В Аду

< Всё о г.Норильске на полуострове «Таймыр» >

Поэма? Нет! То поле кружевное,
Где каждая петля – загублен ЗЕК.
Все петли мелкие, как стуки позывного,
Всё то, что выразить тогда мог человек.

У Шаламова есть Колыма:
Тысяч – горе первостепенное,
А я детство своё вспоминаю,
Детство горькое, послевоенное.

Брат мой Миша, в шестнадцать лет
Уходил далеко от деревни.
В жнивье скошенном, в просветах,
Находил колоски потерянные.

Все серпами тогда косили,
Оставались в полях колоски,
Их тихонько, тайком уносили:
Мор и голод людей косил.

Осудили его. ОСО!
Десять лет и со ссылкой на Север.
По этапу гнали босого…
По дорогам, терявшим смелость.

Что страшней? Колыма, Норильск?
Кто не ведал – никак не ответит.
Кто попал и познал те тиски –
Ни за что не забудет на свете.

Люты ветры и люты морозы,
Крайний Север крушил всё, ломал.
Металл крошится, стынут слёзы,
Человек не ломался – стоял!

Мой Норильск закалил меня холодом,
Север крайний сиянья дарил,
Я страдала там жаркими голодом,
Что два месяца только царил.

Растерзал он мне душу ночами,
Что давили полгода. От ней
Слева, справа – темно, непроглядно…
И с  надеждою ждешь светлых дней.

В ожидании света, в окнах,
Я ловила просветы дня.
Ты держал всех под сплином глубоким,
Вы живёте, мол, здесь не зря.

Я ступала по снегу глубокому,
Засыпала под вой пурги.
Не красавица я черноокая,
Я похожа на часть зари.

Чуть блондинка я и чуть рыжая,
Заблудилась в оттенках своих,
Не кичилась ничем и не пыжилась,
Я живу с тем, что Бог подарил.

Я приехала в город просторный,
Город с техникой строился, рос.
Всё, везде и у всех, было поровну,
Ни преграды ни в чём, ни вопросов.

Мне не надо смотреть ужастики,
Я живые прошла чудеса:
Когда трубы рвались и пластиком
Лёд на зданиях всех зависал.

Света нет и все трубы трещали,
Город весь погружался во тьму.
Сводок не было. Власти молчали.
Ведь у русских нет слов: «Не могу».

Город в тундре. От жизни оторван.
Только небо его единит
И морской, если путь не сорван,
Вот и всё. Вот и весь лимит.

Непонятно, как я протянула
Жить полвека в той Северной Дали,
За наградой я рук не тянула,
Не просила нигде: «Дай медаль».

Надо мной не тайга шумела,
Надо мною мороз свирепел,
Пурги чёрные ночью свистели,
Чтоб к утру город снегом одеть.

Остановок не видно. Автобусы.
Не могли перепрыгнуть сугробы,
Люди за руки, дружно взявшись,
На работу ползли озябшие.

Внешне призрачно всё смотрелось,
И плакаты все звали «Вперёд!»
Людям радости очень хотелось.
Сюда ехали, словно на мёд.

Молодежь вся раздетая ехала,
Ведь июльское время. Жара!
Север снегом и ветром наехал.
Комсомол призывал. Посылал. Пора…

Комсомольцы мои, добровольцы!
Как обмануты, были вы все!
Вам в Норильске ничто не отломится,
До вас всё тут давно отстреляно.

Тут геологи всё раскопали,
А топографы всё отмерили.
Вас прислали, чтоб вы потоптались,
В рулевого, чтоб больше верили.

Вы призыву страны подчинялись,
Каторжанина труд Вас ждал.
Ожиданья со страхом обнялись –
Молодежь и не то побеждала…

Вы затем, всё, что шапкой накрыли,
Пенку всю поснимали с труда,
А труд Зеков поглубже зарыли,
Чтоб о них по стране не сударили.

Языкастым – вперёд с продвижением,
Всем рукастым – медали на грудь,
Ну, а те, что чуть-чуть с презрением -
Билет в руки - Норильск позабудь.

Вам потом пелену всем сняли,
Когда дети и внуки проснулись
Когда врать и писать перестали,
И вы славой чужой поперхнулись.

И живут комсомольцы гордые,
Теперь лавры почившие все.
А те люди, создавшие город,
Все остались в забвеньи совсем.

Нет! Не нужно народу крамолы!
Зеки строили город Норильск!
Не прикрыть никаким Комсомолом,
Что приехал под бравым кличем.

Завенягин расхлебывал кашу,
А Долгих получил наказ,
Кто-то, чем-то не нравился нашим:
Он – наследник. Таков приказ.

По-хозяйски во всём подходили.
Рос, мужал Золотой комбинат,
Они просто людей любили,
Не любили пустые дебаты.

Они ум и мозги не мутили:
Они руки и ум сплотили.
Всё давалось крутым ребятам,
Из тридцатых годов октябрятам.

Предо мною учёные были,
Знаменитые наши врачи!
Они жили, работали и не ныли,
Крепко-тёртые калачи.

Доктора свою душу вложили,
Кузнецов молодёжь подковал.
Двадцать пять поневоле прожили,
Но народ их любил, не стонал.

Я горжусь, что знакома с ними,
Я ходила, ступала там же…
Не хранят их теперь уже имени,
Их могилы – упрёком нам же.

А в азах своей зрелости гордой,
Позабыв о душевных ранах,
Смоктуновский и Жжёнов городу,
Отдавали талант свой ранний.

Но повеяли новые ветры,
Как цунами  - смахнуло волной:
Навалились архаровцы сверху,
Поделили всё между собой.

Развалили, что было хорошего,
Что заложено на века
Комбинат оказался заложником
У проворливых и смекалистых.

Драпировку на всех заводах,
Лоск на рудниках навели.
Сотни тысяч, забытых народом,
Что могилы в Норильске нашли.

Господа! Не забудьте Ламу!
О расстрелянных там латышах…
Мол, давайте теперь без драмы…
Там туристов теперь лопушат.

Всё заброшено в тундре. Забыто.
Не найти и могил латышей…
Только стелла в сторонке открытая,
В камне, тайно набитых клише.

Люди в лютый мороз умирали,
Негде спать. Нехватало нар.
Мертвецов в штабеля собирали,
Чтоб потом унести в Тартар.

Хоронить было негде Зеков.
Благо, горы угля за озером:
Отработаны шахтные штреки.
Можно спрятать туда беззаконие.

Хоронить? А зачем? Да и где там?!
Край Земли. Мерзлота вечная.
Сохнут мерзлые кости под ветром…
Нету звёзд там. Пути нету Млечного.

Люди гибли от голода, холода,
Наготу нечем было прикрыть.
Нет пути – везде тундра голая,
А жилья здесь нигде не найти.

Возгорались потом терриконы,
Чёрный дым день и ночь стоял.
Где Советские наши Законы?
Как же Партии мы доверяли!

Терриконы горят днём и ночью,
Их в тумане мерцают вехи.
До сих пор Зеки там покоятся
Там тела в глубине. Навеки.

А весною ручьи разливаются,
Журчат, веселятся, кружатся…
И кости с Земли вымываются,
То в жизни. Не в фильме ужасов.

Гнётом, пытками, болью убитые,
Все ушли в Мир Иной увитые
А весною, водой омытое,
Возвращает Природа забытое.

Кощунствуют Злые люди,
Привыкли, плетут анекдоты.
Жестока тому прелюдия:
Жизнь ЗЕКа была короткой.

Многолетнее к дому стремленье
Заменили свободой с отметкой:
Вот – свобода, а вот – поселенье,
Не забудь: каждый месяц проверка.

Пашкой звали умельца-плотника,
Он бараки сам стал мастерить.
Пока лето - и дело нехлопотно…
И народ стал тихонько селиться.

Строить начали просто руками,
Деревянные блоки, дома,
Чтоб укрыться от снега. На камнях
Холод сковывал. Снова тюрьма.

Месяц-два – подросла деревня,
Её Пашкиной стали звать.
Порубили кустарник, деревья,
Стали топливо впрок запасать.

Грызли землю кайлом, лопатой,
Добывали хоть чуть-чуть угля,
Согревали барачные хаты
И спасались в тепле до утра.

По десятку в бараках ютились,
Где простора – на двух, на трёх,
Понемногу старались, трудились.
Пашкин рос, разрастался посёлок.

Давно Пашкиной нет деревни,
Там снабжение. Базы стоят,
Производственные управления
И вагоны по рельсам скрипят.

Знаки вышек росли, менялись,
Разрастались строения всюду,
И порядки в Стране менялись…
Приковал ЗЕКов Север лютый.

Я по тундре ходила и видела
Лишь кресты безымянных могил,
Но я верю! Их души видели,
Как склонялась я, их увидев.

Я не только встаю на колени,
Я не только над ними склонюсь:
Я хочу подарить поколеньям
Эти строчки. Об этом молюсь.

Пусть не верят они призывам,
Ярким, дутым, слепым словам:
Что, мол, Север-Край сильных. А ниже:
- За рублем приезжайте все к нам!

Север – сильный, жестокий панцирь
И он давит живое в тисках
Он коварен. А нежным танцем,
Он приснится в кошмарных снах.

Живым кладбищем город Норильск
Стал политику, рецидивисту.
Ни плохой, ни хороший бандит
Не ушёл ни один. Не рискнул.

На болотах и сопках стоит,
На несметных земных богатствах…
У кого теперь сердце болит?
Кому дело до прошлого братства?

Смотришь сверху с высокой Шмидтихи:
Город-весь твой. Внизу. На ладони.
Взгляд плывёт, отмечает штрихи,
Если солнце вверху позволит.

Потому что со всех сторон,
Окружают высокие трубы.
Ветер дует без сил посторонних –
Плотно жмёшь дырки носа и губа.

Там Надежда дымит на Западе,
Медный рядом несёт Серы газы,
Чуть поодаль от Юга, как в заводи,
Трубы Никеля с дымкой газовой.

Аглофабрика хвост лебяжий
Распускает вулканной пылью,
Пурги пыльные тут наглядные,
Это вам не киношный триллер.

А Норильск, весь внизу, в котловане,
Копошится с людьми живыми,
И живут они в Адовом чане,
Где металл разгоняют по жилам.

После смены выходят люди,
От плавильных горячих печей.
Через соску дышать смену трудно,
Не до смеха им. Не до речей.

Глаза тусклые, щёки опавшие,
Как у важенки, что на убой,
Зато гордые, труд познавшие,
Отдохнут – завтра снова, как в бой.

Спутник городу новый построили:
Рядом город-красавец- Талнах.
Копром каждый рудник обустроился –
Все богатства народу на благо.

Всё учли инженеры местные,
Позабыли коварства вечности,
Технологии будто известные…
Мерзлота не прощает беспечности.

Собирали медали горстями,
Дырки делали под ордена,
А дома разрушаться стали,
Как в Игарке. Пример наглядный.

И, стоят теперь многоэтажные,
Смотрят в тундру пустыми глазами,
А Герои Труда по дважды,
Зад свой Северу показали.

Рудари, металлурги, строители –
Все едины, неразделимы,
Сверху грянули покорители –
Пальцем в небо! И всё поделили.

Кому – пряник, кому – селёдочку,
Подхалимам – зарплату ахову,
Лизоблюдов – поближе к серёдочке,
Их погладить, потом на плаху.

Нехватало на всех сладких пряников:
Обнищал вдруг богатый бюджет.
Тем, кто рвался особенно рьяно,
Тем – машину, иль пачку в конверте.

Ловко придуманный сверху,
Был кризис объявлен Гиганту,
Расставив рукастые сети,
Тут не нашлись олигархи.

Разделили Таймыр по кусочкам,
И Норильск под метёлку попал.
Не сдержали, ни тундра, ни кочки-
Всюду жадный, звериный оскал.

Перестроечной революцией
Разметало по Тундре всё,
Налетели архаровцы тучей,
Стали люди, их труд, никчемны.

Путь до Власти одним самолётом,
Не услышит никто, хоть кричи,
Аж четыре часа до ней лётных,
Тут законы свои… Молчи…

Я не сказку Вам здесь рассказала.
Не поэт я. Оратор не пылкий.
Я на сорок пять лет наказала
Себя добровольную ссылкой.


        Эпилог

Нету раскаянья прошлому,
Если царит беспредел.
Замена змеиная, пошлая,
Обманный готовит Удел.

Что же лучше: Норильск? Колыма?
Ведь у Ада одно покрывало.
На Земле уже хватит дерьма,
А в Аду его ещё мало?!

Где теперь Вы, царьки рукастые,
Что по трупам к медалям шли?!
Все пророками были. Глазастые…
Иль бесславно давно почили?

Кресты по Тундре. Они упали.
Им мох постелью мягкою навек.
Могил не видно. Их и не копали.
Земля тверда. В ней вечен человек.