Театр Глобус

Хозяйка, старая мегера, сюрпризы с перчиком любя,
В компаньи «слуг лорд-камергера» прекрасно чувствует себя.
Дочь обезглавленной мамаши и всех беспутных королей,
Увы, собой не вышла краше, чем надлежало б выйти ей.

Но принцу Гарри из Тюдоров, что позабавился шутя,
Достался все же добрый порох, чтоб не испортилось дитя.
Ходя направо и налево, монарх жены не замечал.
Но дочка стала королевой, достойной славы англичан.

Умна, груба, мужеподобна, приняв к тому же целибат,
Была и к воинству удобна, и богохульна, как аббат.
Пришла хранительница трона повелевать, а не блистать.
И хуже б не было урона ей чьи-то пасквили читать.

Хоть не о нищенских заплатках мы речь крамольную ведем,
Имелось много недостатков в ее наследии большом.
И всё, что пенилось начально балами, брызгами, вином,
Вдруг стало мрачно и печально, как в опьянении дурном.

Во всем весьма условном глянце на крови матушки Болейн,
На усмирении ирландцев и утопленьи кораблей
Читалась поступь королевы; во всех обыденных вещах
Происходили перемены, утяжеляющие шаг.

Под гром воинственного марша и многократное ура
Лежит на темном дне Ла-Манша полно испанского добра.
Но сверх разгромленной армады оставит в этом мире след
Образчик царственной услады – театр с венцом Элизабет.

Еще вертепов будет пропасть, разнообразнейших на вид.
Но этот легендарный «Глобус» в веках незыблемо стоит.
На изреченье плоских истин любая сцена не скупа.
И верный хлеб дает артистам никак не меньше, чем толпа.

Шуты в радении несносном живут, устои теребя.
И под присмотром венценосным находят острыми себя.
Поскольку в публике не графы, в ходу – святая простота.
И благодушные фальстафы венчают главные места.

Но и на сцене их кумиры – не на распутье короли;
Отнюдь не Гамлеты да Лиры несут страдания свои.
Еще у «Глобуса» покуда комедиантская пора.
И королева плоскогрудо желает легкого пера.

И щедро публика хохочет, привыкнув выдуманным жить.
И, значит, автор похлопочет ее обратно рассмешить.
Хотя остроты не из паба, но так цепляют за бока,
Что эти шутки поняла бы и матросня из кабака.

Молва растет и слава прочит бедняге голову вскружить.
И королева даже хочет Шекспиру титул предложить.
Ведь никого и вровень нету, кто так же может потрясать.
И королеве лестно это его умение писать.

Среди вершин разновысоких елизаветинской гряды
Не видно гордо-одиноких, всё как-то средние ряды.
Вот Марло, Нэш и мистер Сидней, но кто ж величие несёт?
И тем лишь только очевидней объем шекспировских высот.

И Джонсон с Кидом разрешили себе писательский талант.
И даже Спенсер на вершине быть мог – когда б не дуэлянт.
Но он пропойца. И на деле их связи с Вильямом легки.
Быть может, тот дает идеи или свои черновики.

Бог весть. Отыщется ль когда-то на это истинный ответ.
Но у пьянчуги результата, похмелья кроме, нет как нет.
Когда б со всех – да понемногу, но собери в едино их!
В одном Шекспире, слава Богу, запала – на десятерых!

Лишь он умен и даже дерзок в непримирении своем.
Пусть мир убог и город мерзок, но как он одухотворен!
Сюжеты вроде бы не новы, да преломленье каково!
Проникновение в основы и свежей мысли торжество.
И добродетель не задета, и от грехов урону нет.

И снисходительно на это глядит сама Элизабет.
Ну, как не действовать магистру в игривой роли ль, на балу ль,
Неся в себе и божью искру, и королевский поцелуй?
И неизведанную пьесу он тащит созданного сверх,
Чтоб позабавить патронессу и возвеличить грубый век.

Ему и знать про то не надо, куда победно он летит;
И что Шекспирову армаду Ла-Манш вовек не поглотит;
Багаж, минуя все препоны, дойдёт – нигде не погребён.
И будет свято стричь купоны с него туманный Альбион.


2009