ВЫшла моя публикация в журнале Врата Сибири

                Гончар

Скажи, какою мыслию влеком
В сосуд ты превращаешь глины ком?
Вдыхая жизнь в безжизненную плоть,
Как это делал некогда Господь?

Вращаешь круг гончарный не спеша
И вот уже затеплилась душа
В твоём сосуде дивной красоты
Великий Труд не терпит суеты

Тебе чужды пустые разговоры
Труд и молитва. «Ora at labora»
Тебе ещё не ведомо пока –
Творенья мастера живут века

Уйдут за поколеньем поколенье
Твоих шедевров не коснётся тленье
Их бережно потомки извлекут
Благословляя твой бессмертный труд

И восхищённый трепет их сердец –
Творениям твоим – живой венец
Нет в Вечности начала и конца
И Истина живёт…в руках Творца

"Ora at labora" - (лат) -молись и трудись - девиз святого Бенедикта Нурсийского, который в 529 году основал монашеский орден бенедиктинцев.
 
                Старик

По лужам искристым малыш босоногий скакал –  так приятно смотреть,
А в парке сидел на скамье одноногий старик  и хотел умереть.
Из глаз его тусклых смотрела печально  усталость от прожитых лет,
А плечи дрожали и будто кричали: «Нет счастья и радости нет!»
А солнце? А лето? А дождик весёлый? А струи, текущие с крыш?
А пары в обнимку? А визг возле школы? А этот счастливый малыш?
А крик воробьиный? А цвет изумрудный до блеска промытой листвы?
А чистое небо, бездонней, чем море,  в святом торжестве синевы?
Неужто не может согбенная старость  почувствовать счастье других?
Неужто ей только одно и осталось – сидеть на руинах своих?
Неужто брюзжанье и взгляд исподлобья прибавит здоровья и сил?
Ведь был же он счастлив, ведь был же он молод, ведь был он любим и любил.
Он многое видел – всего и не вспомнишь за долгую-долгую жизнь.
Судьба его била нещадно, наотмашь,  безжалостно, только держись,
Под этой своей неподъёмною ношей  он сгорбился, сжался и сник.
Хоть ты ничего в этой жизни не понял, храни тебя Боже, старик!
 
         Вокзальный бомж

Вокзальный бомж помятый и небритый
На стульях в уголочке прикорнул.
Настороже. Глаза полуоткрыты.
И не поймёшь – хитрит или уснул.

Охранник подойдёт неумолимый.
Заставит встать, ему же всё равно.
А поезда мелькают мимо, мимо,
Как кадры надоевшего кино.

Покорно встанет – спорить бесполезно,
И.взяв свою котомочку, уйдёт.
И захохочет скрежетом железным
Вокзал, где он уж столько лет живёт

Давно он здесь…У старого вокзала
От старого бомжа секретов нет.
Вон там вахтёрша знаком показала –
Бесплатно пустит в платный туалет.

Буфетчица вокзального буфета
Подсунет пару чёрствых пирожков.
Кивком «Спасибо» скажет ей за это,
Попьёт чайку, вздохнёт, и – был таков.

Он что-то в жизни изменить не в силах.
Вот и живёт, как может, без затей.
Ах, матушка жестокая Россия,
Что ж так не любишь ты своих детей?

           Диоген и Аристипп

Чудак, мудрец, философ, маргинал
Решил когда-то в бочке поселиться,
Из бочки глиняной порою вылезал,
Чтоб мудростью с народом поделиться.

Был славный Диоген большой аскет
Неприхотлив и беден был к тому же
Похлёбка с чечевицей на обед,
Да чёрствый хлеб – вот всё, что было нужно.

Свет мудрости его звездой сиял,
В народе почитаем без сомненья,
Но оды он царям не сочинял,
И не стяжал богатого именья.

Совсем другое дело – Аристипп…
Награды получал и был обласкан
В искусстве лести он вершин достиг -
Хвалебных од непревзойдённый мастер.

Богатый дом, подаренный царём,
Был полон слуг покорных, раболепных
И повар иноземный был при нём –
Творец умелый блюд великолепных.
И как-то, мимо бочки проезжая,
Где Диоген готовил чечевицу,
Тот Аристипп, собрата уважая,
Решил своим секретом поделиться:

«Я дам тебе совет, мой дорогой,
Не буду платы за него просить,
Не жить чтоб чечевице одной,
Ты научись царя превозносить!»

На что ответил Диоген, смеясь:
«А ты сумей похлёбкой сытым быть.
Свободным быть и бедным не боясь,
Не нужно и царя превозносить!»

Мораль проста: хоть и века промчались,
Мы, люди, всё такими же остались
Не хочешь лишь похлёбкою питаться,
Так будь готов пониже прогибаться!

Диоген – древнегреческий философ, основатель школы киников 412 век до н.э
Аристипп – ученик и друг Сократа.

           Ночь на даче

Луна мерцает между тучами,
И в колдовской ночной тиши
Парит неслышно мышь летучая,
Бросая тень на камыши.

Туман лохмотьями слоистыми
Трясёт – неспешен и суров,
И озерцо с глазами чистыми –
Как зеркало меж двух миров.

Такой манящий и таинственный
Мир горний смотрит с высоты,
Как соловей поёт неистовый,
Как нежно к травам льнут цветы,

Как брезжит из окна полночного
Настольной лампы робкий свет,
Как пленник часа неурочного
Над рифмой трудится поэт.

И невдомёк ему – беспечному
Что здесь, средь звона комаров,
Как никогда он близок к вечному
На тонкой грани двух миров.

             Утро

Светлый день едва затеплил в небесах свою лампаду,
Замер мир от предвкушенья новизны и красоты,
Разлилась под тихой высью несказанная отрада,
И глаза свои раскрыли удивлённые цветы.

Шелест трав в алмазных росах заглушило птичье пенье,
И вздохнула полной грудью благодарная Земля,
И застыло Мирозданье на короткое мгновенье,
Начиная Время Жизни с первозданного нуля.

Там, где легко и светло…

Растворяется ночь в синеве ясноглазого утра
И у теней ночных нет ни шанса – их время ушло
Этой ночью во сне я была удивительно мудрой
И летала душа в тех мирах, где легко и светло

Где Вселенная спит на руках милосердного Бога,
Где у каждой души есть свой вечный единственный дом
И куда мы уйдём отдохнуть перед новой дорогой,
И куда мы вернёмся…обратно…когда-то…потом…

               Иерусалим

А, в общем, я нигде и не была…
Всё как-то мимо, мимо, мимо, мимо.
Расправить бы два белые крыла,
И полететь к стенам Иерусалима.

Бродить по древним улочкам кривым,
И чувствовать пронзительно, всей кожей,
Каким Он был – не сказочным – живым,
И потому ещё, ещё дороже.

Вбирать ступнёй тяжёлый жар камней,
Что помнят ног Его прикосновенье,
И чувствовать чем дальше, тем сильней
Безжалостной Голгофы приближенье.

За шагом шаг и – сердце на разрыв,
И мечется душа в безмолвном крике,
Как будто слышу горестный призыв,
Как будто вижу свет в печальном лике.

Стенания и выкрики толпы
Забыть мечтают каменные стены,
Но нет спасенья, глухи и слепы
Невольные свидетели измены.

Его священной кровью прожжена
Земля насквозь у страшного распятья,
И в море слёз нет берега и дна,
И в месиве толпы – враги и братья.

Провалы искажённых злобой ртов
В чудовищной, безликой круговерти,
И смешан с диким запахом цветов
Безумный, тошнотворный запах смерти.

Наполнен воздух гибельным метаньем
Слепой толпы, ревущей словно зверь,
Известным лишь Ему предначертаньем
Свершился день – он в Вечности теперь.

Я рухну, разбивая в кровь колени,
О, как же эта истина проста!
Мы – люди, совершая преступленья,
Вновь распинаем нашего Христа!

И наши торопливые молитвы,
И весь красивый наш самообман –
Ничто на бесконечном поле битвы
Добра со злом – иллюзия, туман.

А нам пора бы крикнуть что есть мочи
Неистово и страшно голосить,
Пока душа ещё спасенья хочет:
«Спаси нас, Боже! Господи, спаси!

Спаси от бедствий, нами сотворённых,
От мести мёртвых, подлости живых,
От дней, без цели и без смысла проведённых,
А, главное, спаси... от нас самих!