Волны липнут шеренга к шеренге,
Разбиваясь о каменный мыс.
Моё имя — чужак Раттенфенгер.
Человек, убивающий крыс.
Я родился меж раем и адом,
Но едва появился на свет,
Все вокруг, кто со мной были рядом,
Лишь насмешки бросали мне в след.
Они жили по Божьему слову —
Без капризов и лишних затей,
Занимаясь хозяйством по дому
И лишь на ночь целуя детей.
Ну, а те — оголтелой гурьбою —
Каждый весел, удачлив и смел —
Издевались весь день надо мною
Кто как мог. Или кто как хотел.
Не нарочно и как бы некстати,
Лишь за то, что я был не такой.
Проклинайте теперь, бога ради!
Проклинайте, вам мир и покой!
***
Так, взрослея, я с каждой минуткой,
Без излишних эмоций и слов,
Понял, жизнь — это скверная шутка,
И увы, человек — это зло.
Полетели сезоны и зори,
И, скрываясь от масок и лиц,
Я все дни проводил то на море,
То в лесах, средь деревьев и птиц.
Я читал, что скрывали пещеры,
Слышал голос лежащих в земле.
И бесстыдно нагие химеры
Отдавались заведомо мне.
Но однажды в погоне за уткой,
В камышах обретая свой быт,
Я нашёл ту заветную дудку,
Из которой и сделал свой «щит».
Есть миры, что лежат у дороги,
Но есть те, что не явят и штрих.
Если были когда-нибудь боги —
То я тоже одним стал из них!
Я играл, как на выдранном нерве,
Повергая то в негу, то в страх.
Меня слушались волки и черви!
Меня черти боялись в кустах!
И коль скоро был Каин и Авель,
И от рока никак не уйти,
Городок под названием Хамельн
Вдруг возник у меня на пути.
***
Там всё было до боли знакомо —
Те же люди, без лишних затей,
Занимались хозяйством по дому,
Перед сном целовали детей.
Кто в соборе, кто в грязном трактире,
Кто взлетает, кто падает вниз,
Всё-превсё было в этом их мире,
Одного только не было — крыс.
Нет, конечно, на то воля Бога,
Было несколько, словом, как фон.
Только крыс должно быть очень много!
Крыс вообще должен быть легион!!!
И по чьей уж там воле, кто знает,
Уж позвольте о том умолчать,
В городке под названием Хамельн
Этих крыс стало вдруг прибывать!
Они лезли в окошки и щели,
С писком рыскали по площадям,
Чтобы все, будь то люди иль звери,
Не могли глаз сомкнуть по ночам.
Чтобы жизнь прекратилась как будто,
Чтобы время замедлило бег
И дабы одним солнечным утром
В город странный вошёл человек.
***
На мне были колпак с бубенцами,
Яркий плащ и цветное трико.
Я смеялся одними глазами
И руками водил широко.
Так дошёл я до княжьего дома,
И, свершив ритуальный кивок,
Попросил позволенья взять слово
И вот так начал свой монолог:
«Мой поклон вам, о, Князь и Княгиня!
Будь вам в радость и хлеб, и вода.
Но слыхал я о том, что отныне
Этот город постигла беда.
Будто крыс богомерзкое племя
Не даёт всем пресчастливо жить,
Но за сто золотых
Этих тварей земных
Я всем сердцем клянусь истребить!»
Взгляд владыки был полон сомненья,
Но как истый отец-старожил
Он, послушавшись общего мненья,
Сие действо свершить разрешил.
И подобно коровьему стаду
Все разинули рот сообща,
Когда вместо крысиного яда
Я вдруг флейту достал из плаща.
Смолкли все, даже птицы на гнёздах,
Губы плотно обняли мундштук,
И в горячий полуденный воздух
Выплыл первый магический звук.
И сейчас же под властью аккорда
И влекущей мелодии фей
Появилась крысиная морда
И другая, вмиг следом за ней.
Я их помню десятки и сотни,
Серых тел, ослеплённых игрой.
Продираясь сквозь ставни и сходни,
Они жадно плелись вслед за мной.
По камням и ступеням причала —
Пусть к воде, пусть хоть в ада врата!
Лишь бы только она всё звучала!
Не умолкла бы лишь никогда!
Лишь бы только... но звук вдруг прервался.
Старый колокол выдавил бой.
И все крысы — кто был, кто остался —
Вниз под воду ушли с головой.
Вниз под воду, где волны шеренгой
Набежали на каменный мыс.
Аллилуйя! Ich bin Rattenf;nger!
Человек, убивающий крыс!
***
Тишина накатила как туча.
Все молчали, не веря глазам.
И тогда, чтоб их доле не мучить,
Я нарушил молчание сам.
«Вот и всё, мой великий Владыка!
Будьте ж счастливы, присно и днесь.
Я избавил ваш город от ига.
Я избавил и спас его весь.
И теперь удалюсь восвояси
И покину Твой княжеский двор,
Как отдашь ты мне куш
За утопленных душ,
Как о том наш и был уговор».
Тут владыка помедлил с минутку
И под общие гогот и смех
Мне промолвил: «И ты эту шутку
Впрямь всерьёз принял, мил человек?
Признаю, это было ей-боже,
Да, конечно, играл ты как бог.
Только так, как мне кажется всё же,
Каждый третий сыграть-то бы смог».
И под вопли и взмахи руками,
Под смешки и комический стон
Я из города с именем Хамельн
Был с позорищем выброшен вон.
Вместе с чудом не сломанной дудкой,
Без излишних эмоций и слов.
Ибо жизнь — это скверная шутка,
И увы, человек — это зло.
***
Дальше всё было быстро и гладко —
Тишина да молчание дней.
Гадко, граждане, всё-таки гадко
Так встречать досточтимых гостей.
Я дождался воскресного часа,
Когда в церкви собрался народ,
И пока все молились на Спаса,
Вновь предстал у знакомых ворот.
Посмотрел и, не чуя тревоги,
Видя только снующих детей,
Я дошёл до центральной дороги
И достал свою чудо-свирель...
Флейта кровь протолкнула по венам,
И, забыв про игру и испуг,
Дети с тихой покорностью плена
Стали медленно суживать круг.
Шаг за шагом, сквозь двери и ставни,
Из дворов, из подворий и дыр
Они шли вслед за мной, как недавно
Те, что также покинули мир.
Где живут беспристрастно и мудро,
Без капризов и лишних затей...
И откуда в то сонное утро
Я увёл всех сто тридцать детей.
Сквозь дороги, поляны и морось,
По тропинке к скале за горой,
Что, впустив всех, неслышно сомкнулась
Как ворота у нас за спиной.
Чтобы жизнь ярко-огненной лентой
Продолжала свой траурный сказ.
Чтобы все мы остались легендой,
Хоть один бы единственный раз.
Ибо, как бы то ни было жутко,
Без излишних эмоций и слов,
Наша жизнь — это скверная шутка,
И, увы, я такое же зло.
***
Тихий город живёт и поныне,
Процветая и прячась в лесах.
Чудо-рыбы копаются в тине,
Чудо-ноты звучат в голосах.
Чудо-дети гуляют по травке,
И дожди берегут их следы.
Старожилы, приезжие, шавки,
Разжиревшие чудо-коты.
Да туристы, шеренга к шеренге,
Денно точат тот каменный мыс,
Где когда-то чужак Раттенфенгер
Уничтожил всех в городе крыс.
2005
* Настоящие события гипотетически действительно имели место, став впоследствии материалом для большого числа сказок и легенд. Так или иначе, на здании старинной ратуши в немецком городе Хамельне сохранилась надпись: «В году 1284 в день Иоанна и Павла, что было в 26-й день месяца июня, одетый в пёструю одежду флейтист вывел из города сто тридцать рождённых в Гамельне детей на Коппен близ Кальварии, где они и пропали».