Поэты и мироздание

Чтобы освободить меня от неволи, Мироздание выбрало, по дли-
тельному размышлению, не самый тривиальный способ.
Однажды летом, вжару, я умывался в общем зэковском умываль-
нике, когда в нем никого не было. И, по своему обыкновению, деклами-
ровал вслух стихи. В тот раз я развлекал себя Валерием Брюсовым, ко-
торый очень занятно и мастерски описал способы самоубийств:

... А прочный шнур, надежно взмыленный,
Сжимающий любовно шею,
Чтоб голос, негой обессиленный,
В последний раз воскликнул: — Смею!
Что не воззвать: — Клинок отточенный,
Из ножен вырываясь, взвизгни,
И дай значенье укороченной,
Но — вольно завершенной жизни.

И вдруг кто-то за моей спиной продолжил:

Иль жуткими прельстясь дурманами,
И выбрав путь прямей, бескровней,
Упиться угольями рдяными
С изящной, низенькой жаровни!

Оборачиваюсь, смотрю — совершенно зачуханный какой-то ста-
рый «зэк», счастливо улыбаясь, читает мне далее:

Иль шаткий мост над закрутившимся
В весенней буйности потоком,
Сулящий думам возмутившимся
Покой в безмолвии глубоком!

А я вставляю далее:

А окна, что восьмиэтажные
Пред взором разверзают бездны,
И поездов гудки протяжные,
И рельсы, этот путь железный!..

И давай мы с ним хохотать! И читать друг другу про все возмож-
ные способы суицида, а их описал класик десятка два. Оказалось, в об-
личии «зачуханного зэка» пребывал московский доктор наук, астро-
физик, лектор планетария — Эрастов Олег Матвеевич, Организатор —
в те, советские времена — публичного дома!
Он очень тяжело переносил тяготы подневольной, непосильной,
скотской работы, и уже боялся умереть, не дожив до освобождения,
хотя оставалось ему из пяти лет — половина. И я, можно сказать, спас
его, — поставил своей властью, — топить котлы на объекте, подкор-
мил, и т. д. А он был интеллигент высочайшего международного уров-
ня, знаток мировой и нашей поэзии, живописи, классической музыки
и пр.
А уж про женщин нечего и говорить.
Статья про него в «Известиях» была, он с ней не расставался:
«Поклоннк Венеры просится на поруки» — в целый разворот. Мол, по-
ставлял он девушек очень высоким лицам Москвы.А девушки были ли-
бо с высшим гуманитарным образованием, либо — несовершеннолет-
ние! С клиентов денег никто не брал! Только некие услуги: дефицит,
квартиры, автомобили... Девушкам никто не платил! Только — дефи-
цит: сапожки, шубки, часики, духи... Клиент получал ключ от некоей
квартиры, приезжал, а там! При советской власти!
Такой вот доктор наук, астрофизик.
И вот, вскоре содержатель публичного дома Эрастов Олег Мат-
веевич, досрочно освободился из лагеря. Как говорилось — «откинулся
по двум третям», и увез в Москву тетрадь моих стихов в клеенчатой об-
ложке. В центральном Доме литераторов известный тогда, вечно «под
шофе» поэт Миша Светлов, постоянный клиент того публичного дома,
автор «Гренады», восхитился моими стихами и стал их читать другим
поэтам. Создалась инициативная группа по моему освобождению.
В те времена, а это был 1961 год, поэты имели возможность и же-
лание ездить по городам и весям России читать на заводах и фабриках
свои стихи. Им за это платили деньги — по приезду в Москву. Так вот,
четверо из них давали концерт в Новосибирске и приехали ко мне
в концентрационный лагерь! За 700 километров! Зимой! По узкоколей-
ке! И — пешком! Наверное, это были весьма любознательные люди.
Или они приняли меня за Уильяма Шекспира. Или, на худой конец, за
Франсуа Вийона, — поэта и бандита.
Это были:
Юрченко — Председатель профгруппкома Союза Литераторов,
поэт.
Джеймс Паттерсон — негр. Поэт. Это он в фильме «Веселые ре-
бята» играл самого себя — пятитилетнего угнетенного негритенка.
Соболев—поэт. Автор «Бухенвальдского набата»—столь попу-
лярный тогда, как если бы он был трижды маршал Советского Союза.
Морозова Наталья Матвеевна — журналистка журнала «Работ-
ница», поэтесса.
За двадцать пять лет службы по охране особо опасных «зэков»,
ни начальник колонии, ни «кум», т. е. старший уполномоченный по ре-
жиму, не видели таких делегаций, да еще из Москвы, да еще с живым
негром. Я был уважаемый в «зоне» человек, «бугор» на лесоповале, но
все-таки не сын товарища Сталина и даже не племянник Берии.
В кабинете начальника колонии, состоялась эта встреча, на кото-
рой поэты сообщили мне следующее. Они были на приеме у Председа-
теля Президиума Верховного Совета Российской Федерации — Орга-
нова и показали ему тетрадь моих стихов. Тот стал их листать и попа-
лись ему на глаза, к несчастью, стихи про негритянку. Поднял
Органов, член Политбюро, голову от стихов и сказал:— «Не знаю, ка-
кой он поэт, но гражданин он ***вый. Пусть напишет хорошие, нуж-
ные народу стихи и через год поговорим снова».
Короче, получил я от приезжих поэтов социальный заказ на «хо-
рошие» стихи. И сказала мне Наталья Матвеевна Морозова: — «Мы
тебя освободим, напиши, что тебе стоит. Ты — Мастер». И уехали мос-
ковские поэты.
За неделю я написал 39 стихотворений.

… «Монтажники, словно под куполом цирка,
работают, к тучам ремни прицепив»…

или

« А если работать нельзя в рукавицах,
Ребята работают без рукавиц!..»

Это на большом морозе, конечно.
И т. п. и в таком же духе.

«Вниз опускаясь по листьям берез,
Встает, не спеша, заря».

Не поленился поэт Джеймс Паттерсон, будущий штурман даль-
него плавания, будущий мой друг, будущий гражданин Соединенных
Штатов, и снова приехал из Новосибирска ко мне в лагерь, и отдал
я ему новые «хорошие, нужные народу» стихи.
Я все это рассказываю вот для чего. Через короткое время стали
приходить в «зону» газеты и журналы с моими стихами.
За очень короткое время десятка два верноподданных стихотво-
рений — романтика труда на лесоповале, охваченные трудовым энту-
зиазмом счастливые, бескорыстные комсомольцы…
Помните тенденцию тех времен:
— «А я еду, а я еду за туманом,
За мечтами и за запахом тайги»?..
Скрыть авторство я и не пытался — с моей фамилией. И — ока-
зался в беде.
Какой-то ночью пришли за мной «шестерки» из «воровского» ба-
рака и привели на «сходняк», на воровской суд и расправу.
Поставили меня перед «Паханом», у коего была кликуха, вы не
поверите, как в индийском фильме, — Джага. Положил он перед со-
бой, для пущего моего устрашения, «пику» с наборной, разноцветной
рукоятью, и так глумливо, с издёвкой, вопросил у меня:
— А что, Мишаня, оказывается, ты — и нашим, и вашим? В «зо-
не», значит, пять тыщ комсомольцев-энтузиастов? Мы все здесь раком
стоим перед «хозяином»? Ты кто?
Может, тебя самого поставить раком?
Я был так же бесправен и беспомощен перед «вором в законе»,
как голый раб перед монгольским ханом. Да и похож он был на мон-
гольского хана.Но спасение все-таки было. Нашел, нашел я тогда нуж-
ное слово.
Вот как я тогда отвёл от себя ножи воровских «шестёрок»:
— Джага,—сказал я.—За каждый стишок, за каждую «дурную
маляву» газеты прислали на мой лагерный счёт, «на боны» — деньги.
Я в своем Праве — «хули фраеров не казачить»?
Действительно, «казачить», обворовывать казенное учреждение,
а тем более государство с его прокурорами, судьями, тюрьмами, в це-
лом было, конечно, «делом чести, делом славы, делом доблести и ге-
ройства».
И Джага отменил свое намерение выпустить мои кишки на замыз-
ганный пол барака. А может, и не шибко хотел.
Да. А между тем Мироздание продолжало акцию моего освобож-
дения.
Последовала серия неких запрограммированных событий:
1. Органова на его высоком посту заменил некий Игнатов.
2. Журналистка Морозова написала какую-то статью по зака-
     зу, — и вместо, — члена ЦК КПСС Соломенцева.
3. Попросила его обо мне.
4. Замолвил тот слово Игнатову...
5. Кто-то властный приказал, и приехала в лагерь выездная сес-
    сия Народного Суда Тогучинского района Новосибирской области.
6. Вины моей в предыдущем приговоре не обнаружилось вовсе.
7. Прокурор отказался от обвинения и меня освободили прямо
    в зале суда, т. е. в так называемом «Красном уголке» зэковского бара-
     ка. 5 лет вместо 12-ти!
Еще три дня ошивался я в лагере, прощался с «кентами», пока
оформляли на меня вольные «ксивы». Сказать правду, еще сколько-то
лет я — ностальгировал по безбрежной, шумящей, первобытной, золо-
той тайге, по своей «пике» в сапоге, по особенно почтительному отно-
шению ко мне всех, кто со мной общался, — в том числе «гопстопни-
ков», убийц и грабителей банков!
Я — уехал, а Мироздание, выполнив свое намерение, наконец пе-
рекрестилось и вздохнуло с облегчением.
А где-то, наверное, за миллион парсек, в разлетающихся галакти-
ках, среди пульсирующих Белых Карликов и спирально завихриваю-
щихся Черных Дыр, в безмерной пустоте внезапно взорвалась и засия-
ла Сверхновая звезда.

Направленным пучком могучей мысли
Которая способна, как известно,
Перемещать в пространстве даже мысли,
На вогнутом, как чаша, небосводе,
На страшной высоте я укрепляю, —
Чудовищно гигантское табло.
И там, по электронному устройству
Размером, может, в полтора парсека
Бегут, спеша, мерцающие буквы,
И целые народности и расы,
Задрав башку, в безмерном удивленьи,
Читают золотые письмена!

Или:

Когда моя бессмертная душа,
Крылами исполинскими маша,
Предстанет перед Райскими Вратами,
Господь перелистает, не спеша,
Мое досье изящными перстами,
И, озарив улыбкою уста,
Меня трехкратно расцелует в губы.
И — Ангелы откроют мне Врата,
Трубя в свои серебрянные трубы!