Воинственная баллада

Оковы рвущая десница –
иных посланница миров.
И бой, который веку снится
в далеком мареве костров,
когда прозрению не веря,
взыскуя цель и жаждя ран,
идет слепой тропою зверя
добра не ведавший тиран.

И роковая грянет встреча
как наважденье, как итог.
И будет гром. И будет сеча.
Сойдутся запад и восток.
Сойдутся сны и мирозданья,
порвав натянутый канат.
И на убийственном свиданье
щиты и ножны зазвенят.

Усугубляя поединок,
располовинясь о клинки,
как клочья мяса на суглинок,
падут кровавые платки.
И замки в дальнем поднебесье
в кольце террас и анфилад
на тонкой ниточке подвесят
огонь и кованый булат.

Исчезнут томные свирели,
старанья матушек и свах,
и все признания в апреле
при романтичных кружевах.
Все поглотит святая бойня,
в которой дамы ни при чем.
И будет лишь одно достойно
ее – владение мечом,
что проросло и тем окрепло,
кроша минувшее в рагу,
покуда не взошло из пепла
на милость к падшему врагу.

Иное –  ложь,
            смешно и вздорно,
печаль нетленна и проста.
Лишь правда то,
            что ждут покорно
любви разбитые уста.
Судьба шараду разыграла,
расставив ловкие крючки.
И разом сорваны забрала
и слились жадные зрачки.

Бок о бок взмыленные кони
во сне, а может, наяву,
устав от ярости и вони,
упали в желтую траву.
Нужна ли призракам одежда,
когда войны иссякла власть
и в жилы смутная надежда
тревожным эхом пролилась?

Слепа, как варварское нечто,
борьба сознаний и пустот.
И погруженье бесконечно
в правопреемник нечистот,
ища в конвульсии бездонной
давно затоптанную мощь,
как бред сползающе-огромный
на шею мира, будто вошь,
когда в пугающих потемках
добыт, как краденый алмаз,
закон отверженных потомков
и рев насилуемых масс.

Тот робкий свет –
           как сон отшельниц;
и благовестный херувим
с зубодробильней этих мельниц
уже почти сопоставим.
В неуловимом промежутке
крестовый колониализм
шутить еще способен шутки,
ломая ржавый механизм
исходом ярости на нежность,
как метой бойни на культе,
блевотой пачкая промежность
средневековых декольте.

Блуждая в древних закоулках,
взалкай же истины ночей
руками грубыми на булках
неумолимых палачей.
Сопревшей кожи оболочку
сорви с покорного плеча.
И ярость в волка-одиночку
излей, суставы горяча.

Войди туда,
           как буйство жизни,
как в почву обод колеса,
как нега трав и зов отчизны,
и всех наложниц голоса.
Пади тоской на злые очи,
на острие небритых скул,
чтоб смертный выдох этой ночи
твой враг достойно помянул.
Убей, распни его жестоко
в его же собственном краю,
втащив добычею Востока
в чужбину темную свою.

Он выйдет сам из долгой лени,
раскосой жаждою томим.
И преклонит свои колени
перед могуществом твоим.
Он будет чтить,
            как раб презренный,
твой отголосок до седин,
служа ему, как вдохновенный,
сложивший флаги паладин.

Укроет кары и напасти
времен безудержный песок
наплывом милости и страсти
вчера воинственных особ.
Из чресл поруганного мира
душа увидит окоём.
И наземь бледная секира
падет в бессилии своем.

Безумья миг поглотят бездны,
небеспощадные уже.
Доспехи права не железны,
когда убийцы в неглиже.
Их время выпустит из плена
и новой кровью поманит.
И плотоядная арена
их поцелуем осенит.

Их ждут сады Шехерезады,
бои и новые пути.
И будут звездные плеяды
их к новым подвигам вести.
Объятья грив
            и сбруй зловонных
для них –
             как сказочный Сезам,
как этот жгучий,
                в травах сонных
однажды выпитый бальзам.

2006