Артист

Не думай о секундах свысока…
                Р. Рождественский
_____________________________________________________

Король эстрады песню пел, блестел слезой и так старался.
Он всем до смерти надоел, но уходить не собирался.
Он был вальяжен и богат, одет с иголочки, как денди.
Он всем был друг, товарищ, брат, ну в крайнем случае — эфенди.

Он песне отдал всё сполна, его не волновала касса.
Его прически седина в нём выдавала ловеласа.
Он был заботливый отец и был, порой не без мотива,
в судах ответчик и истец, как завсегдатай детектива.

При генералах — генерал, при мафиози — тоже в ровнях.
Но он себя не замарал, как та Морозова на дровнях.
Был без него любой парад, как без орудия эсминец.
Он был в Бурятии — бурят, на Украине — украинец.

Он был в Израиле — еврей, не вызывая разночтенья.
Внушала бронь его дверей к нему великое почтенье.
Он разным людям помогал и, выступая камертоном,
режиму арии слагал неповторимым баритоном.

Везде любим, повсюду зван, он пел и грудь не уставала.
Он был и свадебный Баян, и похоронный отпевала.
Его армейские хоры на авансцену выносили.
Ему несчетные дары на юбилеи подносили.

Застыли все колокола в могучем этом человеке.
Он был матерый, как скала, забронзовевшая навеки.
Он нес, как зубр, свою судьбу, он был во всем подобье глыбы.
Учителя его в гробу ему завидовать могли бы.

На их распятые тела не те упали покрывала.
Его не минула хула, но слава всё перекрывала.
И был его репертуар в лучах еще живущей славы,
как баснословный гонорар и словно летопись державы.

Он был страна, он был война, он был полеты и победы.
О нем наверно письмена уже писали песневеды.
Как тот торжественный зачин нерасставанья с комсомолом,
он был последним из мужчин на тусовище однополом.

На нем бы чепчик не сидел, его бы внуки запытали.
Свой артистический предел он грозно выковал в металле.
 Он не плясал и не кутил (ну, напоказ, по крайней мере).
И даже ежели шутил, то в снисходительной манере.

Он был бессмертный монумент, законсервированный предок,
как засекреченный агент семи, как минимум, разведок.
Он был как Шамбалы пророк, он был как нужная затычка,
как тот рождественский пирог и как пасхальное яичко.

Его вороний бриолин не смыли б струи водопада.
Вершина. Мамонт. Исполин. Непобедимая армада.
Ну весь — огонь, ну всё — при нём! Сентиментален и спортивен.
Консервативен, как бином, и в нужной доле креативен.

А этот пафос, аскетизм энциклопедии ходячей!
И заказной патриотизм с такой душевною отдачей!
Ну как такого на костыль? Король Советского Союза.
И время списывать в утиль, и видеть вроде не обуза.

И всё полощется, как флаг, и столп, и солнце, и художник.
И на «СВ» садится, как почетный железнодорожник.
Он пел на танковой броне, он пел на кузове машины.
На Колыме. На целине. И у подножия вершины.

Как говорится, он вполне, еще не выпал из формата.
Он спел бы даже на Луне в опроверженье сопромата.
Он умирал и воскресал, но не прибавил ни морщины.
Он с чертом, видно, подписал контракт до сотой годовщины.

Таких немного на земле и без таких народу плохо.
Вокруг него парад-алле, а позади него — эпоха.
Ему восторги и цветы, и все любезны и учтивы.
А у него еще мечты и лет на двести перспективы.

Легенда, джокер, мастодонт, над ним крылами мифы машут.
Его приятели, пардон, уже о многом не расскажут.
Монархи. Лорды. Паханы. Все президенты всех республик.
И те еще из чайханы, чьи погоняла не для публик.

Да что монархи, наконец, коль с ним лобзался Римский Папа.
И, может быть, на нем венец сидел удачнее б, чем шляпа.
Ну как такого не любить, не помня всех его мелодий?
И жалко вроде бы убить, и оставлять — не по колоде.

Крахмалом глаз слепит батист, стекает грим из-под беретки.
До дыр заслушанный артист, коронный царь на табуретке.
Поет, поет, поет, поет, поет уже не за зарплату.
Поет с утра, когда встает. Поет по блату и по штату.

Не отрекаются любя, не умерщвляются химеры.
Ему не вытолкать себя из той поры до нашей эры.
Ему не вычеркнуть себя из королевского реестра.
Свое былое не губя не отдаются без оркестра.

И от любви не устают, как от несущего теченья.
Пускай другие настают и времена, и предпочтенья.
Он полноводною рекой поит; тверда его десница.
Навек такой. Ему покой уже, наверно, и не снится.

Он этим болен. Не уйдет он никогда — кремень, твердыня.
Его на этот крест ведёт его прекрасная гордыня.
Один, как перст. На белый свет себя он вырастил, однако.
И короля другого нет. А принцев ждет большая драка.


2005