.
Но там судьба
Моя —
    пришла к концу.

Легла в подзол.
Вокруг — одни гробы.
...И я ушел.
На волю — от судьбы.

То свет, то тень.
Я не гнию на дне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.
1974, Бостон, Бруклайн


ТЕМ, КОГО Я ЛЮБИЛ В ЮНОСТИ
Я вас любил, как я умел один.
А вы любили роковых мужчин.

Они всегда смотрели сверху вниз,
Они внушать умели: «Подчинись!»

Они считали: по заслугам честь,
И вам казалось: в этом что-то есть.

Да, что-то есть, что ясно не вполне...
Ведь вам казалось — пали вы в цене,

Вас удивлял мой восхищённый взгляд,
Вы знали: так на женщин не глядят.

Взгляд снизу вверх... На вас!.. Да это бред!
Вы ж были для меня легки, как свет.

И это понимали вы подчас.
Но вам казалось, я похож на вас,

Поскольку от любви не защищён,
А это значит — мужества лишён.

И шли в объятья подлинных мужчин,
И снова оставался я один.

Век мужества! Дела пошли всерьёз.
И трудно я своё сквозь жизнь пронёс.

И вот я жив... Но словно нет в живых
Мужчин бывалых ваших роковых.

Их рок поблёк, сегодня рок иной.
Всё чаще вы, грустя, гордитесь мной.

А впрочем, что же — суета, дела...
Виню вас? Нет. Но просто жизнь прошла.

Себя виню... Понятно мне давно,
Что снизу вверх на вас смотреть грешно.

О, этот взгляд! Он вам и дал пропасть.
Я верю, как в маяк, в мужскую власть.

Но лишь найдёт, и вновь — пусть это грех,
Смотрю на вас, как прежде, — снизу вверх.

И униженья сердцу в этом нет...
Я знаю — вы и впрямь легки, как свет.

Я знаю, это так — я вновь богат...
Но снова память гасит этот взгляд.

И потухает взгляд, хоть, может, он
Теперь вам вовсе не был бы смешон.
1964


ТРУБАЧИ
Я с детства мечтал, что трубач затрубит,
И город проснётся под цокот копыт,
И всё прояснится открытой борьбой:
Враги — пред тобой, а друзья — за тобой.

И вот самолёты взревели в ночи,
И вот протрубили опять трубачи,
Тачанки и пушки прошли через грязь,
Проснулось геройство, и кровь пролилась.
Но в громе и славе решительных лет
Мне всё ж не хватало заветных примет.
Я думал, что вижу, не видя ни зги,
А между друзьями сновали враги.
И были они среди наших колонн
Подчас знаменосцами наших знамён.

Жизнь бьёт меня часто. Сплеча. Сгоряча.
Но всё же я жду своего трубача.
Ведь правда не меркнет, и совесть — не спит.
Но годы уходят, а он — не трубит.
И старость подходит. И хватит ли сил
До смерти мечтать, чтоб трубач затрубил?

А может, самим надрываться во мгле?
Ведь нет, кроме нас, трубачей на земле.
1955


ТЫ БЫЛА УЖЕ ЧУЖОЙ...
Ты была уже чужой,
У дверей молчала.
Нас на скорости большой
Электричкой мчало.
Был закат. И красной пыль
Стала от заката...
И на белом шёлке был
Отсвет розоватый...
Наступала с ночью тьма
Страшно и немнимо.
Ты была как жизнь сама
В розоватом дыме.
Равнодушья не тая
Напевала вальсы...
И казалось, будто я
С жизнью расставался.
1946 или 1947


ТЫ ИДЁШЬ
Взгляд счастливый и смущённый.
В нём испуг, и радость в нём:
Ты — мой ангел
                с обожжённым
От неловкости крылом.

Тихий ангел... Людный город
Смотрит нагло вслед тебе.
Вслед неловкости, с которой
Ты скользишь в густой толпе.

Он в асфальт тебя вминает, —
Нет в нём жалости ничуть,
Он как будто понимает
Впрямь, —
                куда ты держишь путь.

Он лишь тем и озабочен —
Убедиться в том вполне.
Ты идёшь и очень хочешь,
Чтоб казалось — не ко мне.

А навстречу — взгляды, взгляды,
Каждый взгляд — скажи, скажи.
Трудно, ангел... Лгать нам надо
Для спасения души.

Чтоб хоть час побыть нам вместе
(Равен жизни каждый час),
Ладно, ангел... Нет бесчестья
В этой лжи. Пусть судят нас.

Ты идёшь — вся жизнь на грани,
Всё закрыто: радость, боль.
Но опять придёшь и станешь
Здесь, при мне, сама собой.

Расцветёшь, как эта осень,
Золотая благодать.
И покажется, что вовсе
Нам с тобой не надо лгать.

Что скрывать, от всех спасаясь?
Радость? Счастье? Боль в груди?
Тихий ангел, храбрый заяц.
Жду тебя. Иди. Иди.
1964


ТЫ РАЗРЕЗАЕШЬ ТЕЛОМ ВОДУ...
Ты разрезаешь телом воду,
И хорошо от неги водной,
В воде ты чувствуешь свободу.
А ты умеешь быть свободной.

И не пойму свои я чувства
При всей их ясности всегдашней.

И восхитительно, и грустно,
И потерять до боли страшно.
1954


ТЫ САМА ПРОЯВИЛА ПОХВАЛЬНОЕ РВЕНЬЕ...
Ты сама проявила похвальное рвенье,
Только ты просчиталась на самую малость.
Ты хотела мне жизнь ослепить на мгновенье,
А мгновение жизнью твоей оказалось.
Твой расчёт оказался придуманным вздором.
Ты ошиблась в себе, а прозренье — расплата.
Не смогла ты холодным блеснуть метеором,
Слишком женщиной — нежной и теплой —
                была ты.
Ты не знала про это, но знаешь сегодня,
Заплативши за знанье жестокую цену.
Уходила ты так, будто впрямь ты свободна,
А вся жизнь у тебя оказалась изменой.
Я прощаюсь сегодня с несчастьем и счастьем,
Со свиданьями тайными в слякоть сплошную.
И с твоим увяданьем. И с горькою властью
Выпрямлять твоё тело одним поцелуем...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Тяжело, потому, что прошедшие годы
Уж другой не заполнишь, тебя не забудешь
И что больше той странной, той ждущей чего-то,
Глупой девочкой — ни для кого ты не будешь.
1960


У МЕНЯ ЛЮБИМУЮ УКРАЛИ...
У меня любимую украли,
Втолковали хитро ей своё.
И вериги долга и морали
Радостно надели на неё.

А она такая ж, как и прежде,
И её теперь мне очень жаль.
Тяжело ей — нежной — в той одежде,
И зачем ей — чистой — та мораль.
1961


УЖЕ ИЮНЬ. ТЕМНЕЙ ВОКРУГ КУСТЫ...
Уже июнь. Темней вокруг кусты.
И воздух - сух. И стала осень ближе.
Прости меня, Господь... Но красоты
Твоей земли уже почти не вижу.

Всё думаю, куда ведут пути,
Кляну свой век и вдаль смотрю несмело,
Как будто я рождён был мир спасти,
И до всего другого нет мне дела.

Как будто не Тобой мне жизнь дана,
Не Ты все эти краски шлешь навстречу...
Я не заметил, как прошла весна,
Я так зимы и лета не замечу.

...Причастности ль, проклятья ль тут печать
Не знаю... Но способность к вдохновенью
Как раз и есть уменье замечать
Исполненные сущности мгновенья.

Чтоб — даже пусть вокруг тоска и зло,—
Мгновенье то в живой строке дрожало
И возвращало суть, и к ней влекло,
И забывать себя душе мешало.

Жизнь все же длится — пусть в ней смысл исчез.
Все ж надо помнить, что подарок это:
И ясный день, и дождь, и снег, и лес,
И все, чего вне этой жизни нету.

Ведь это — так...
           Хоть впрямь терпеть нельзя,
Что нашу жизнь чужие люди тратят,
Хоть впрямь за горло схвачены друзья,
И самого не нынче завтра схватят.

Хоть гложет мысль, что ты на крест идешь,
Чтоб доказать... А ничего не будет:
Твой светлый крест зальет, как море, ложь,
И, в чем тут было дело,— мир забудет.

Но это — так... Живи, любя, дыша:
Нет откровенья в схватках с низкой ложью.
Но без души — не любят... А душа
Всевластьем лжи пренебрегать не может.

Все рвется к правде, как из духоты.
Все мнится ей, что крылья — в грязной жиже.
...Мне стыдно жить, не видя красоты
Твоей земли, Господь... А вот — не вижу.
1972


УСТАЛОСТЬ
Жить и как все, и как не все
Мне надоело нынче очень.
Есть только мокрое шоссе,
Ведущее куда-то в осень.
Не жизнь, не бой, не страсть, не дрожь,
А воздух, полный бескорыстья,
Где встречный ветер, мелкий дождь
И влажные от капель листья.
1946


УТРО В ЛЕСУ
Девушка расчесывала косы,
Стоя у брезентовой палатки...
Волосы, рассыпанные плавно,
Смуглость плеч туманом покрывали,
А ступни ее земли касались,
И лежала пыль на нежных пальцах.
Лес молчал... И зыбкий отсвет листьев
Зеленел на красном сарафане.
Плечи жгли. И волосы томили,
А ее дыханье было ровным...
Так с тех пор я представляю счастье:
Девушка, деревья и палатка.
1954


ФЛОРИДСКОЕ
Мне будто вправду ничего не надо.
Взволнует что-то — тут же мысль: «Пустяк!»
Флоридский берег. Всюду след торнадо.
Барашки волн ползут на скоростях.

Купаться трудно. Лезу как для вида.
Всё взять спешу — здесь ненадолго я...
Но что за бред? Торнадо и Флорида.
И рядом — я... Но это — жизнь моя.

Рождён я там, где взорвалась планета,
Откуда смерч гудит по всем местам.
Пусть это здешний смерч, — неважно это:
Раз он мешает жить, возник он там.

Шучу, наверно... Или брежу прошлым.
Но взрыв тот был. Здесь всё — его дела.
Его волной я был сюда заброшен,
В его тылах вся жизнь моя прошла.

Наш быт при нас всегда был зыбок, вспенен,
Спокойных дней — почти ни одного...
«Тот ураган прошёл»! Не знал Есенин,
Как этот век вобрал в себя его.

Как от него страдать придётся людям
На всей земле не за свои грехи,
Но стоп, — уважим высший вкус, не будем
Вводить социологию в стихи.

Но дни идут. И время всё смягчает.
Торнадо скрылся. Над Флоридой зной.
И даже волны скорости снижают...
Что ж, можно жить... Но я хочу домой.
14 июля 1986


ХОТЯ Б ПРИСЛАЛ ПИСЬМО ОШИБКОЙ...
Хотя б прислал письмо ошибкой
Из дальней дали кто-нибудь.
Хотя бы женщина улыбкой
Меня сумела обмануть,—
Чтоб снова в смуглом, стройном теле
Я видел солнца свет и власть,
Чтоб в мысль высокую оделась
Моя безвыходная страсть.
1949


ЧЕРЕЗ ГОД
Милая, где ты? — повис вопрос.
Стрелки стучат, паровоз вздыхает...
Милая, где ты? Двенадцать верст
Нас в этом месяце разделяет.
Так это близко, такая даль,
Что даже представить не в состоянье...
Я уж два раза тебя видал,
Но я не прошел это расстоянье,
Так, чтоб суметь тебя разглядеть
Вновь хоть немножечко...
Стены... Стены...
Видно, измены меняют людей,
Видно, не красят лица измены...
1952


ЧТО БУДЕТ — БУДЕТ...
Что будет — будет... Мутен взгляд.
Всё мельтешит, все мельтешат.
Жизнь под наркозом быта.
«Сотри случайные черты...»
Но черт как раз не видишь ты:
Фокусировка сбита.

Всё мельтешит. В глазах рябит.
Звучат слова, чей смысл забыт...
Базар! — беседа, спор ли.
Гудит и пляшет всё вокруг.
Сплошной бедлам!.. И только вдруг
Лёд чьих-то рук на горле.

Не так уж страшен этот лёд.
Возьмут в «научный оборот»,
Рванусь, и хрустнут кости.
Но тут же мысль: «Неужто впрямь
Из пушки бить по воробьям,
Терять свой облик в злости?»

Но если злость как в горле кость,
Пускай хоть так, но выйдет злость,
Открыв дорогу боли.
Ведь всё же как-то надо жить,
Ведь могут вправду задушить,
Лишив судьбы и воли.

Так что ж, поэт! Вставай! Гряди!
На — курам на смех — Пи-Эйч-Ди*,
Шифровщиков стихии.
На глубину бессвязных строк,
На мутных гениев поток,
Текущий из России.

Всё чушь... Но знак глухой беды —
Подпольных гениев ряды,
Чьё знамя — секс и тропы.
Они цветут в парах свобод.
Им не мешает больше гнёт
Твердить зады Европы.

Пускай цветут... На что пенять?
Прогресс мне глупо догонять,
Пустым сдаваться фразам.
Мне как богатство в дар дана
Твоя судьба, моя страна,
Твой поздний, горький разум.

И пусть я здесь, но, как всегда,
Твоя со мною высота —
С неё смотреть на хаос.
И я, с высот такой тоски,
Здесь ни к кому в ученики
Сходить не собираюсь.

И дома — боль, и всюду — боль.
Я всё равно всегда с тобой —
Меня ты — не обронишь.
И в речке — рябь. И в море — рябь.
Ты где-то тонешь, как корабль.
Но, может — не утонешь.

Гудит и пляшет всё вокруг,
И смысл слова теряют вдруг,
И глохнет крик — в конверте.
И всё смешно, чем жил досель,
И вдаль ведёт гнилой тоннель,
И светлый выход — в смерти.
1979
____________________________________
* PhD — доктор философии — учёное звание, приблизительно равное нашему кандидату наук.


ЧУДАК... НЕУМЕХА... ПОЧТИ ЧТО КАЛЕКА...
Чудак... Неумеха... Почти что калека —
Я всё же в рубашке родился, наверно:
Три четверти прожил Двадцатого века
И вот уж два года живу в Двадцать первом.

За что мне удача счастливая эта?
Чем я заслужил эту щедрую милость?
Я многих не лучше, кого уже нету,
И многих не хуже... Но так уж случилось.

Кто вспомнит теперь, как хватались мы жадно
За веру в свой путь среди волн океана.
Как ложь нас накрыла волной своей смрадно,
И правдой светила нам фата-моргана.

Как гнались за ней мы в том кружеве грозном,
Боясь упустить, лишь о том и печалясь,
И как нам хотелось хотя бы по звёздам
Постичь, где мы есть, — но и звёзды качались...

Как снасти скрипели, как лопались скрепы,
И как миражи миражами сменялись,
И как всё равно штурмовали мы небо,
А небо сквозь слёзы над нами смеялось.

Но мы — мы не слышали этого смеха,
Лишь кошки на сердце скребли... Но впустую.
Пьянила нас вера в возможность успеха,
Мы неба не видели, небо штурмуя.

Но пёрли, ни грому, ни смеху не внемля,
По сути, понятья о нём не имея.
Лишь рухнув, лишь больно ударясь о землю,
Впервые узрели мы небо над нею.

Мы верили в штурм — гордо, страстно и бурно,
Нам жизнью была эта вера пустая.
Мы власть имитаторов этого штурма
Отвергли — её чистоту соблюдая.

За это карали. Но зря, бесполезно.
Мы веру спасали под гнётом свирепым,
И только свалившись в реальность, как в бездну,
Мы небо открыли и землю под небом.

Открылись земные пределы и меры,
И в эти пределы зажатые страсти.
И в небо высокая, тёплая вера —
Вся прелесть земного нелёгкого счастья.

Открыли мы жизнь... И нас тут же в крушенье
Она завлекла... Словно звёзды споткнулись.
И как-то для всех потеряло значенье
Всё то, к чему мы так непросто вернулись.

Вернулись, но поздно... Хоть с этим едва ли
Смирится душа... А случилось простое:
Пока мы, взорлив, небеса штурмовали,
Под жизнью земной подкосились устои.

И валится всё, всё грозит быть разбитым,
И разум уже не спасает — сдаётся.
А мы? Мы стоим пред разбитым корытом,
И небо над нами уже не смеётся.
Кейп-Код, август 2002 — Бостон, 20 сентября 2002


ЭМИГРАНТСКОЕ
Не назад же! —
                Пусть тут глупость непреклонна.
Пусть как рвотное
                мне полые слова.
Трюм планеты,
                зло открывший все кингстоны, —
Вот такой мне
                нынче видится Москва.
Там вода уже —
                над всем, что было высью.
Там судьба уже —
                ревёт, борта сверля...
...Что же злюсь я
                на игрушечные мысли
Здесь —
               на палубе того же корабля?
1977


ЭТО ЧУВСТВО КАК ПРОКАЗА...
Это чувство как проказа,
Не любовь. Любви тут мало.
Всё в ней было: сердце, разум...
Всё в ней было, всё пропало.

Свет затмился. Правит ею
Человек иной породы.
Ей теперь всего нужнее
Всё забыть — ему в угоду.

Стать бедней, бледней, бесстрастней.
Впрочем — «счастье многолико»...
Что ж не светит взор, а гаснет?
Не парит душа, а никнет?

Ты в момент её запомнишь
Правдой боли, силой страсти.
Ты в глазах прочтёшь: «На помощь!»
Жажду взлёта. Тягу к счастью.

И рванёшься к ней... И сразу
В ней воскреснет всё, что было.
Ненадолго. Здесь — проказа:
Руки виснут: «Полюбила».

Не взлететь ей. Чуждый кто-то
Стал навек её душою.
Всё, что в ней зовёт к полёту,
Ей самой давно чужое.

И поплатишься сурово
Ты потом, коль почему-то
В ней воскреснет это снова,
Станет близким на минуту.

. . . . .. . . . . . . . . . .

Этот бред любовью назван.
Что ж вы, люди! Кто так судит?
Как о счастье — о проказе,
О болезни — как о чуде?

Не любовь — любви тут мало.
Тут слепая, злая сила. —
Кровь прожгла и жизнью стала,
Страсть от счастья — отделила,
1963


Я В СКАЗКИ НЕ ВЕРЮ....
Я в сказки не верю. Не те уже года мне.
И вдруг оказалось, что сказка нужна мне,
Что, внешне смирившись, не верящий в чудо,
Его постоянно искал я повсюду.
Искал напряженно, нигде не встречая,
Отсутствие сказки всегда ощущая...
Все это под спудом невидное крылось,
И все проявилось, лишь ты появилась.
1954


Я ЖИЛ НЕ ТАК УЖ ДОЛГО...
Я жил не так уж долго,
Но вот мне тридцать лет.
Прожить ещё хоть столько
Удастся или нет?
Дороже счёт минутам:
Ведь каждый новый год
Быстрее почему-то,
Чем прошлый год, идёт...
Бродил я белым светом
И жил среди живых...
И был везде поэтом,
Не числясь в таковых.
Писал стихи, работал
И был уверен в том,
Что я своё в два счёта
Сумею взять потом —
Потом, когда событья
Пойму и воплощу,
Потом, когда я бытом
Заняться захочу.
Я жил легко и смело,
Бока — не душу мял,
А то, что есть пределы,
Абстрактно представлял...
Но никуда не деться, —
Врываясь в мысль и страсть,
Неровным стуком сердце
Вершит слепую власть.
Не так ночами спится,
Не так свободна грудь,
И надо бы о быте
Подумать как-нибудь.
Советуюсь со всеми,
Как быть, чтоб мне везло?
Но жалко тратить время
На это ремесло...
1956


Я НЕ БЫЛ НИКОГДА АСКЕТОМ...
Я не был никогда аскетом
И не мечтал сгореть в огне.
Я просто русским был поэтом
В года, доставшиеся мне.
Я не был сроду слишком смелым.
Или орудьем высших сил.
Я просто знал, что делать, делал,
А было трудно - выносил.
И если путь был слишком труден,
Суть в том, что я в той службе служб
Был подотчетен прямо людям,
Их душам и судьбе их душ.
И если в этом - главный кто-то
Откроет ересь -
                что ж, друзья.
Ведь это всё - была работа.
А без работы - жить нельзя.
1954


Я О БОГАТСТВЕ СРОДУ НЕ МЕЧТАЛ...
Я о богатстве сроду не мечтал
И капитал считаю вещью грязной.
Но говорят, теперь я мыслить стал
Методою мышленья буржуазной.

Так говорят мне часто в наши дни
Те, у кого в душе и в мыслях ясно.
В Америке такие, как они,
За те ж грехи меня б назвали красным.

Решительно теперь расколот век.
В нём основное — схватка двух формаций.
А я ни то ни сё — я человек.
А человеку некуда податься.

Повсюду ложь гнетёт его, как дым,
Повсюду правда слишком беспартийна.
Таких, как я, правительствам любым
Приятней видеть в лагере противном.

Но всё равно потом от всех страстей,
От всех наскоков логики плакатной
Останется тоска живых людей
По настоящей правде... Пусть абстрактной.
1954


Я ПЛОТЬ, ГОСПОДЬ... НО Я НЕ ТОЛЬКО ПЛОТЬ...
Я плоть, Господь... Но я не только плоть.
Прошу покоя у тебя, Господь.

Прошу покоя... Нет, совсем не льгот.
Пусть даже нищета ко мне идёт.

Пускай стоит у двери под окном
И держит ордер, чтоб войти в мой дом.

Я не сержусь, хоть сам себе не рад.
Здесь предо мной никто не виноват.

Простые люди... Кто я впрямь для них?..
Лежачий камень... Мыслящий тростник...

Всех милосердий я превысил срок,
Протянутой руки схватить не смог.

Зачем им знать и помнить обо мне,
Что значил я, чем жил в своей стране.

В своей стране, где подвиг мой и грех.
В своей стране, что в пропасть тащит всех.

Они — просты. Досуг их добр и тих.
И где им знать, что в пропасть тащат — их.

Пусть будет всё, чему нельзя не быть.
Лишь помоги мне дух мой укрепить.

Покуда я живу в чужой стране.
Покуда жить на свете страшно мне.

Пусть я не только плоть, но я и плоть…
Прошу покоя у тебя, Господь.
1974


Я ПОКА ЕЩЕ НЕ ЗНАЮ...
Я пока еще не знаю,
Что есть общего у нас.
Но все чаще вспоминаю
Свет твоих зеленых глаз.
Он зеленый и победный -
Словно пламя в глубине.
Верно, скифы не бесследно
Проходили по стране.
1947


Я РАНЬШЕ ВИДЕЛ ЯСНО...
Я раньше видел ясно,
   как с экрана,
Что взрослым стал
   и перестал глупить,
Но, к сожаленью, никакие раны
Меня мальчишкой не отучат быть.
И даже то,
   что раньше, чем в журнале,
Вполне возможно, буду я в гробу,
Что я любил,
   а женщины гадали
На чет и нечет,
   на мою судьбу.
Упрямая направленность движений,
В увечиях и ссадинах бока.
На кой оно мне черт? Ведь я ж не гений
И ведь мои стихи не на века.
Сто раз решал я
   жить легко и просто,
Забыть про все,
   обресть покой земной...
Но каждый раз
   меня в единоборство
Ведет судьба,
   решенная не мной.
И все равно
   в грядущем
      новый автор
Расскажет, как назад немало лет
С провинциальною тоской
   о правде
Метался по Москве
   один поэт.
1947


Рецензии