Лиза

Она прячет сигарету, уже вытащенную из сумки, под подушку. Отец собирается в прихожей, говорит, что сегодня ему на работу надо затемно. Он выключает свет и закрывает дверь снаружи.

Она лежит в полной темноте и прикидывает, когда можно будет выйти на общий балкон покурить. Сигарета будто взялась из сна. В нем одна из деревенских сестер-близняшек, выжившая — а вторая утонула в реке, даже не успев дорасти до девушки — предлагает ей «Винстон» у дровяного сарая. Другая подруга по деревне — темноволосая, молчаливая, но много матерящаяся — сидит на половине раскрашенного колеса, вырастающего из земли, и разворачивает сырок в яркой обертке.

-Вы с Лизой вообще были нашими единственными друзьями. Самыми лучшими друзьями для нашего класса. Вот серьезно. Мы все плакали, когда вы уезжали домой в конце лета, - говорит худая, в рябых веснушках, блондинка-близняшка.

Она даже во сне удивляется: странно, мы лет пять уже не были в этой деревне, дом наш разрушен и пуст после смерти деда, а все эти деревенские девочки вечно меня обижали или негласно ставили ниже себя: кукарекали из крысиного подвала, подбивали меня перешагнуть через собственную брезгливость и страх перед грязным и неизведанным. Лиза же всегда с ними ладила: бегала ломать иву за огороды, играла в посудку, управлялась с этими девчонками весело и легко, хоть и считала их глуповатыми, несчастными хабалками.

В квартире темно. В углу, за дверью, совсем недалеко от кровати, извивается змей. Он похож на кружево ДНК или обман зрения в темноте, но он есть. Она уже не боится его, просто с тоской думает: опять…
-Ты думаешь, я что-то тебе отпущу? Ты думаешь, я тебя отпущу? Что ты там себе думаешь?, - говорит он, не имея глаз и рта. Её охватывает тягучий, тяжелый ужас: в прошлые разы он не говорил и был больше похож на сон.

Она хочет уже рвануть в прихожую до выключателя, но замирает. Там, во тьме, стоят люди. Их много. В основном — женщины. Они похожи на живые китайские манекены, словно пришедшие сюда просить о чем-то. Она понимает, что не может даже встать с кровати, не то что прорваться до выключателя — просто нельзя, и всё. Они сделают с ней что-то страшнее смерти. Она теперь знает — есть вещи страшнее, чем смерть. Она много об этом думала.

И тут комната схлынула, и она увидела ноги Лизы — живые, плотные ноги  в узких черных джинсах и белых пушистых сапожках.

-Ты что, испугалась?, - ласково спрашивает Лиза. И она, уже не помня себя от счастья, лезет обнимать свою сестру, рвется ей рассказать о своих снах, пожаловаться, что мать вчера не пришла домой, оставшись ночевать на работе в своем отделе — крайне странно и тревожно все это. У Лизы светлые волосы, она практически совершеннолетняя, красивая, крупная девушка.

Она уже не помнит, сколько мгновений провела с сестрой, но тут же с потолка в этой бездонной розовой зале прозвучал голос:
-Хочешь полежать рядом с Лизой? Вы будете рядом. Ты ляжешь сверху, и вы будете как торт, как хороший розовый торт.

Она уже не видит Лизу, она упирается и безмолвно кричит, но голос, принадлежащий черному ворону с человеческими глазами, все обещает, что там, в одной кровати, сестрам будет хорошо, что это — обязательная часть любви.

Она уже под землей, но страшного, гниющего, обезображенного тела Лизы она не видит. Она смотрит будто на большой экран, который погружается прямо в нее, на котором скачут в коричневой земле по трубочкам и каналам какие-то разноцветные маленькие блохи. Некоторые  из них с подписями как в учебнике по органике.
-Не бойся, дурашка, я здесь, - говорит живой Лизин голос откуда-то снизу.

И через несколько минут она уже на поверхности, и черный ворон хлебает какую-то мерзкую, похожую на вино, жидкость, вытекающую прямо из песка на Лизиной могиле. Песчаный холмик обложен серыми камушками, а венчает его розоватый камень в форме сердца. Лужица жидкости становится меньше и меньше, и тут она понимает, что стоит, упершись лбом в закрытую пасть мусоропровода. Черный ворон каркает под рукой, но тоже рассеивается в воздухе. Под ее коленями коробка из пиццерии.

Она идет курить на балкон, обнаружив ключи у себя в кармане ночнушки. Дверь в квартиру была закрыта. На улице, за железными решетками, серел рассвет. После сегодняшних ночных превращений она не удивляется уже ничему. Мало ли, где можно очнуться. На балконе грязновато, но она все равно садится, достает из кармана зажигалку и пачку сигарет, закуривает. Ветер швыряет ей в лицо холодной октябрьской свежестью. Она сидя докуривает сигарету до половины, потом встает, чтобы посмотреть на город. Красные кирпичные многоэтажки и советские панельки кажутся теперь такими родными.

Она возвращается в светлую квартиру, ложится спать и ей снятся только хорошие сны. Что дед воскрес каким-то неведомым образом, и сидит за столом в санатории, а она — напротив. И переживает, что ей, уже четырнадцатилетней, вернули деда, а она может заново его потерять. И что они даже не общаются — она все стремится упорхнуть по своим молодым делам. Думает о Лизе.
-Так мы же его в неон положили, - отвечает бабушка, хозяйствующая на кухне санатория, которая плавно переходила в столовую.
 
А потом она видит, что от красных новостроек из кирпича можно улететь на другую планету — и там нет неба, а только ящики, схожие с домами. Они вместо потолка, они по бокам, близко друг к другу, как в раздевалке. И она приглядывается на лету, чтобы посмотреть, что написано на дверцах. И понимает, что это названия песен Crystal Castles, каких-то новых групп — на греческом или японском.

Под самый конец она приземляется за спинкой стула в книжном магазине, где работает ее единственная подруга. Посреди стеллажей происходит суд. Много людей сидят в кругу, как на психологическом тренинге. Противная Саша, с которой встречается ее бывший, сидит надутая, бровастая, в длинном платье и с бантиком на шее.
-Ну, меня выгнали из гимназии, - говорит она - Я сейчас учусь в 59-ой школе.
-То есть как это? Домашнее обучение из-за слабоумия?, - спрашивает невесть откуда взявшийся Малахов.
-Ну, да, - холеным голосом отвечает Саша.

Проснувшись, она еще долго сидит, собираясь погуглить, есть ли на Парнасе такая школа. Табак рассыпался и растерся по всему белью, но ей уже все равно.

Она звонит матери.
-Да, я на работе ночую, - нервозно отвечает она. -Да, ну и что такого? Не знаю, когда домой приду. Не хочу.

Она одевается, заправляет кровать, стряхивая табачные крошки за диван. Квартира уже давно светла и лишена ужаса. Она направляется во двор, в полуподвальный магазин, где на полную ставку работает подруга-первокурсница.

-Капец я устала вчера. До поздней ночи у нас конкурс был, подарков набралось на 15 тысяч. Детки, блин, маленькие участвовали, да мамочка какая-то шутки ради. Была еще девица твоих лет, так вообще вышла из игры, сидит, блин такая. Ну, малыши, они такие, понимаешь; телефон и дорогие книги пришлось чисто из жалости раздавать.

Они стоят и болтают о ее бывшем, о том, что Саша с Парнаса — стремная, что до такого можно опуститься, только имея спермотоксикоз. О том, что если на каникулах отец даст ей денег, то можно будет съездить в центр покутить. Ее подруга говорит о каком-то заброшенном доме на Васильевском, где до сих пор стоит табличка «ремонт обуви», а она улыбается освещению и кивает.

07.11.15.