Cад

Светло, прокошено и чисто в убитом засухой саду. И ты – как жизнь киноартиста – вся на виду, вся на виду. В плену рассеянного света мой «Рейнметалл» и венский стул из тех времён, которых нету – железный лязг, далёкий гул, от дачи ключ не подошедший, окно на первом этаже, ушедший брат, отец ушедший, не вспоминаемый уже…
Оно вернётся-обернётся, ударит в колокол ночной, оно на лестнице споткнётся и чертыхнётся за стеной: кирза гармошкой, руки в брюки, и покати в дому шаром, и к ляду точные науки, когда на пристани паром, когда в бинокль довоенный из-за соснового ствола увидишь, как в иной Вселенной ты мимо пристани прошла! О, пароходик отошедший! О, дым над пристанью пустой! Есть в нашей юности ушедшей настой хмелящий и густой. Дана нам в зрелости свобода от животворных этих чар. Тихи медлительные воды, над Плёсом сумерки и пар, найдёшь подсоленное слово, перекатаешь по губе… но нет свободы от былого, оно во мне, оно в тебе, о нём и скажешь и напишешь,  и от бессилия соврёшь; мотив полуночный услышишь, и что-то давнее поймёшь.