Худой арестант посмотрит в глаза конвоиру
И молча протянет от времени смятый листок:
«Здесь смертью моей да пребудет спасение миру…»
И после, вдогонку, ещё, может, несколько строк.
Тот смерит глазами царапины, раны на теле
Да длинный продольный синяк на стареющем лбу.
«Ступай, заключённый. По мне, говорить — так о деле.
А все свои сказки ты мухам расскажешь в гробу».
Завыла луна, в унисон пробежавшей дворняге.
Тюремщик взял лист и презрительно выбросил в грязь.
Вся эта планета — лишь суша в объятиях влаги,
Ребёнок, что плачет о многом, над малым смеясь.
Худой арестант покачнулся. На периферии
Уж солнечный диск выполз медленно на горизонт.
«Пребудьте ж вы счастливы, дети Христа и Марии.
Иными словами, весь сей человеческий род».
Он сжал кулаки и расправил сутулые плечи.
И гордо, с улыбкой взошёл на большой эшафот.
Пусть люди не врут — ничего это Время не лечит!
Лишь просто к годам добавляет ещё один год.
И как бы в туман ускользают бои и потери,
И как заведённый играешь в запретную масть,
Чужими ключами вскрываем закрытые двери,
И жизнь подпираем локтями, чтоб вдруг не упасть.
«Казни ж иль помилуй! А впрочем, отставить второе!
Я всё уже сделал, на что был хоть как-то готов!» —
Он вдруг замолчал, посмотрев исподлобья на море,
Что тихо плескалось за сотню-другую шагов.
Минуты спустя его тело зашьют и зароют,
А память спокойно и чётко внесут в каталог.
Мы будем вставать по утрам, забывая иное,
Да дрыхнуть вповалку ночами, не чувствуя ног.
Мы все проживём то, что вроде бы выбрали сами —
Женитьбы, разводы, богатство и иже-то с ним.
Не думая даже, что всё, что есть под небесами,
Быть может, давно уж «оплачено» кем-то другим.
Исполнено, сшито, разлито от края до края.
Замолвлено, прожито, лишь вспоминаясь как сон.
Одними колёсами точно такие ж толкаем,
Что вертят другое зубчатое жизнь-колесо.
И как ни крути — будь ты нищий иль бесишься с жиру —
Но всю эту жизнь всё равно ведь живём под залог.
«Здесь смертью моей да пребудет спасение миру»...
И после, вдогонку, ещё, может, несколько строк.
2007