Л. Кривицкий. Заключение

ЭВОЛЮЦИОНИЗМ

Заключение

 Итак, дорогие читатели, мы с Вами прошли Великий путь эволюции от возникновения нашей Вселенной – Метагалактики до возникновения человека на нашей маленькой Земле. Вместе мы обозрели нашу Вселенную, когда она была не только меньше Земли, но и меньше мельчайшего атома, пережили ужас Большого Взрыва, проследили расширение материи после Взрыва, увидели, как формировались атомы, их ядра и оболочки, как возникали элементарные частицы, образовывались галактики и звезды. Мы краем глаза взглянули на возможность существования иных миров, других Метагалактик, похожих или непохожих на нашу. Потом мы вернулись в современную Метагалактику. Мы поняли, что наш естественный способ восприятия явлений сформировался в земных условиях и поэтому способен отображать Космос лишь в рамках, соответствующих особенностям земной природы. Мы проникли в тайны теоретических конструкций, которые в соединении с наблюдениями позволяют расширить рамки нашего естественного способа восприятия, формировать искусственные способы восприятия, обеспечивающие по мере эволюции науки практически безграничное повышение познавательных способностей человека.
Затем мы занялись поиском внеземных цивилизаций. Мы отследили историю этого поиска, поняли причины его неудач, открыли его дальнейшие перспективы. Мы увидели высокую вероятность существенных различий в способах восприятия внеземных разумных существ, проследили это на примерах существенных различий между способами восприятия живых существ нашей Земли, обитающих в разных средах и приспособленных к ним – в водной среде, в темноте, в условиях слабой видимости, в лесах, пустынях и т.д. Мы услышали «разговоры» рыб, заглянули в глаза гремучих змей, ощутили действие эхолокаторов дельфинов. Мы были опечалены нашим одиночеством в безграничной Вселенной, но в нас засияла надежда на встречу с собратьями по разуму.
Потом мы снова поднялись на могучих крыльях современной науки и отправились в путешествие по Метагалактике. Мы обозрели ее крупномасштабную структуру, облетели сверхскопления и скопления галактик, посетили различные виды галактик – спиральных, шаровидных и многих других. Нам интересно было посетить ближайшую к нашей галактику Андромеды, которая с огромной скоростью сближается с нашей Галактикой и сольется с ней как сиамские близнецы через огромный по земным меркам период времени. Эта красавица галактика Андромеды так похожа на нашу Галактику, и глядя на нее, мы увидели наш Млечный Путь, каким мы видели бы его, если бы отлетели на несколько десятков световых лет.
Но нам пора было отправляться к звездам. Мы посетили самые разнообразные звезды, увидели красные гиганты, желтые карлики, пульсары, сонары, квазары и другие светила. Мы отследили их эволюцию, узнали, как они формируются, посмотрели, как в их недрах «выплавляются» химические элементы. Мы побывали в самых экзотических, жутких и странных образованиях Космоса. Мы проваливались через черные дыры в другие метагалактики, а потом через белые дыры возвращались обратно. Мы ворвались в странный мир фридмонов, которые извне представляют собой микрочастицы, а изнутри – целые метагалактики, в которых, возможно, существуют космические цивилизации. Но звезды, эти красавицы звезды, которые мы видели вблизи, пробирались в их горячейшие термоядерные недра, показались нам интереснее всего. Мы отследили их образование из огромных газовых облаков, постигли историю их существования от рождения до гибели. Мы посетили планеты, которые вращаются вокруг некоторых звезд. Нам пока не удалось обнаружить на них присутствие жизни. Поищем еще, ведь где-то она обязательно есть!
Мы облетели множества солнц, и похожих, и непохожих на наше Солнце. Это они своим таинственным светом в темные безоблачные ночи призывают нас отправиться в бездонные просторы Космоса. Но пора было возвращаться в нашу родную Солнечную систему. Мы отправились к Солнцу, разглядели его пятна, протуберанцы, вторглись в его ядро, оглядели периоды наивысшей солнечной активности. Мы рассмотрели историю Солнца и Солнечной системы, поняли, как образовывались планеты.
Покинув Солнце, мы облетели пояс астероидов и побывали на каждой из планет. Мы испытали жуткие перепады температур, осмотрели безжизненный ландшафт Луны. Мы были на раскаленном Меркурии, на страшно горячей, покрытой облаками Венере. На Марсе мы разглядели отпечатки водных потоков, которые могли стать источником жизни, но пересохли, оставив замерзшую воду лишь на полярных шапках. Жуткая картина открылась нам на планетах – гигантах Юпитере, Сатурне и Уране. Мы посетили каждый из их спутников, оглядели их кольца. Последним мы осмотрели страшно холодный далекий Плутон. О путешественники Вселенной! Долог и тяжек ваш путь!
Пора было возвращаться на родную и такую прекрасную Землю. Но оглянувшись на ее историю, мы увидели ее такой непривычной, страшной, совершенно безжизненной планетой. Пришлось отправиться в путешествие во времени, чтобы отследить, как на ней образовывалась жизнь. Мы увидели огромный покрывавший Землю первобытный океан, согревавшийся под животворными лучами Солнца. Мы разглядели, как в этом безбрежном океане постепенно образовывался «первобытный бульон», в котором формировались сложные молекулярные соединения. Медленно, очень медленно происходили процессы образования первичной жизни. Наконец, стали образовываться клетки и структуры ДНК, позволявшие размножаться одноклеточным организмам. Много времени ушло, пока мы стали наблюдать усложнение организмов, образование многоклеточных, разделение на прикрепленные организмы растений и беспрестанно движущихся животных. Потом стали образовываться причудливые организмы различных геометрических форм. Животные разделились на хищников и растительноядных. Многие животные покрылись панцирями для защиты от хищников. Мы наблюдали, как появились первые позвоночные, как в океанской воде заплескались первые рыбы.
А потом мы стали наблюдать покорение суши. Мы увидели, как формировались контингенты, как раскололся огромный единый материк Пангея на два материка – Лавразию и Гондвану. Потом мы наблюдали движение континентов, покоящихся на литосферных плитах и видели, как они плывут на жидкой основе со скоростью несколько сантиметров в год. Обратив свой взор на океан, мы увидели, как из него выбираются двоякодышащие и кистеперые рыбы, как у кистеперых рыб постепенно плавники преобразуются в лапы. Вот они, первые завоеватели суши! А потом началась эпоха земноводных, все еще зависимых от воды. С большим интересом мы смотрели, как земноводные породили пресмыкающихся, как планету покорили огромные динозавры со столь смертоносным естественным вооружением, что оно не встречалось больше ни до, ни после их господства над поверхностью Земли. Мы следили за охотой страшных двуногих хищных динозавров на огромных пятидесятитонных растительноядных динозавров. Мы подумали: о эта Земля, планета чудовищ!
Но вот наступило глобальное изменение климата, и эти огромные хладнокровные чудовища стали вымирать. Их вымирание длилось миллионы лет и освободило путь развитию млекопитающих. Мы с напряженным вниманием следили, как эти маленькие, похожие на мышей и крыс твари быстро размножались, увеличивались в размерах, расселялись и становились новыми хозяевами Земли. Неужели мы их потомки? И тем не менее это так.
И вот уже Землю населили самые разнообразные млекопитающие с теплой кровью, способные выдержать очень большие перепады температур окружающей среды. Произойдя от небольших пресмыкающихся, они сменили костные выросты на теплую шерсть. В небе летали птицы – потомки мелких летающих ящеров. Огромные звери, поразившие наше воображение, в чем-то напоминали тела динозавров. Но стихии этой динамичной планеты время от времени сильно изменили окружающую среду. Кто не успевал эволюционировать, тот вымирал.
Теперь мы перенеслись в тропические леса и стали наблюдать за приматами. Мы увидели, как эти обезьяны, лесные жители, без устали лазят по деревьям, добывая себе пропитание. Для лазания у них развились хватательные конечности, а сложность координации движений на высоте и разнообразие действий привело к значительному развитию мозга. Но вот снова изменился климат и произошло опустынивание многих тропических лесов. И тут многие виды обезьян спускаются с деревьев, становятся на задние лапы и начинают передними добывать себе пищу в заросших высокими травами степях. Трудно было узнать в этих слоняющихся на задних лапах по степи обезьянах наших более близких, чем ящеры, предков. Но всмотревшись в строение их тел и в их поведение, мы увидели, что они на нас, а мы на них не так уж и непохожи. Крайние консерваторы до сих пор оскорбляют наших животных предков, категорически отрицая наше происхождение от них. Но так же категорически они в свое время отрицали и обращение Земли вокруг Солнца. Почему бы и в эпоху космических путешествий не заставлять людей поверить, что Земля – абсолютный центр Вселенной?
Долго, очень долго мы следили, как эти обезьяны расселялись за пределами лесов в жарком поясе Земли. Их поведение напоминало поведение первых покорителей суши. А их двуногое прямохождение напоминало нам передвижение двуногих динозавров, которые освободили передние костистые лапы для удержания добычи, вонзая в нее свои жуткие многозубые пасти. Но двуногие обезьяны освободили свои передние лапы совсем для другой сложной деятельности. Вот они выкапывают коренья, используя для этого подобранные суки деревьев и острые камни, а вот они окружают мелких зверьков, убивают их острыми камнями, свежуют и питаются мясом.
А потом на наших глазах ускоряется процесс эволюции. Мы наблюдали поведение, строение тела и поведение африканских австралопитеков – все еще обезьян, но уже способных систематически пользоваться орудиями. Потом вымерли австралопитеки и появились азиатские хомо эректусы – обезьянолюди, переселившиеся в более холодный пояс Земли и научившиеся защищаться от холода, пользоваться огнем. Они выше ростом, у них в черепе значительно больше мозга. А вот и старушка Европа, почти замерзшая от наступления ледников, вырвалась вперед в великом деле формирования человека. В ней расселились неандертальцы, еще отличающиеся от нас по форме черепа и некоторыми особенностями строения тела, но уже обладающие огромным мозгом, умеющие создавать сложные орудия и выживать в жутких холодах приледниковой Европы. О эти неандертальцы, как не воздать им хвалу! Это они создали зачатки культуры, стали хоронить своих умерших и совершать первые религиозные обряды.
Но вот стали таять ледники, наступали межледниковья четырех жестоких оледенений. Стали вымирать мамонты, шерстистые носороги, овцебыки, другие животные приледниковой тундростепи. И неандертальцы, приспособленные к холодам своим строением тела, стали исчезать, и на смену им пришли кроманьонцы – люди современного типа, у которых уже совершенно исчез скошенный лоб и другие последние обезьяньи черты. Наступала эпоха неолита – великого взлета хозяйственного развития человеческих сообществ, подготовившая образование первых цивилизаций. Человек заселил практически всю Землю и стал властелином всех контингентов. Так завершился антропогенез и закончилось наше путешествие в историю природы.
И везде, где бы мы ни появлялись на крыльях науки, мы наблюдали последовательную и постоянно ускоряющуюся эволюцию. Что же продвигало вперед эту неустанную работу природы по выработке все более прогрессивных материальных форм космической организации и живых существ на маленькой планете Земля? В чем заключается механизм эволюции? Наблюдая историю природы, ее структурное многообразие, мы везде, во всякой крупинке Космоса отследили существование особых структур, которые, организуя и направляя движение вокруг себя, мобилизуют окружающую материю на эволюцию. Мы назвали эти структуры мобилизационными. На основе мобилизационных структур формируются ядра фундаментальных космических образований, окруженные рядом оболочек, которые в совокупности мы назвали мобилизационной периферией.
Мобилизационные ядра и периферию в виде оболочек имеют и микроскопические атомы, и огромные галактики, и звезды, и наше Солнце, и каждая планета, и Земля, и даже человеческие сообщества, государства, управленческие и хозяйственные структуры. Мобилизационные структуры и мобилизационные периферии имеются в каждом живом существе, у одних в виде примитивной чувствительности, у других – в виде нервной системы и мозга. Их прогрессивное развитие от менее сложных и совершенных форм к более сложным и совершенным мы наблюдали, совершая путешествие по истории живой природы.
К идее эволюционной роли мобилизационных структур автор этой книги пришел, изучая историю войн и военно-мобилизационных формирований. Эта история от самых первых древних цивилизаций и вплоть до окончания эпохи мировых войн убедительно свидетельствовала, что в непрерывной межгосударственной конкуренции за территории, за получение прочих ограниченных ресурсов побеждали в войнах, росли и образовывали огромные империи лишь те государства, которые смогли сформировать наиболее  передовые и прогрессивные для своего времени мобилизационные структуры и обладали при этом достаточно обширной мобилизационной периферией, становящейся источником формирования достаточно крупных армий. При этом чем больше человеческих ресурсов мобилизационная структура государства могла оторвать от экономической деятельности и вооружить самым передовым для своего времени вооружением, тем больше были ее шансы на победы в войнах, покорение других государств и последовательное расширение своих территорий. А на этих территориях проживало население, которое облагалось контрибуциями и налогами, чем обеспечивалось высокая экономическая эффективность завоеваний и намечались перспективы для дальнейшего роста мобилизационной активности. В сущности и само государство возникло и очень долгое время развивалось как мобилизационная структура, обраставшая разнообразными социальными институтами.
Эти соображения и стали исходной клеточкой для создания общей теории эволюции, эволюционного объяснения истории и других аспектов нашего варианта универсального эволюционизма. Не следует думать, что мы выводим историю человечества из функционирования военно-мобилизационных структур, а социальный прогресс – из агрессивных войн и завоеваний. Наоборот. Мы ненавидим войны, проповедуем гуманистическую научную веру и отслеживаем эволюционное превращение традиционного государства насилия в современное государство благосостояния, основной задачей которого является не ведение войн и не подавление собственных подданных, а развитие гражданского общества, защита прав человека и оптимальное регулирование экономики для обеспечения максимального благосостояния, высокого качества жизни каждого гражданина. Просто военно-мобилизационные структуры в силу иерархичности своего строения, четкой упорядоченности, способности генерировать порядок из хаоса, выстраивать боевые порядки и использовать вещественно-энергетические ресурсы мобилизационной периферии для приращения этой периферии путем поглощения конкурирующих мобилизационных структур оказались удобной исходной моделью для изучения функционирования иного рода мобилизационных структур на самых различных уровнях космической эволюции. Напомним, что еще старик Гомер в своей «Илиаде» увидел в звездном небе «прекрасный космос», т.е. выстроившееся для боя войско.
Будучи очень разными по своему строению, сложности, высоте организации, устройству, механизму функционирования, эволюционному значению, прогрессивности, все мобилизационные структуры, действующие на самых различных уровнях и в слоях Космоса едины в одном: все они направляют движение мобилизуемой периферии, генерируют определенный порядок из хаоса разнообразных движений, выстраивают движущиеся формы и используют вещественно-энергетические ресурсы окружающей среды для воспроизводства собственного существования, а при благоприятных условиях – для экспансии во внешнюю среду. В косной материи это происходит непроизвольно, в живой материи – в стремлении к воспроизводству и оптимизации жизнедеятельности, а в человеке и обществе – сознательно и целенаправленно. Таким образом, общая теория эволюции – это теория устройства и функционирования мобилизационных структур, генераторов порядка, действующих во всех «порах» космической эволюции и являющихся ее движущими силами. Науку же, которая должна заниматься построением и развитием общей теории эволюции и согласованием частных конкретно-научных эволюционных теорий мы назвали эволютикой. Мы рассматривает эволютику как одновременно философскую и общенаучную дисциплину, призванную продвигать интеграцию научного знания.
Введя в научный обиход понятия мобилизационных структур и мобилизационной периферии в качестве основных категорий эволютики, мы также сформулировали понятие эволюционной работы. Все мобилизационные структуры, образуя порядок из хаоса, производят наряду с физической определенную эволюционную работу. Эволюционную работу можно подразделить на три типа – непроизвольную, биологическую и человеческий труд.
Непроизвольная эволюционная работа совершается в косной материи и направляется на формирование разнообразных порядков, сталкивающихся друг с другом в пространстве-времени. Неравновесная термодинамика и синергетика показали, как образуются первичные, наиболее примитивные мобилизационные структуры – диссипативные структуры в термодинамических процессах и когерентные структуры в лазерах и звездах-сонарах. Они образуются и действуют в совершенно хаотических средах под действием постоянного притока энергии извне. В открытых системах такая подпитка вещественно-энергетическими ресурсами приводит к тому, что происходит сброс хаотически движущихся частиц и производимой ими энтропии (т.е. хаотического воздействия на ближние с ними частицы) в окружающую среду. При этом диссипативные и когерентные структуры начинают выстраивать окружающее их вещество в наслоения и конфигурации, очень похожие на шеренги выстроившихся на плацу солдат. Возникает эффект стихийной самоорганизации, которая очень широко распространена и в более сложных и продвинутых в эволюционном отношении мобилизационных структурах. В косной космической материи эволюционная работа бесчисленного множества мобилизационных структур, носящая непроизвольный и абсолютно бесцельный характер, приводит лишь к замене одних эволюционирующих систем другими посредством простого механически действующего отбора.
Косные мобилизационные структуры в чем-то подобны выдуваемым в мыльнице мыльным пузырям, которыми мы баловались в детстве: они порождаются, растут, теснят другие пузыри, между ними происходит естественный отбор по крепости тонких пленок, служащих им оболочками, затем они лопаются, уходят в небытие и тут же на их месте появляются другие пузыри, которые совершают тот же бесперспективный цикл. Но не забудем, что бесчисленное множество подобных циклов неисчислимого множества мобилизационных структур, этих воинов эволюции, совершающих непрестанную, но малопроизводительную эволюционную работу, формирует колоссальное разнообразие космических образований и отбор наиболее устойчивых и работоспособных из них, а тем самым повышает вероятность прогрессивного развития в локальных областях безграничной Вселенной.
Наша Земля, ее биосфера и человек сформировались именно в такой локальной области и благодаря такой вероятности. То, что Земля смогла стать прародительницей жизни, зависело от стечения целого ряда случайных обстоятельств, но то, что эволюционная работа наполняющих Космос мобилизационных структур повышает вероятность подобных процессов и создает для них те или иные предпосылки – это, безусловно, закономерность космической эволюции. Ведь косная материя в нашей экспансионистски расширяющейся Метагалактике тоже эволюционирует: от Большого Взрыва она прошла по меньшей мере восемь эпох, в течение которых возникла всё более прогрессивные космические образования. Без них не могли бы возникнуть Земля, биосфера и человек. В этом и коренится разрешение загадки так называемого антропного принципа, в соответствии с которым устройство Метагалактики как бы приспособлено к возникновению в ней человека. Эволюционная работа способна производить эволюционную прибыль, что и обусловливает возможность прогрессивной эволюции.
Человек, как и любое разумное существо во Вселенной мог возникнуть только в прогрессивно эволюционирующей космической системе, прогресс которой обусловлен непроизвольной эволюционной работой наполняющих Космос мобилизационных структур. Подобные же структуры косной материи, оказавшись в необычайно благоприятных условиях Земли, эволюционировали и произвели на свет Солнца в мировом океане совершенно иные, более сложные и высокоразвитые органические мобилизационные структуры, способные производить сначала предбиологическую, а затем и биологическую эволюционную работу. Биологическая работа самым существенным образом отличается от косной непроизвольной работы мобилизационных структур неживой материи. Мобилизационные структуры живого вещества небезразличны к собственному состоянию, поскольку в них устанавливается обратная связь с окружающей средой, получается информация о ее состоянии, а внутри них образуется подструктура, способная реагировать на изменения среды, разрушительные либо благоприятные изменения состояний посредством позитивных либо негативных переживаний. Так формируется раздражимость – первая и наиболее примитивная форма жизнеутверждающего отражения действительности.
Эволюционная работа, выступив в форме биологической работы, приобретает направленный, жизнеутверждающий характер. Она направляется на выживание и оптимизацию жизнедеятельности борющихся за существование организмов. Мобилизуясь различными стимулами которые в аппарате чувствительности вызывают положительные или отрицательные реакции, стимулируясь потребностями в вещественно-энергетических ресурсах, получаемых посредством пищи, солнечной энергии, газообмена, а также тягой к половым партнерам, живые существа огромными множествами мобилизационных структур, занятых постоянной биологической работой, сами постепенно, в смене тысяч и тысяч поколений, иногда быстрее, а иногда и медленнее, направляют процессы эволюции своих видов. Сами они, разумеется, об этом не догадываются, и не ставят цели улучшить и усовершенствовать свой вид.
К сожалению, в современных научных теориях эволюции, в том числе и в эталонной для современной биологии синтетической теории эволюции фактор биологической работы совершенно не принимается во внимание не только в виде эволюционной категории, но и в ткани каких-либо частных объяснений конкретных эволюционных процессов.
Начиная с 70-х годов ХХ века, эта теория подвергается решительной критике с самых различных позиций. Многие ученые заявляют об устарелости СТЭ, недостаточности предлагаемых ею объяснений эволюционных процессов, о необходимости нового эволюционного синтеза, способного преодолеть ее недостатки. В настоящей книге мы поставили задачу создать теоретико-методологическую основу такого синтеза, воссоединив тем самым принципы эволюционной биологии с принципами предлагаемой нами общей теории эволюции.
Для этого мы воспроизвели в самых необходимых подробностях историю эволюционной биологии и познакомили читателей с развитием и борьбой идей в этой чрезвычайно важной сфере человеческого познания мира. Мы изложили суть ранних эволюционных гипотез, концепций трансформизма, теории Ламарка и эволюционного учения Дарвина, представителей классического дарвинизма, подходов неоламаркистов и раннего неодарвинизма А. Вейсмана. Мы описали возникновение генетики, мутационизм начала ХХ века и падение влияния и престижа классического дарвинизма, возникновение сальтационной модели видообразования, а затем возврат к признанию правоты дарвинизма и принятию неодарвинистских моделей эволюции.
Мы отследили историю формирования синтетической теории эволюции, вклад американских, английских, немецких, российских ученых в ее создание и развитие. Мы описали достижения современной генетики, геномики, биотехнологии и эмбриологии. Это дало возможность сопоставить их с постулатами СТЭ.
Исходным рубежом построения СТЭ был генетический селекционизм, т.е. соединение достижений генетики с теорией отбора. Данные всех прочих дисциплин биологического цикла, привлекавшихся для построения синтеза в рамках СТЭ (включая палеонтологию, эмбриологию, сравнительную анатомию, морфологию, физиологию, экологию, зоогеографию и др.) лишь приводились в соответствие с тандемом генетики и адаптированной к ней теории отбора.
При этом теория отбора трактовалась неодарвинистски, т.е. сужалась, по сравнению с дарвиновской, до признания эволюционно значимым лишь отбора мелких наследственных изменений, обусловленных мутациями и рекомбинациями генетических структур и накопленных в генофондах популяций в непроявленном, скрытом, гетерозиготном состоянии. Это приводило к ограниченности и односторонности синтеза. Активность организмов в борьбе за существование и перестройке жизнедеятельности выпадала из поля зрения исследователей, рассматривалась лишь в точки зрения ее влияния на отбор. Любые эволюционные новшества, в том числе и ведущие к видообразованию, стали трактоваться как результаты мутагенных изменений генетических структур, а процессы развития многоклеточных организмов – как результаты реализации генетических программ, заложенных в исходной оплодотворенности половой клетке – зиготе. Мы назвали подобные представления геоцентрическими, а соответствующий подход к моделированию эволюционных процессов – геноцентризмом. Геноцентризм непосредственно связан с мутационизмом – комплексом представлений о решающей роли мутаций в эволюции.
Такая роль вытекает из представления о мутациях как единственном возможном источнике новых эволюционно значимых изменений, и притом изменений наследуемых. Мы сопоставили геноцентристско-мутационистсткийц подход с геноцентризмом в моделировании космических процессов, т.е. с наивным пониманием Космоса как некоего аналога земной природы и построением моделей космической материи «по образу и подобию» земной. Геноцентризм в теории Космоса и геноцентризм в теории жизни не случайно близки даже по звучанию. И геоцентризм, и геноцентризм выражают познавательную реакцию людей науки на познаваемую ими реальность, при которой эта реальность объясняется представлением о некоем центре, вокруг которого формируется вся сложность движения и развития. Подобный «центризм» имеет много общего с религиозно-мифологическим типом объяснения мира, при котором все в мире представляется управляемым из единого центра, построенного по аналогии с человеком и наделенного свойствами всемогущества и всеведения. Понятно, что подобное построение методологии науки, проникнутое рудиментами мифологического мировоззрения, хотя и приносит определенную пользу при построении упрощенных моделей, в конечном счете сдерживает развитие науки, привязывает ее к таким моделям и не позволяет проникать далее в объективную сложность бытия. Ибо «центров» организации материи, мобилизационных структур, необозримое множество, и чем дальше мы удаляемся в своем познании от его исходных рубежей, тем явственнее обнаруживаем их удивительные структурные особенности.
Обосновываемая нами общая теория эволюции является по своей методологии негеоцентрической и негеноцентрической. Геноцентристстко-мутационистсткий подход в теории биологической эволюции был неизбежным на определенном этапе развития науки о наследственности подобно тому, как геоцентрический подход неизбежен на определенных этапах познания Вселенной. Но он все более устаревает и обусловливает тот тупик, в котором в наше время находится развитие биологического эволюционизма. Геноцентризм характерен не только для СТЭ, но и для сальтационистстких моделей, в соответствии с которыми новые виды образуются скачками на основе крупных мутаций. В таких моделях геноцентризм и мутационизм приобретают еще более радикальный и менее доказательный характер, чем в СТЭ.
Негеноцентрическое объяснение биологической эволюции развивалось в ХХ веке главным образом неоламаркистами, которые опирались на положения Ламарка о наследовании приобретенных признаков, эволюционном значении употребления-неупотребления и тренировки-нетренировки органов. При этом величайшее достижение дарвиновского эволюционного учения – теория отбора – либо отрицалось, либо недооценивалось. Отбор рассматривался в лучшем случае как второстепенный, вспомогательный фактор эволюции. Неоламаркисты интуитивно чувствовали значение эволюционной работы организмов для их преобразования не только в индивидуальном развитии, но и в филогенезе, в истории видов. Но они понимали ее крайне узко, в духе механистической картины мира, которая в ХХ веке показала свою ограниченность и шаг за шагом преодолевалась негеоцентрическим развитием естествознания по мере становления квантово-релятивистской картины мира.
Поздний Дарвин также принимал положение Ламарка о значении и влиянии на наследственность употребления-неупотребления органов, поскольку оно соответствовало его пониманию борьбы за существование и позволяло парировать ряд критических замечаний его оппонентов против теории отбора. Он даже предложил механизм пангенеза, призванный, по его мнению, объяснить постепенное наследственное усвоение приобретенных признаков. Однако концепция пангенеза была отвергнута даже его современниками.
Когда же убежденный дарвинист и основатель неодарвинизма Август Вейсман выдвинул весомые аргумента против самой возможности наследования приобретенных признаков и обосновал существование барьера между телесными (соматическими) структурами препятствующего искажению наследственных признаков при их передаче от поколения к поколению, любые влияния жизненных процессов на наследственность были отвергнуты, а ламаркизм во всех его формах стал рассматриваться подавляющим большинством ученых как устаревшая и полностью опровергнутая теория.
Неодарвинизм синтетической теории эволюции принял за основу исходное положение Дарвина о происхождении видов путем отбора неопределенной наследственной изменчивости и совершенно проигнорировал весь комплекс представлений классического дарвинизма об активной роли борющихся за существование организмов в направленности отбора и выживании наиболее приспособленных.
Логика неодарвинизма, исходившая из представления об абсолютной непроницаемости барьера Вейсмана, была такова: если жизненные процессы со всеми их приобретениями и потерями не оказывают существенного влияния на наследственность, то они и не имеют сколько-нибудь существенного эволюционного значения; все приобретенные в индивидуальной жизни признаки и свойства организмов, выраженные в модификациях, умирают вместе с их носителями, не передаваясь последующим поколениям и не оказывая на них никакого влияния. Следовательно, существенное эволюционное значение имеет лишь отбор неопределенных наследственных изменений, которые возникают в результате мутаций и рекомбинаций генетических структур.
Получалось, что генетические манипуляции, происходящие в ядрах клеток многоклеточного организма имеют более важное эволюционное значение, чем сам развивающийся и приспосабливающийся в борьбе за существование целостный организм. Центральное место в СТЭ заняла популяционная генетика, занятая вычислениями вероятностей случайных процессов, возникающих при распространении в генофондах популяций разнообразных мутационных изменений. От дарвиновской борьбы за существование полностью не отказались, но она была признана лишь в качестве фактора, непосредственно включенного в протекание отбора и не имеющего никакого самостоятельного значения для эволюционных преобразований. Соответственно для биологической работы вообще не осталось места в теории эволюции. Любые указания на эволюционное значение самопреобразования организмов в процессах их работы для выживания стали третироваться как пережитки ламаркизма.
Несостоятельность геноцентрических искажений дарвинизма уже в середине ХХ века осознал крупнейший российский биолог-эволюционист Иван Шмальгаузен, который считается одним из создателей синтетической теории эволюции. В своих фундаментальных трудах, созданных в тяжелейших условиях сталинской реакции и торжествующей лысенковщины, он смог гораздо глубже, чем его коллеги по созданию СТЭ, проникнуть в сущность эволюционных процессов и подготовить почву для нового, более прогрессивного эволюционного мышления в биологии.
Используя достижения генетики своего времени и вступив в неравную борьбу с лысенковцами, объявившими генетику и кибернетику «продажными девками империализма», Шмальгаузен в центр теории биологической эволюции поставил не генетику популяций, а эволюционную морфологию, в развитие которой он вслед за своим учителем А.Н. Северцовым внес решающий вклад. К сожалению, этот вклад вплоть до нашего времени остается по-настоящему не оцененным мировым научным сообществом и почти ему неизвестным. Шмальгаузен вошел в историю биологического эволюционизма ХХ века лишь как автор концепции стабилизирующего отбора, которая была включена в СТЭ в качестве своеобразного дополнения, без которого можно было бы обойтись.
В полном соответствии с установками научного мышления своего времени Шмальгаузен признавал мутации единственным источником эволюционных новшеств и сырым материалом эволюционного процесса, приводящим к эволюционным изменениям только под действием отбора. Но факты эволюционной морфологии, на которые он опирался в своих теоретических представлениях, приводили его к иным, зачастую противоположным выводам. Он рассматривал модификации, т.е. ненаследственные изменения, приобретенные организмами в жизненном процессе под воздействием среды в рамках наследственно закрепленных норм реакции, как переходные формы, обладающие способностью при определенных обстоятельствах оказывать направляющее действие на отбор и указывать путь дальнейшей эволюции.
Шмальгаузен не выделяет биологической работы как самостоятельного фактора эволюции, действующего совместно с отбором в качестве основы приспособительных изменений. Но он постоянно рассматривает работу организмов как проявление активности, оказывающее влияние на отбор. Он резко критикует не только ламаркизм, но и мутационизм, и неодарвинизм за игнорирование активности организмов и ее взаимодействия с отбором. Он рассматривает организм как целое в индивидуальном и историческом развитии. Тем самым он отрицает геноцентризм и утверждает организмоцентризм, который неодарвинисты считали пройденным этапом в развитии дарвинизма.
Критикуя Вейсмана за его представления о мозаичности индивидуального развития, отсутствие понимания целостности в развитии организмов, Шмальгаузен в духе своего времени не покушается на представление Вейсмана о наличии непроницаемого барьера между телесными (соматическими) и наследственными структурами организмов. Но он весьма скептически относится к вытекающему из этого представления убеждению в том, что внешняя среда может воздействовать на «зародышевую плазму», изменяя тем самым наследственные свойства, а внутренняя среда организма почему-то не может.
Соответственно Шмальгаузен не только признает, подобно Дарвину, такие элементы «ламаркистских» представлений о биологической работе, как употребление-неупотребление органов, влияние тренировки органов или ее отсутствия на морфологические особенности организмов, но и постоянно учитывает влияние этих элементов на складывание этих особенностей в индивидуальном и историческом развитии.
Он вполне доказательно утверждает, что результаты употребления-неупотребления и тренировки-нетренировки органов являются модификационными и обратимыми в последующих поколениях, т.е. они не могут наследоваться ни при каких обстоятельствах. В то же время на фактах эволюционной морфологии он показывает неполную обратимость модификаций при длительном существовании в измененных условиях. А ведь этих фактов вполне достаточно, чтобы со всей убедительностью доказать влияние биологической работы на наследственные свойства организмов не только в их индивидуальном, но и – при участии отбора – в их историческом развитии.
Классический пример – обыкновенный одуванчик, который при произрастании в горных условиях приобретает типичную горную форму и эта форма на протяжении жизни многих поколений закрепляется таким образом, что многие признаки ее сохраняются при пересадке семян в долины. Шмальгаузен приводит десятки таких примеров, показывающих, что приспособительные реакции организмов, осуществляемые в процессах их биологической работы, влияют на работу генов и эти влияния накапливаются по мере смены многих поколений и усиливаются отбором. Следовательно, барьер Вейсмана не может быть полностью непроницаемым. Биологическая работа обусловливает регуляторные процессы, протекающие в целостных организмах, и через них оказывает непрямое, косвенное влияние на регуляторные процессы в работе генетических структур, а в конечном счете – и на их организацию.
Шмальгаузен не делает таких далеко идущих выводов, но они вытекают из приводимых им фактов и их анализа. Не происходит при этом и прямого наследования приобретенных признаков в духе ламаркизма, наследственное усвоение результатов биологической работы осуществляется не ламаркистским, а дарвинистским (но не неодарвинистским) путем, в соответствии с дарвиновской теорией отбора. Отрицая возможность наследования приобретенных признаков, Шмальгаузен признает и обосновывает путь эволюции, связанный со стабилизацией отбором наследственных результатов ненаследственных, модификационных изменений приспособительного характера. Для объяснения такой стабилизации он и выделяет две формы отбора – движущую и стабилизирующую.
Движущий (или ведущий) отбор содействует преимущественному переживанию и размножению форм, уклоняющихся по своих наследственным особенностям от норм, присущих данному виду в обычных для него условиях существования. В отношении роли движущего отбора Шмальгаузен полностью стоит на неодарвинистских позициях. Он связывает творческую роль движущего отбора с параллелизмом ненаследственной и наследственной изменчивости. Ненаследственная изменчивость, имеющая приспособительный характер и выражающаяся в модификациях, способствует обретению селективных преимуществ и как бы указывает путь отбору, сохраняя постоянство его вектора. Но она не передается последующим поколениям.
Однако модификации могут копироваться случайными наследственными вариациями, т.е. генетическими изменениями неприспособительного характера, проистекающими из накопленных в генофондах популяций мутационных сдвигов. Подобные генокопии быстро распространяются в популяциях, изменяя их генотипический состав в направлении, указанном модификациями.
В свою очередь стабилизирующий отбор, элиминируя, уничтожая за непригодностью любые уклонения от формирующихся применительно к новой среде полезных норм, приводит к наследственному закреплению, стабилизации выработанных организмами наиболее перспективных модификаций. Сами эти модификации возникают в рамках ранее выработанной в истории вида нормы реакции на воздействия изменений обычной для этого вида среды. Убирая отклонения от этой нормы, стабилизирующий отбор в новых условиях способствует ее сужению, снижая тем самым зависимость фенотипов от случайных изменений среды.
При этом происходит замена, замещение внешних факторов внутренними, т.е. реакций на воздействия со стороны внешней среды реакциями организмов (в соответственно изменившемся ходе индивидуального развития) на состояние их внутренней среды. Это обеспечивает автономизацию норм реакции в индивидуальном развитии организмов от непосредственного воздействия среды. После установления новых соотношений организмов со средой, стабилизирующий отбор обеспечивает охранительную функцию, препятствующую дальнейшим изменениям вида применительно к случайным отклонениям в постоянно меняющейся среде. Обе формы отбора как при изменениях, так и при стабилизации нормальных соотношений видов со средой действуют не изолированно, а в постоянном взаимодействии и единстве.
Кажется, что на этом можно поставить точку и признать, что действие биологической работы ограничивается лишь выработкой ненаследственных свойств и указанием отбору его направляющего действия по наследственной автономизации этих свойств от непосредственного воздействия среды, что и обеспечивает наследственную стабилизацию ненаследственных результатов биологической работы. Однако сами факты эволюционной морфологии, гениально проанализированные Шмальгаузеном, свидетельствуют о том, что вместо точки здесь оказывается многоточие.
Мы подхватили и развили весь комплекс идей Шмальгаузена, не только подтвердивший правоту классического дарвинизма перед неодарвинизмом, но и подготовивший предпосылки для новой генетики, которая базируется на успехах геномики ХХI века. Такая реформа не может осуществиться без признания ведущей роли в эволюции постоянно взаимодействующей с отбором биологической работы больших групп организмов в большом числе поколений.
Процесс, который Шмальгаузен назвал автономизацией, есть не что иное, как воспроизведение биологической работой во внутренней среде организмов в ходе раннего онтогенеза тех условий развития, которые ранее, у предковых видов определяли реакции организмов из внешней среды. Если стабилизирующий отбор сужает нормы реакции организмов, то биологическая работа, изменившаяся применительно к новой среде и взаимодействующая с движущим отбором, расширяет и сдвигает эти нормы в соответствии с новыми условиями.
Приспосабливаясь к осваиваемой ими новой среде или по-новому осваивая среду, организмы приспосабливаются к биологической работе в этой среде. Морфологические особенности организмов складываются в результате их работы  и отражают результаты этой работы. Отбор оценивает организмы главным образом по их работе, определяющей их конкурентоспособность и способность сопротивления элиминации. Организмы постоянно подвергаются испытанию на эффективность своей работы, на свою, так сказать, «профессиональную» пригодность к жизни и работе в данной среде.
Органы – это лишь инструменты организма, предназначенные для осуществления биологической работы и изменяющиеся соответственно производимой ими работе. Целостный организм есть не что иное, как биотехнологическое приспособление для осуществления биологической работы в меняющейся среде и формирующееся путем скоординированной работы органов. Опосредствованная связь соматических структур с генетическими, фенотипов с генотипами обусловлена целостностью организмов в их индивидуальном и историческом развитии. В последние годы своей жизни И. Шмальгаузен на основе исследования эволюционных проблем биокибернетики также приходил к убеждению в существовании отрицательной обратной связи между развитием фенотипов и вариативностью генотипов.
Биологическая работа не только указывает путь отбору, но и постоянно взаимодействует с ним. Это взаимодействие обусловливает скоординированность работы генетических структур с работой мобилизационных структур всей телесной организации. Это особенно ярко проявляется в процессах тренировки, когда под руководящим воздействием нервной системы направленная биологическая работа органов мобилизует эндокринную систему на выработку необходимых для изменения хода развития гормональных веществ, а эти вещества изменяют работу генетических структур в ядрах клеток, побуждая их изменять ход клеточного размножения и поставлять тренирующемуся организму клеточный материал для преобразования органов.
И. Шмальгаузену принадлежит идея преемственной связи между индивидуальным и историческим развитием целостных организмов. Преемственность (как и изменчивость) – неотъемлемое свойство эволюции. Без преемственности нет развития. Преемственность в эволюции, по Шмальгаузену, проявляется прежде всего в скоординированности эволюционных изменений. Координации в эволюционном развитии органов представляют собой скоординированные изменения корреляций, которые были свойственны эволюционным предшественникам, предкам по-иному развивающихся организмов. Как корреляции, так и координации отражают особенности биологической работы организмов.
Преемственность в эволюции находит свое выражение в биогенетическом законе Геккеля. Онтогенез с изменениями повторяет филогенез, индивидуальное развитие зародышей организмов базируется на повторении наиболее существенных моментов их исторического развития. Шмальгаузен убедительно опровергает современных ему критиков биогенетического закона, а подобных критиков немало и в наше время. Изменения в развитии не означают отсутствия повторений, изменчивость не исключает преемственности. Шмальгаузен идет дальше в понимании преемственности: филогенез также с изменениями повторяет онтогенез, историческое развитие базируется на индивидуальном.
С геноцентрической точки зрения, принятой у неодарвинистов, преемственность в развитии объясняется исключительно консерватизмом генетических структур. Шмальгаузен, опираясь на факты эволюционной морфологии, идет дальше. Сохранение давно преодоленных особенностей развития в раннем онтогенезе связано с тем, что без них не могут развиться новые органы и системы, обретенные организмами в их историческом развитии. А это означает, что преемственность в эволюции отражает преемственность в биологической работе организмов, а исторически закономерные изменения базируются на изменениях в биологической работе организмов.
Без изменений в биологической работе нет и не может быть никаких эволюционно значимых морфологических изменений. Значит, существует механизм, посредством которого изменения биологической работы, отражаясь на работе генетических структур, в длинной череде поколений при взаимодействии с отбором накапливают свое влияние на регуляторные процессы в этих структурах и в конечном счете изменяют их организацию. Наличие этого механизма интуитивно предполагали ламаркисты, но они не смогли его достоверно объяснить, так как не имели представлений об универсальном действии биологической работы и ее взаимодействии с отбором.
Результаты биологической работы не изменяют непосредственно организации генетических структур, что делает невозможным наследование приобретенных признаков в духе ламаркизма. Но они накапливаются в длительной смене поколений и подготавливают скачкообразные преобразования геномов, усиливаясь и очищаясь отбором от неспособных к эффективной работе генотипов. Не существует и механизма адекватной соматической индукции, предлагаемого ламаркистами для объяснения взаимодействий между соматическими и генетическими структурами. Влияние работы целостных организмов на работу генетических структур отнюдь не приводит к адекватным изменениям наследственности. Эти изменения не адекватны, а вариативны.
Вариативность наследственных изменений образуется с участием мутаций, накопленных в генофондах популяций, и рекомбинаций наследственного материала при оплодотворении половых клеток. В этом заключается относительная правота геноцентрического неодарвинизма. Но мобилизующая активность биологической работы, накапливаемая и усиливаемая отбором, прокладывает себе путь сквозь массу случайностей, обусловленных неопределенностью и вариативностью наследственной изменчивости. Разумеется, это уже не индивидуальный, а массовый процесс, совершаемый массой организмов в массовой смене поколений.
Осознание универсальной роли в эволюции биологической работы и ее единства с отбором создает предпосылки для современной реформы дарвинизма. Прежде всего, необходимо защитить теорию отбора от ее неконструктивных критиков и ниспровергателей. Нет и не может быть эволюции без отбора. Отбор наиболее конкурентоспособных и работоспособных мобилизационных структур есть решающий фактор и движущая сила эволюции, проявляющая себя во взаимодействии с эволюционной работой. Попытки креационистов и прочих антидарвинистов дискредитировать теорию отбора, уверить общественность, будто она не соответствует современным научным данным, суть лишь проявления мифологического мировоззрения.
Необходимость реформы дарвинизма на его собственной классической основе сегодня обусловлена кризисом неодарвинизма и биологического эволюционизма к целом. Этот кризис в начале XXI века во многом сходен с кризисом начала ХХ века, когда разочарование в способности теории отбора объяснить происхождение видов было вызвано распространением ложного представления о способности крупных мутаций мгновенно образовывать новые виды. Кризис был преодолен созданием основ синтетической теории эволюции. В настоящее время участившиеся попытки «опровержения» дарвинизма отражают его реальный кризис, который связан с осознанием ограниченности неодарвинистской СТЭ, ее неспособности убедительно объяснить многие эволюционные процессы, и, в частности, главный из них – происхождение и преобразование видов.
В мировом научном сообществе, и, в частности, среди генетиков все шире распространяется осознание того, что отбор неопределенных изменений мутагенного происхождения способствует лишь сохранению видов при самых разнообразных изменениях условий существования, и им невозможно объяснить процессы формирования новых видов животных и растений. Сдвиги в генотипическом составе популяций поддерживаемые и направляемые отбором, действительно имеют важное значение в эволюции, но это значение заключается лишь в том, что виды могут существовать, не изменяясь морфологически при очень резких и опасных изменениях среды. Именно это обстоятельство приводит к тому, что многие виды, согласно палеонтологической летописи, существуют на протяжении целых геологических эпох, но массово вымирают при фундаментальных изменениях биогеоценозов, заменяясь на арене жизни совершенно новыми видами.
Создание в начале 1970-х годов теории прерывистого равновесия разрушило монопольное положение СТЭ в эволюционной биологии и поставило под вопрос ряд ее фундаментальных представлений, касающихся прежде всего медленного, градуалистического характера преобразований видов. В основу теории прерывистого равновесия было положено представление о быстром, скачкообразном, пунктуалистическом переходе от предковых видов к дочерним и о сохранении в дальнейшем возникших таким образом видов в неизменном, равновесном состоянии в течение чрезвычайно длительных промежутков времени. Появление теории прерывистого равновесия вызвало бурные дискуссии между ее сторонниками и сторонниками СТЭ, в ходе которых проявились недостатки теоретических представлений обеих оппонирующих сторон.
В начале 1990-х дискуссии зашли в тупик в связи с исчерпанностью аргументов и исследовательских программ обеих конкурирующих теорий, претендующих на ведущую роль в эволюционной биологии. В преподавании последней СТЭ сохранила свои монопольные позиции, но научное сообщество специалистов в этой сфере раздвоилось на сторонников и противников СТЭ. Между тем теория прерывистого равновесия содержит не меньше недостатков, чем синтетическая теория. Главный из них – тот же радикальный мутационизм, что и в сальтационистстких теориях начала и середины ХХ века, приводящий к отсутствию историзма в объяснении эволюции, игнорирующий доказанное генетикой катастрофическое действие на организмы любых крупных мутаций.
Отсутствие историзма, противоречащее эволюционизму как исторически обоснованному учению проявляется и в представлениях теории прерывистого равновесия о так называемом стазисе, т.е. длительном пребывании видов в неизменном,  равновесном состоянии. На самом деле то, что сторонники этой теории называют стазисом, есть период малозаметных изменений состояний живых организмов, при которых происходит накопление результатов биологической работы, необходимой для выживания организмов в меняющейся среде.
В противовес теории прерывистого равновесия мы предложили различать виды по их способности к скачкообразным эволюционным изменениям. Виды, преадаптированные к таким изменениям, находящиеся в состоянии видообразующих трансформаций, мы назвали трансформерами. Виды же, находящиеся в относительно неизменном состоянии и медленном, градуальном изменении мы предложили именовать консерверами, т.е. корсервативными видами.
При определенных обстоятельствах и посредством обретения новых форм биологической работы консерверы накапливают предпосылки для относительно быстрой трансформации и становятся трансформерами. При изменении экологических условий, выходящих за пределы исторически сложившихся норм реакции, консерверные виды, не успевшие стать трансформерами, вымирают, трансформеры же трансформируются в новые виды. В свою очередь трансформеры после видообразовательного метаморфоза под действием стабилизирующего отбора и новоприобретенных форм биологической работы становятся консерверами.
Отличительной особенностью трансформеров является феномен, который мы назвали трансформерным полиморфизмом. Наиболее ясно этот феномен отслеживается в палеонтологической летописи. Он заключается в разнообразном сочетании архаических и прогрессивных форм у представителей преобразующихся видов. Есть основания считать, что трансформерный полиморфизм может достигать таких морфологических различий, что палеонтологи в этом случае будут принимать организмы трансформирующегося вида за представителей разных видов.
Такое разнообразие транзитивных форм является поставщиком материала для действия движущего отбора, который во взаимодействии с интенсивной биологической работой способствует образованию новых норм реакции и строения организмов. Таким образом, первоначальная идея Дарвина о происхождении видов путем естественного отбора неопределенных наследственных изменений, на которой базируется СТЭ, в целом справедлива, но требует существенной корректировки.
Путем отбора неопределенной наследственной изменчивости обеспечивается сохранение, а не преобразование видов. При трансформациях видов неопределенность наследственной изменчивости сохраняется как остаточное явление, преодолеваемое совместным действием биологической работы и отбора. Идея Дарвина о постепенном, градуальном, проходящем через ряд близких друг к другу переходных звеньев, не знающем скачков преобразовании видов не подтверждается. Она справедлива лишь для видов-консерверов, которые неспособны к крупным преобразованиям и только подготавливают их. Преобразование же одного вида в другой может происходить только скачкообразно, не требует последовательной смены промежуточных звеньев и совершается видами-трансформерами.
Это не означает отсутствия преемственности в эволюции видов. Переходные звенья четко фиксируются при преобразованиях макроэволюционного характера, посредством которых видовые преобразования сливаются в плавную линию. Такая линия обозначает совокупность тенденций, отражающих направленность и содержание биологической работы больших систематических групп (таксонов), объединяющих множество видов организмов. Идея же Дарвина о происхождении видов путем естественного отбора наиболее приспособленных, наиболее активно борющихся за существование, а значит, и наиболее эффективно работающих организмов и их групп, закладывается при таком подходе в основу современной теории биологической эволюции.
Этот подход наряду с реформой дарвинизма и созданием методологических основ нового эволюционного синтеза предполагает и постановку новых задач в развитии современной генетики. Эволюционная генетика не может больше ограничиваться исследованием мутагенной изменчивости и ее распространения в популяциях. Развитие в начале XIX века геномики, расшифровка генома человека и ряда других видов открывает возможности для изучения влияний биологической работы организмов на вариативные характеристики геномов клеток.
Согласно нашему сценарию, геномные изменения накапливаются у консерверных организмов за счет флуктуаций вариативных характеристик геномов под действием биологической работы и отбора применительно к изменениям условий существования. При этом по-новому осуществляемое движение, питание, получение и усвоение вещественно-энергетических ресурсов изменяет работу внутренних органов и мобилизационных структур организмов, включая аппарат чувствительности, нервную систему и железы внутренней секреции.
Изменение межклеточных коммуникаций и гормональной системы в процессе по-новому организованной работы мобилизационных структур целостных организмов оказывает при смене большого числа поколений и отборе наиболее работоспособных фенотипов все возрастающие влияния на работу генетических структур, а по мере накопления этих влияний подготавливает соответствующие изменения организации этих структур.
Тем самым осуществляется преадаптация консерверов к переходу их в трансформеры, которая в новых условиях биологической работы сопровождается сложными стрессовыми состояниями и дальнейшей перестройкой гормональной системы. После этого морфологические преобразования протекают достаточно быстро, скачкообразно, посредством трансформативных метаморфозов. Такие метаморфозы по своим результатам в некотором смысле напоминают метаморфозы личинок насекомых и других животных при их переходе во взрослое состояние, которые также совершаются под контролем гормонов. Трансформативные метаморфозы могут совершаться однократно или последовательными сериями.
При этом происходит изменение видоспецифических геномов клеток и соответствующее изменение хода индивидуального развития, и прежде всего – раннего онтогенеза. Новая организация геномов приобретается за счет изменения регуляторных процессов в генетических структурах, приобретения новой информации при изменении работы этих структур и скачкообразного сброса излишней информации, ставшей непригодной для обеспечения белковыми веществами по-новому размножающихся и специализирующихся клеток.
При разработке такого сценария видообразования мы опирались не только на прогресс современной генетики и геномики, но и на развитое еще Иваном Шмальгаузеном и его учителем А.Н. Северцовым в рамках эволюционной морфологии учение о соотношении корреляционных и координационных взаимосвязей в индивидуальном и историческом развитии целостных организмов. Взаимная согласованность органов и систем организмов, выражающаяся в коррелятивных взаимосвязях и взаимозависимостях, была описана и исследована еще в начале XXI века Жоржем Кювье с креационистских позиций.
Кювье полагал, что такая взаимосогласованность может быть только результатом предустановленной гармонии и мудрости Творца, заложившего ее во все живые существа. После того, как Дарвин показал истинную причину возникновения корреляций, связанную с естественным отбором наиболее приспособленных организмов, точка зрения Кювье отошла в прошлое. Селективными преимуществами, как правило, обладают организмы с безукоризненной системой корреляций. В генетических исследованиях ХХ века было установлено, что нарушения системы корреляций и связанные с ними диспропорции строения могут возникать вследствие мутаций и  передаваться последующим поколениям, либо образуются по причине уродующего воздействия внешних факторов. В последнем случае они проявляются в виде морфозов и имеют ненаследственный характер.
И. Шмальгаузен выделяет три типа корреляций – геномные, морфогенетические и эргонтические (или функциональные). Геномные корреляции заложены в геномах клеточных ядер и обеспечивают согласованное воспроизведение общего плана строения организмов данного вида. Это достигается на основе информационного обеспечения согласованного взаимодействия клеток при их размножении и специализации в многоклеточных организмах. Геномные корреляции обусловлены сцеплением генов в генотипах. Они детерминируют особенности поставки клеток для развития фенотипов. Сцепление генов обусловливает сцепленное развитие признаков, вследствие чего даже при мутационных нарушениях хода развития у мутантов возникают специфические корреляции между изуродованными органами, причем неправильное, ненормальное развитие одного органа влечет за собой неправильное, ненормальное развитие другого и согласуется с ним.
Морфогенетические корреляции возникают и поддерживаются взаимодействием органов развивающихся организмов, взаимозависимостями развивающихся частей в целостных зародышах. Морфогенетическими корреляциями определяется местоположение и размер каждого органа. Будучи прямым результатом целостности в развитии организмов, такие корреляции сами постоянно поддерживают эту целостность, поскольку по мере развития одни корреляции последовательно заменяются другими, обеспечиваясь при этом регулярным участием органов и систем организма в поддержании пропорциональности развития, а тем самым – нормального протекания формообразовательных процессов.
Особую роль в обеспечении морфогенетических корреляций играют стыки между органами формирующихся организмов. Стыковка органов при их совместной работе и составляет суть морфогенетических корреляций. Эргонтические корреляции (от греч. слова, обозначающего работу) связаны с функциями, которые выполняют отдельные органы, и функционированием организма в целом. Однако все три типа корреляций суть результаты биологической работы, они проявляются в индивидуальном развитии организмов в соответствии с теми нормами, которые выработаны в истории данного вида, поддержаны движущим и зафиксированы стабилизирующим отбором.
При изменении форм и способов биологической работы больших групп организмов применительно к необратимо изменившейся или заново осваиваемой среде прежние корреляции оказываются неприспособительными и начинается процесс их скоординированного преобразования. При этом устаревшие корреляции выступают одновременно и тормозами видовых преобразований, и регуляторами скоординированных изменений, которые нарабатываются при постоянном взаимодействии биологической работы с движущим и стабилизирующим отбором.
В видообразовательных процессах на передний план выступают так называемые динамические координации, опирающиеся в своем происхождении и развитии на эргонтические, функциональные, связанные с совместной работой органов корреляции. Так образуются согласованные связи между мышцами и костями, крыльями и грудными мышцами у птиц, между размерами конечностей и шеи у копытных и т.д. В основе динамических координаций лежит биологическая работа, связанная с постоянной двигательной тренировкой органов на протяжении жизни большого числа поколений и отбора наиболее эффективно движущихся организмов.
Определенным сходством с динамическими обладают топографические (местные) координации, базирующиеся на морфогенетических корреляциях и заключающиеся в сопряженных изменениях органов при их непосредственном контакте и давлении друг на друга. Так возникают координации между объемом мозга и величиной брюшной полости и размерами органов пищеварения, размерами грудной полости и величиной сердца и легких, размерами ротовой полости и величиной языка, неба, зубов (за исключением клыков, которые могут разрастаться при выполнении соответствующей работы и выходить далеко за пределы полости).
Биологические координации не опираются непосредственно на переформатирование каких-либо корреляционных связей. Лишь опосредствованно они связаны с перестройкой геномных корреляций. Но они строятся на связной работе всех органов и систем целостных организмов, поддержанной и отшлифованной отбором. Классическим примером биологических координаций является согласованность редукции конечностей и удлинение тела у змей. Считается, что это согласование возникло за счет прямого отбора наследственных изменений. Так пишут в учебниках сторонники СТЭ.
На самом деле подобные скоординированные изменения могли возникнуть только посредством системного изменения биологической работы по передвижению тела, усиленного отбором наиболее эффективно движущихся организмов и их повышенной способностью противостоять элиминации при данном конкретном образе жизни. Способ передвижения, к которому перешли змеи и змеевидные ящерицы, исключал участие конечностей и предполагал двигательные усилия, осуществляемые путем извивания тела. Именно так передвигались первые наземные позвоночные, кистеперые рыбы, выползшие на сушу с помощью мускулистых плавников. В дальнейшем благодаря постоянной тренировке и отбору многих поколений эти плавники дали начало конечностям. Возврат к извивающемуся всем телом передвижению привел к ослаблению, а затем и к полному исчезновению конечностей, ставших помехой для эффективного передвижения и сопротивления элиминации. И чем меньше работали конечности, тем больше усилий приходилось на работу сегментов тел, выполнявших работу своеобразных позвонковых «конечностей». Возникла потребность в увеличении числа таких «конечностей», которая была удовлетворена поддержанной отбором регуляторной работой генетических структур. То же самое можно сказать о координации между образованием ласт, обтекаемой формой тела и функцией хвоста у китообразных и ластоногих, которые вторично вернулись к обитанию в водной среде.
Мы считаем, что вопреки устоявшимся взглядам, следует признать наличие преобразующей организмы роли не только онтогенетической, но и филогенетической тренировки, результаты которой укрепляются отбором в большом числе поколений и приводят к накоплению гормональных воздействий на работу регуляторных генов, а в конечном счете и к скачкообразным изменениям организации всего генетического аппарата клеток.
Признание ведущей эволюционной роли биологической работы и филогенетической тренировки при их взаимодействии с отбором, их опосредованного влияния на работу, а в конечном счете и организацию генетических структур кажется возвратом к категорически отвергнутой наукой ХХ века ламаркистской концепции наследования приобретенных признаков. Однако это не так. Предложенный Ламарком механизм действует не по Ламарку, а по Дарвину. Прямого наследования приобретенных онтогенетической тренировкой признаков не происходит.
Филогенетическая тренировка осуществляется не посредством унаследования результатов онтогенетической тренировки, а посредством отбора генотипов эффективно работающих организмов и поощряемого отбором взаимодействия соматических и генетических мобилизационных структур целостных организмов в длинном ряду сменяющихся поколений.  Барьер Вейсмана, отделяющий и ограждающий наследственную информацию, необходимую для воспроизведения общих морфологических особенностей видов, от приобретенных процессах ненаследственных реакций и индивидуальных признаков, действует неукоснительно. Но он становится проницаем при изменениях характера и содержания больших групп организмов в большом числе сменяющихся поколений. Эта проницаемость и лежит у истоков видообразования.
Представление о ведущей и совместно с отбором направляющей роли биологической работы полностью соответствует дарвиновскому представлению о борьбе за существование и выживании в ней наиболее приспособленных как решающем факторе видообразования. И поскольку понятие биологической работы конкретизирует и развивает дарвиновское понятие борьбы за существование, представление о ведущей роли биологической работы в ее взаимодействии с отбором является конкретизацией и развитием дарвиновской теорией отбора. Прав в конечном счете Дарвин, а не Ламарк, который в своей теории вовсе не принимал во внимание эволюционного значения отбора, объяснял прогресс в эволюции установленным Творцом стремлением к совершенствованию и даже не сформулировал самих понятий отбора и борьбы за существование. Это мы подчеркиваем особо и для сведения тех критиков, которые поторопятся объявить предлагаемую нами модель видообразования ламаркистской, а не дарвинистской. Эта модель является также ответом современным антидарвинистам, поспешно объявляющим об устарелости и неактуальности дарвинизма в современной науке, о его якобы неспособности объяснить происхождение и образование видов, биологическую эволюцию в целом.
Итак, выход биологического эволюционизма из нынешнего глубокого кризиса, находится не там, где его упорно, но бесперспективно ищут. Геноцентрическо-мутационистский подход к биологической эволюции исчерпал себя и заводит ее теорию в непроходимый тупик. Необходим новый эволюционный синтез. С нашей точки зрения такой синтез возможен только на путях признания активной роли мобилизационных структур живых существ, производимой ими биологической работы, постоянной тренировки и усовершенствования не только отдельных органов, но и всей телесной и нервно-психической организации в целом.
Проводимый нами с 1971 г. эксперимент по психофизическому самосовершенствованию человеческого организма позволил проследить последовательные позитивные изменения самых различных органов и систем организма, а также психики, под регулярным действием эволюционной – биологической и психической работы. Можно было бы назвать эту экспериментальную деятельность созданием своего рода экспериментальной философии – философской антропологии. Проводя этот эксперимент на себе и нескольких учениках и достигнув с 1978 г. полного отсутствия каких-либо болезненных симптомов, мы могли на себе почувствовать, как под действием регулярной ежедневной и системно организованной психофизической работы последовательно изменяются в позитивном направлении, т.е. по существу прогрессивно эволюционируют все органы и системы организма, весь организм в целом и способность психики мобилизовывать его на решение самых разнообразных жизненных задач, управлять процессами, протекающими в нем, с целью их гармоничного функционирования.
Мы наблюдали, как через определенные промежутки времени формируются не только совершенно новая мускулатура, но и новый желудок, новые легкие, новое сердце, новый позвоночник, новая нервная система. Каждый из этих органов приспосабливается к биологической работе, принявшей характер регулярного и целенаправленного человеческого труда, вложенного в самого себя. При этом роль естественного отбора выполняет собственный выбор. Мы ничего не поймем в человеке, если не убедимся на фактах его эволюции, что он есть не что иное, как продукт собственного труда, вложенного не только в орудия и объекты производства, но тем самым и в самого себя. Усовершенствование себя посредством неосознаваемой еще, спонтанной, остаточной от внешнего жизнеустройства работы над собой, сделало человека человеком, субъектом творческой эволюции, которая возникает не в безграничном Космосе, как в фантастических антропологиях Бергсона, Бердяева и Тейяра де Шардена, а только с созданием человеком его собственного, человеческого космоса – космоса культуры.
Будучи субъектом творческой эволюции, человек явился и ее объектом, он сам сотворил самого себя, сам вывел себя из животного состояния посредством постоянной эволюционной работы, продуктом которой явились он сам, его мозг, его сознание и его культура. Человек сам стал эволюцией, стал фактором космической эволюции, сотворил своим неустанным трудом самого себя и антропосферу – космос вокруг себя, которая по мере своего расширения за пределы земного космоса шаг за шагом будет превращать космическое пространство в пространство цивилизации, культуры, творческой эволюции и человечности. Скептики, которые отрицают способность человека к освоению Космоса вследствие вполне реальных опасностей для человека со стороны внеземной космической среды, забывают о том, что не менее враждебной к древнему человеку была и земная природная космическая среда, однако человек не только приспособил ее к своему существованию, но и сам сформировался благодаря этому универсальному приспособлению. Творческая эволюция человека создала самого человека и продолжает творить его.
Человек – это не только эволюция, осознавшая саму себя, это эволюция, способная творить саму себя, творить человека и мир по законам человечности, добра и красоты. Дитя жестокого, стихийного, бесчеловечного Космоса, человек сам по мере своего развития становится отцом, создателем, творцом человечного, одухотворенного, творчески преобразованного Космоса, грядущей ноосферы. Но для этого люди должны научиться преобразовывать самих себя. Человек может научиться эффективно 2совершенствовать самого себя, и в этом он должен опираться на помощь других людей, также совершенствующих себя. Человек способен стать творческой эволюцией самого себя, целенаправленно вкладывая труд в самого себя. Мы на пороге создания науки о самосовершенствовании человека. В процессе антропогенеза сменяющиеся поколения предков человека, создавая орудия и предметы эволюционной работы в виде предчеловеческого, а затем и человеческого труда, в то же время спонтанно, бессознательно, побочно вкладывали труд в самих себя, и результатом этого труда явился человек. Теперь настало время побудить людей сознательно, целенаправленно, регулярно, на научной основе вкладывать труд в самих себя, и результатом этого труда станет более здоровый, более культурный, творческий, гуманный, более совершенный человек, создатель более здорового, культурного, творческого, гуманного, совершенного социального мира, человеческого Космоса. Мы предвидим начало нового антропогенеза.
Для этого написана эта книга, от первого тома и до последнего. История природы не приходит к завершению с возникновением человека. Став эволюцией, человек открывает, пусть и на маленькой окраине безграничной Вселенной, ее новый этап. Антропогенезом не заканчивается и история формирования человека, она продолжается по мере совершенствования человеком самого себя и совершенствования человеческой цивилизации, преодоления в ней варварствам, бесчеловечности и беспомощности человека. Все это последовательный, эволюционный процесс, и никакие утопии не могут его ускорить.
Лишь труд и наука, научно организованное, культурное самоусовершенствование человека и общества, в котором он живет, могут способствовать продвижению этого процесса. Для этого необходимо не только научное знание, но и приведенное в систему научное мировоззрение. Для этого недостаточно частных теорий эволюции, необходима общая теория эволюции. Недостаточно практики, основанной на использовании научных достижений, необходима научно обоснованная вера, базирующаяся на знаниях, а не на мифах. Люди в большинстве своем лишь пользуются достижениями науки для удовлетворения своих телесных потребностей. По науке же следует знать, творить, совершенствоваться, верить и жить.
Конечно, жизнь – искусство, а не только наука, и немало найдется оппонентов, которые, культивируя неверие в возможности науки и указывая на проблемы, которые несет с собой научно-технический прогресс, с негодованием отвергнут тезис «верить и жить по науке». Что ж, каждый волен выбрать: жить и верить на основе реального знания, религиозных канонов или вообще как попало. В искусстве жизни огромную роль играют научение и эксперимент. Опыт других, отражающийся в общественно добытом знании, никогда не заменит собственного, но поможет и поддержит на трудном пути собственной эволюции. В данной книге мы стремимся показать, что научный и научно-философский подход к жизни может способствовать прогрессивной эволюции человека и оптимизации его жизнедеятельности. Жизнь как творчество, как создание нового, как регулярное самосовершенствование не может обойтись без знаний, добытых наукой в трудном и последовательном поиске истины. Без прочных ориентиров в научном мировоззрении, без знаний, добытых наукой о человеке, без мобилизации духа научной верой невозможно сделать новый решительный шаг в эволюции человека, а значит, и приступить к научно организованной оптимизации жизни путем регулярного, последовательного, эволюционно значимого усовершенствования человеком самого себя и мира вокруг себя. Основы науки, предметом которой является такое усовершенствование, мы изложим в последующих томах настоящей книги.