Комсомол - не просто возраст

«Комсомол - не просто возраст…» Татьяны Воеводиной
https://zavtra.ru/blogs/komsomol_-_ne_prosto_vozrast

Евгений
Волобуев
1 ноября 2018 в 19:48
Тоска, Татьяна, у Вас, с Вашей косомольской юностью. У меня было совсем по-другому.
Я учился, после года матроской службы на крейсере Михаил Кутузов, в Каспийском Высшем Военно-морском училище имени Сергея Мироновича Кирова.
Уверен – существуй на свете толковый обобщенный показатель качества высшего учебного заведения, Каспийское Высшее Военно-морское училище имени Сергея Мироновича Кирова вышло бы по нему лучшим учебным заведением двадцатого века.
Там давали высочайшее высшее образование (лишь называвшееся стандартным) и прекрасное профессиональное – высшее военное. Распорядок дня, воздух, два бассейна и другие спортивные сооружения предоставляли прекрасную возможность для физического развития.
Но самое главное, – и это ставит училище выше любого другого учебного заведения мира, – там действительно существовало самоуправление курсантов.
Мне искренне жаль всех ребят, у которых в школах, училищах, институтах есть сегодня современная система самоуправления. Управление там осуществляется, в лучшем случае, выборными лидерами или комитетами, что не позволяет ученикам, студентам, курсантам или слушателям ощутить коллективизм, обучиться коллективному управлению. Большинство при этом не осваивает даже лидерское управление. Массы учатся выбирать лидера, передавать ему право решения и следовать за ним, а не решать постоянно свои же вопросы самостоятельно.
Наше же самоуправление осуществлялось не начальниками, не демократически избранными комитетами или лидерами, как в любом другом учебном заведении, а самим коллективом курсантов.
И я уверен, что если бы в свое время А. С. Макаренко дали возможность работать в полную силу над его теорией и практикой воспитания в коллективе, он бы пришел в конечном итоге именно к нашей системе. Ведь тот коллективизм, который создавал Макаренко, являлся скорее лидерским коллективизмом. И главным лидером там всегда был сам Антон Семенович, как бы он от этого своего лидерства не открещивался. Это относится и к системе воспитания в коллективе В. А. Сухомлинского, хотя он понимал многие недостатки системы Макаренко и пытался их подправить. И у Макаренко, и у Сухомлинского всё еще слишком сильна была лидерская составляющая их систем воспитания в коллективе. А лидерский коллектив – сомнительный коллектив.
Все мы знаем воспитанников Макаренко. Это были сплошь прекрасные люди, каждого из них можно ставить в пример во многом. В то же время, никто из них не решился сделать что-то значимое для всего общества. Они отвечали только за себя, но не брали никогда ответственность за что-либо общественно значимое, уступая это другим. Часто, кому попало. Они, как это всегда происходит в лидерском коллективе, оказались придавлены авторитетом лидеров, не получили практики управления, которую должен получать сызмальства каждый человек.
Скажу больше. Те воспитанники Макаренко, которых я знал лично, были прекрасными людьми, старательными, трудолюбивыми, воспитанными, светящимися какой-то благодатью, расположенными к самопожертвованию для других людей. Они всегда с радостью готовы были отдать и отдавали (!) свою жизнь за советскую власть. С ними было приятно жить и работать. От них можно было не ждать подвохов. На них можно было положиться в работе, в быту. Нахлебавшись сиротства, они испытывали сильнейшую тягу к семейной жизни, к семейному очагу. Но в то же время, они поражали меня своей неуверенностью в общественной жизни, какой-то инфантильностью, какой-то обособленностью, страхом перед образом жизни других. Ведь все они видели тот бардак, который у нас творился. Но и помыслить не могли чем-то, помимо безупречного личного поведения, выступить против него. Все они были просто лапушками, старавшимися не прикасаться к грубостям жизни. Разве что могли обсудить и осудить их на своей кухне.
Переборщил или не добрал Антон Семенович с воспитанностью? Или не дотянул в становлении гражданской позиции своих воспитанников?
Сегодня, спустя почти полвека после окончания мной училища, я могу точно сказать, что из меня не получилось бы ни уверенного моряка, ни ответственного человека, если бы я не прошел школы управления, которую проходил в нашем коллективе каждый рядовой курсант. В той школе каждый постигал на своем опыте систему взаимоотношения людей, систему управления, учась – управлять другими; управлять собой; быть управляемым другими.
Эта наша школа, эта наша система обучения управлению, была исключительно эффективной. Ведь постоянно каждый вырабатывал свое собственное решение, каждый мог сравнить свою систему выработки решений с работой других и затем убедиться в своей правоте или неправоте. И так как коллективно выработанное решение было почти всегда правильным, это обеспечивало комфортную жизнь в нашем коллективе.
Мне часто приходится сталкиваться с пренебрежительным отношением к коллективизму. Множество людей считают коллектив стадом, а коллективизм – стадным чувством, атавистическим, якобы, инстинктом. Вот, дескать, ходили мы когда-то, в допещерные времена, стадами, чтобы обороняться от диких зверей, и сохранили эту стадность по сию пору.
Здесь все поставлено с ног на голову.
Именно лидерская система, в которой мы все еще живем, где мы ходим стадом за козлами, идущими во главе, и является атавистической. Именно в допещерное время, когда появлялся кто-то посильней других, люди вынуждены были следовать за лидером. И правильно делали. Потому что демократически настроенных или несогласных тогда традиционно съедали. Как нередко тем или иным образом съедают несогласных в лидерской системе и сегодня.
Но сегодня же все образованы, все могут иметь толковое собственное мнение. Нам пора научиться не пренебрегать разумами людей, пора окончательно перейти к коллективизму.
Когда позже я служил штурманом на атомной подводной лодке, у нас был командир лодки, толковый и яркий индивидуум. Я вечно с ним спорил по теории коллективизма. Он считал коллективизм бредом, подрывающим единоначалие. И вот, пришлось нам однажды проходить минное поле, оставшееся после прошедшей войны. Подводники знают, какая это тоска, когда ждешь скрипа минрепа о корпус и весьма вероятной смерти. Командир просчитал курс, скорость и глубину погружения лодки, скомандовал их, и мы пошли.
На лодке тишина, все напряженно вслушиваются: нет ли постороннего шума, нет ли скрипа? Я проверил расчеты командира и нашел в них ошибку. Оказалось, что мы идем в самую гущу мин. Командир побелел лицом, поняв, каким он был гордым одиноким козлом. Когда мы все же спаслись, командир перестал резко выступать против коллективизма и стал прислушиваться к другим. Но почему для этого ему обязательно надо было залезть на мины?
Самоуправляющийся коллективизм – это не только жизненная необходимость, это необыкновенное удовольствие, даже счастье для членов такого коллектива. И для достижения этого счастья должны выполняться определенные действия, создаваться определенные условия.
Конечно, наше самоуправление не подносилось курсантам на блюдечке руководством училища. Конечно, такой коллектив не мог быть создан изнеженными белоручками, духовно и душевно слабыми ненадежными людьми, не верящими в себя и не умеющими опираться на других.
Такой коллектив мог быть создан только бывшими рабами, молодыми матросами, прошедшими ад кандидатского стажа на флоте. Там, на кораблях, мы были беспомощны, потому что были неопытны, потому что были рассеяны в матросской массе и поодиночке ничего не могли сделать с системой. Здесь же мы объединились в непобедимый коллектив, нацеленный на устранение любой несправедливости. Мы устроили себе пять лет такой жизни, какую только могли себе вообразить. Мы не мирились ни с чем, что нас не устраивало, даже самой, казалось бы, пустяковой мелочью. Мы не упустили ничего, сделав все, что было нужно для нашего развития.
И это была не господская жевательная жизнь, хоть мы и чувствовали себя хозяевами жизни. Требования, предъявляемые нашим курсантским коллективом к каждому его члену, были чрезвычайно высоки. На мой взгляд, даже слишком высоки. Если в коллективе становилось известно о каком-либо позорном поступке курсанта (например, обидел дома младшую сестренку, забрав деньги из ее копилки), такой курсант по решению коллектива вылетал из училища. То же происходило, если кто-то получал повторно двойку.
Все решения, принимаемые курсантами, утверждались руководством училища. Вплоть до отстранения от должности преподавателей или начальников. Даже если такие решения были сомнительными или заведомо неправильными. Спустя какое-то время это становилось очевидным, и курсанты исправляли положение, насколько возможно. И учились, тем самым, жизненной осторожности.
Ни постоянный состав училища, ни мы, курсанты, не представляли собой однородную массу. Среди высших руководителей попадались почти сформировавшиеся господа, рассуждавшие о неприемлемости товарищеских взаимоотношений между начальниками и подчиненными. Было и немало курсантов, стремившихся выбиться «в люди», стать элитой, подняться над другими.
Как любой коллектив, как всё общество, наш коллектив мог стать и стал сплоченным в общей борьбе с недостатками, в борьбе за положительное, представлявшееся нам важным. Хочешь жить нормально, понимаешь, что в одиночку ничего не сможешь добиться, так не жалей сил на создание коллектива!
Наше самоуправление давало гарантию свободы и развития каждому члену коллектива. Учись, развивайся, будь честным и справедливым – и коллектив не даст тебя в обиду.
Лидеры, пытавшиеся вести за собой наш коллектив, но не представлявшие, что есть и другой смысл жизни, кроме как стать лидером или служить лидеру, не приживались у нас, какие бы мощные группировки не создавали. Даже весьма харизматические лидеры. Даже когда коллектив не подвергал сомнению их особые качества и выдающуюся способность к руководству. Например, не прижился потрясающий лидер Евгений Печеник.
Карьеристски настроенным лидерам, если они не преодолевали эгоистические наклонности, становилось скучно в нашем коллективе. Как же, стал начальником, а никто не обращает внимания.
Воля нашего коллектива всегда выковывалась самим коллективом. При этом любой начальник переставал быть начальником. Формально он имел права рядового члена коллектива. На деле же не припомню, чтобы кто-нибудь из наших строевых начальников рискнул выразить особое мнение в коллективных делах, пусть даже личное мнение, не начальническое. Начальник не становился изгоем, наоборот, он старательно выполнял свои уставные обязанности по поддержанию структуры и функций вверенного ему воинского подразделения. Но значимость его в выработке коллективных решений, если сравнить с любым рядовым членом коллектива, становилась ничтожной. Коллектив весьма настороженно относился к участию начальников в коллективных делах, считая, что начальники слишком зависимы, чтобы быть объективными.
Коллектив был нашим детищем. Его лелеяли, но ему не подчинялись безоговорочно.
Например, курсант Иван Тореев отвечал за комсомольскую организацию факультета, был ее постоянно избираемым секретарем. Между прочим, это была офицерская должность, хоть и не строевая. Но Ивану бы и в голову не пришло диктовать что-либо коллективу. Ведь именно коллектив поставил его секретарем. Вопреки политотделу, в тяжелейшей борьбе с ним, свершив то, чего у нас не было с гражданской войны, когда рядовые становились командирами. Бывало так, что Иван принимал решения за коллектив, не спросив его, или вопреки коллективу, спросив его. Но это было не правилом, а редчайшим исключением. И переживал он в этих случаях страшно, боясь коллективного неодобрения. А зря переживал. Не будь Иван самостоятельным, он не был бы и достойным членом нашего коллектива.
Нам не нужны были люди безвольные, порабощенные подчинением (в том числе и коллективу) – ни воинские начальники, ни общественные функционеры, ни рядовые члены коллектива.
Наоборот, очень ценилась оригинальность, потому что с оригинальными личностями жилось, как правило, интересней. У них можно было чему-то научиться. Если Толя Муратов (Рантик) может плыть в бассейне подводной лодкой с двумя перископами, рукой и ногой, одно это уже достойно уважения. А уж наших певцов и гитаристов коллектив носил на руках.
Я постоянно курировал спортсменов и был неформальной «классной дамой» одного из младших курсов, обеспечивая там поддержку решениям нашего коллектива. И никогда не чувствовал себя незаменимым. Но я мог и уклониться от выполнения решения коллектива, если оно мне не нравилось, мог даже противодействовать. Это было обычным делом и обходилось без неприятных последствий для меня и разрушительных последствий для коллектива. Коллектив был для меня средством и местом моего развития, там я находил удовольствие и радость. Коллектив не мог быть мне в тягость. Если мне что-то не нравилось – всегда можно было бороться или не участвовать.
И никто этому не препятствовал.
Более того, никто не препятствовал чьим-либо карьеристским устремлениям. Хочешь – иди на любую должность или в отличники. Никто не упрекал и тех, кто забивался в свой угол и жил, бывало и такое, бирюком.
Но почти всем было интереснее жить одной жизнью с коллективом, потому что там было не соревнование, а обмен достижениями.
Позже, когда я служил на флоте, встречал иногда офицеров солидного возраста и звания, закончивших училище и академию, но не умевших плавать. В воде они сразу же топором шли ко дну. И это морские офицеры?!
У нас такого и быть не могло. У нас были курсанты, которые серьезно занимались плаванием, были выдающиеся пловцы и ватерполисты. Бултыхаясь в одном бассейне с ними, каждый курсант худо-бедно получал хотя бы какой-нибудь разряд по плаванию.
И так во всем.
Был момент в самом начале, когда именно я совершил тот необходимый поступок, который положил начало этому нашему удивительному коллективу.
Отдельные предметы у нас вели временные преподаватели, постоянно работавшие в ВУЗах Баку. Как правило, это были очень грамотные специалисты. Мне понравился, например, яркий, увлеченный своим предметом преподаватель психологии, выявивший во мне чистого флегматика. Я же считал, что он немножко путал флегматичность с выдержкой.
Но вот один из «пришлых», преподаватель черчения, оказался с гнильцой. Он открыто заявил, что все наши работы будет оценивать не по качеству, а по размерам подношений. Мы тут же сговорились не сдавать ему свои чертежи вообще и посмотреть, как он тогда выкрутится.
Настало время сдачи работ. И один из нас, вопреки договоренности, понес чертеж к столу преподавателя. Я вскочил, догнал отступника, бывшего тогда, между прочим, моим командиром отделения, непосредственным начальником, выхватил его чертеж и разорвал в клочья (чертеж, не штрейкбрехера) перед носом изумленного преподавателя. Потом вернулся на свое место. Больше желающих сдать работу не нашлось.
На следующий день мы с интересом ждали оценок. Всем были выставлены четверки. Выкрутился, гаденыш!
Мы собрали комсомольское собрание, пригласили на него руководителей училища и изложили свое мнение о взяточничестве. Больше того преподавателя мы не видели.
И пошла у нас акция за акцией.
Попытки подорвать наше самоуправление, например, навязав нам комсомольских руководителей сверху, постоянно предпринимались политическим управлением училища. Но такие попытки никогда не удавались. Зато победы в таких схватках укрепляли коллектив. Что меня по сей день удивляет, так это то, что нас ни разу не удалось расколоть, хотя ветвей, фракций, подколлективов, группировок и просто оригинальных одиночек у нас было множество.
Полагаю, что с нами невозможно было справиться, потому что у нас не было лидеров или главарей, единолично рулящих коллективом, и, соответственно, нельзя было управлять всеми, подчинив или запугав немногих. У нас были такие лидеры, как в велосипедных гонках – только был один лидер, как впереди уже другой, потом третий или снова первый.
Да и не лидеры это были, а скорее исполнители воли коллектива по отдельным вопросам. Всегда временные, хотя некоторые становились такими лидерами-исполнителями чаще других. Не дошли мы все-таки до коммунизма в отдельно взятом коллективе. Получалось у кого-нибудь что-то лучше, и он становился куратором своего направления. Таких направлений и такой работы было гораздо больше, чем нас, курсантов. Поэтому все мы, без исключения, многократно побывали в таких лидерах-исполнителях. Работа эта была не очень завидной, достаточно затратной, хотя и всегда поддерживаемой, всегда почетной.
А вот со стороны строевого командования училища даже и попыток не было посягнуть на наш коллективизм. И это правильное решение было заслугой всего постоянного состава училища. Тем более что, как мы выяснили на пятом курсе, с самого начала среди нас был информатор, скрытый, но ярый противник коллективизма, анонимно извещавший командование о наших задумках. Он выходил в город и опускал там письма начальнику училища без подписи. Его донесения просто прятались в сейф.
У этого курсанта погиб в войну отец. У нас многие были военными сиротами, но вот он особенно остро переживал свое сиротство. И эти переживания перешли у него во всепоглощающую ненависть к немцам, к румынам и ко всем иностранцам. Из-за него мы вынуждены были прекратить международные футбольные матчи, потому что каждый раз он, очень хороший футболист, устраивал на поле драки c иностранцами.
Он считал, что коллективизм вреден, что нам нужно все силы бросить на сплочение, на повышение воинской дисциплины и так далее. Ничего другого для него не существовало. Он стал фанатиком, весь в будущей войне.
Свои мотивы он подробно описывал в донесениях, давая там нам нелестнейшие характеристики, требуя навести в училище «нормальный воинский порядок». Что характерно, из него не получилось потом ни толкового штурмана, ни толкового строевого командира. Он вынужден был перейти в политработники, а затем стать преподавателем тактики. Рамки его фанатизма не позволили ему освоить даже то, к чему он так отчаянно стремился.
Открытых возражений, сомнений, споров о нашем коллективизме у нас было множество. Открытого предательства самой идеи коллективизма не случалось. А вот подпольное было. Правда, лишь в одном этом случае.
Между прочим, коллектив предложил мне, как старейшему, активнейшему и справедливейшему рядовому члену коллектива, единолично решить судьбу доносчика. Что бы я ни решил сделать с ним, было бы выполнено. Именно так постановил коллектив, когда доносчик был вычислен. При этом я должен был выполнить лишь роль судьи, а исполнить приговор следовало другим.
Две недели я изучал донесения этого курсанта и бился головой о стену. И выполнил решение коллектива, но по-своему, уклонившись от принятия наказующего постановления. Решил ничего не решать, ничего не менять. Да и что я мог решить? Наказать войну, которая здесь была первопричиной? И хоть публика была в ярости, я был в своем праве. Потому что такие вещи не под силу поднять одному человеку.
У нас есть административное и уголовное право, есть многократно продекларированные права человека. Но права коллектива абсолютно не разработаны, за некоторым редким и робким исключением (в профсоюзах, например). Любой коллектив обязан иметь понятные для всех ограничения в правах. Иначе он может легко превратиться в бандитскую группировку, что, на деле, слишком часто и происходит.
Но это не главное. Главное – устремленность коллектива к служению человечеству. А есть ли пункты, утверждающие принципы человечности, например, в КЗОТе? Нет там нигде ничего такого, даже в преамбулах, как будто КЗОТ не люди сочиняли.
Многие ротные командиры, многие преподаватели были сами увлечены и воодушевлены нашей самостоятельностью, старались поднять ее уровень, принимая деятельное участие в наших начинаниях, выступая со своими инициативами.
Большой популярностью пользовался, например, свободно посещаемый вечерний университет, где преподаватели читали лекции на самые разные темы. Дух свободомыслия был там необычайно высок. И когда некоторые политики училища пытались укротить этот дух, курсанты горой вставали на защиту свободы мышления, свободы обсуждения любых проблем.
Свобода высказываний и инициативных предложений была важнейшей характеристикой нашего коллектива. А попробуйте повысказывайтесь, попредлагайте в лидерской системе?!
Надо сказать, эта свобода просто распирала некоторых, всегда искавших, что бы такого придумать, высказать, предложить, учинить интересного, а лучше героического.
Например, Саню Строкова «распирало» по двум направлениям. Во-первых, он обожал затаскивать личные автомашины преподавателей в труднодоступные места, чтобы потом всё училище ломало головы, пытаясь догадаться, как это ему удалось? Во-вторых, он проникал через окна верхних этажей в кабинеты с опечатанными дверьми, устраивая там полтергейст. Считаю, что однажды я спас Сане жизнь, когда он хотел написать на фронтоне нашего клуба: «Кинотеатр плохих фильмов». Мне удалось доказать ему, что из-за технической неоснащенности и отсутствия страховки он свернет себе шею.
Я специализировался в спортивной, морской, туристической деятельности и очень любил выкидывать всякие штучки-шуточки на экзаменах и зачетах. Например, мог засунуть на экзамене по техническим средствам кораблевождения за пояс лист бумаги так, чтоб уголок был виден экзаменаторам. А за шпаргалку из училища отчисляли без разговоров. И вот бедные экзаменаторы, мои же любимые преподаватели, перемучавшись, выбирая между долгом и хорошим отношением ко мне, отбирали эту «шпаргалку». И читали в ней: «Да здравствует ТСК!» Будь я на их месте, удавил бы такого шутника. Но они находили в себе силы посмеяться.
Было осуществлено и много серьезных проектов. Организационных, образовательных, познавательных, политических, благотворительных, спортивных, музыкальных, театральных, туристических. Но все же, больше было просто веселого. Мы же были (и остались, надеюсь) креативными мальчишками.
В лидерской же системе у нас не получилось бы и тысячной доли этого.
В нашей стране преувеличили роль лидера настолько, что задавили коллективный разум, коллективную волю и коллективную ответственность. Мы не смогли, хоть и пытались, избавиться от привычки к поклонению. Привыкли поклоняться божеству – превратили коммунистическую идеологию в религию, работы Маркса и Ленина стали новым Священным Писанием. Привыкли кланяться элите – и часть рабов сделалась новыми господами. Привыкли преклоняться перед лидером. Нам, как баранам, обязательно нужен козел, идущий впереди стада.
Нас ничему не научили жертвы, к которым приводит то безответственность руководителей, то безудержное преклонение перед их личностями, их поступками, их жизненным путем. Преклонение, сплошь и рядом переходящее в ненависть фанатиков ко всем, не впадающим в этот маразм.
Неприлично подменять идеологию неврастенической эмоциональностью. Неприлично публичностью личности подменять публичность политики. А такой подменой постоянно пользовались и пользуются лидеры, позволяя разводить вокруг себя шумиху.
На экране телевизора постоянно мелькают первые лица государства, руководители партий и организаций. Общество разделено на немногих «передовиков», публичных личностей, высоких должностных лиц и безликую массу остальных. При этом передовики, отличники, рекордсмены всегда используются для оглупления масс и удержания их в повиновении, подчинении и услужении лидерам.
В обществе, в любом нашем коллективе, тон задает руководитель. На любом уровне общественной организации рядовому члену коллектива отводится роль статиста – проголосовать «за» или «против» того, что предлагает руководство. Многих это полностью устраивает, поскольку снимает всякую ответственность.
Руководители боятся потерять влияние в коллективе, не доверяют своим товарищам, не доверяют коллективному мнению. Рядовые же члены коллектива привыкли не высовываться, боятся ответственности и работы. А ведь формирование коллектива, укрепление коллективизма – упорная и тяжелая работа.
Политическая и прочая мощь человеческого коллектива не обладает свойством аддитивности. Не равна сумма личных качеств членов коллектива качеству всего коллектива. Люди способны на нечто большее, чем создание колоний по типу муравьиных. В хорошем коллективе личные качества людей умножаются, а то и возводятся в степень. Вероятность этого тем выше, чем больше различий и чем меньше унифицированность индивидуумов в коллективе.
Наоборот, ориентировка на лидера подавляет качество масс. К примеру, во многих политических партиях можно наблюдать исключительный подбор сильных личностей во главе с выдающимся лидером, но общая политическая сила их остается силой одного лидера. В результате выборы становятся соревнованием лидеров.
А вот сплоченные идеологией массы – это сила. Сила, способная сдвинуть общество, приведя свою партию к власти через революцию или через выборы. Это если есть такая партия, носитель идеологии развивающихся масс. Суть проблемы именно в идеологии.
В коллективе каждый человек становится сильнее. Неимоверно трудно поднимать свою жизнь самому. Я жил и тогда, и потом хорошо и радостно, потому что научился чувствовать у себя за спиной свой коллектив и всё человечество. Никогда я не был предан своим коллективом.
Надо сказать, что уже тогда многие из нас задумывались: почему всё общество не живет так же привольно и вольготно, как и мы? Больше всего эта проблема волновала Валерия Фирсакова. Своим занудством в этом отношении он нас изрядно помучил. Но мы терпели. На идеологические войны нас было не сподвигнуть, если нам, коллективу, не было предельно ясно, за что, с кем и против чего воевать.
Конечно, мы часто выходили на неразрешимые для нас проблемы, например, на проблему легитимности однопартийной системы в стране. Но наши воспитатели решали это просто. Они предлагали отложить наше участие в решении таких вопросов до окончания училища. Но никогда не запрещали обсуждение любых проблем.
Случались в училище, конечно, и неизбежные конфликты. Порой они даже докатывались до страниц «Красной Звезды». Но спокойную, благожелательную обстановку в училище, направленную на подготовку грамотных, уверенных в себе курсантов, это не нарушало.
Посмотрите, например, как правильно и легко разрешил наш коллектив один из случаев, произошедший с Валерием Фирсаковым.
Валера находился в постоянной оппозиции к Руководству СССР. Резко критиковал, например, Н. С. Хрущева, подозревая его в создании собственного культа личности. И однажды заместитель начальника факультета капитан 1 ранга М. М. Домнич «взорвался», направив Валеру на психиатрическое обследование. Валера, перепуганный и возмущенный, ринулся за помощью в коллектив.
Обычно коллектив сразу же увольнял начальников за такие проступки. Никто не имел права использовать для решения идеологических споров психиатрию. Но Домнич, прошедший войну командиром подводной лодки, всегда был спокойным и вдумчивым начальником. У нас, курсантского коллектива, никогда не было с ним не то что конфликтов, но и простых недоразумений.
Мы были ошарашены тем, что гонение на Валеру устроил именно Домнич, несгибаемый упрямец, всегда поступавший по совести, а не по команде, хоть режь его на куски. Оттого и был он всего лишь заместителем, а не начальником факультета.
Тем не менее, коллективу понадобилось всего полчаса, чтобы вынести решение. Домничу было указано на недопустимость подобных поступков. Было заявлено, что впредь коллектив будет реагировать на такие вещи предельно резко. Валере было сказано, что коллектив гарантирует ему окончание училища и производство в офицеры, о чем бы он ни высказывался (!). И всем было ясно, без малейших сомнений, что это не треп. Посмей начальство хотя бы тронуть Валеру – случилось бы восстание. И это несмотря на то, что Валеру с трудом терпели за его идеологизированность и склонность к болтологии.
Кроме того, Валере рекомендовалось больше заниматься практическими делами. Для начала ему поручили радиофикацию курсантской столовой.
И уже через пять минут все в училище, в том числе и Домнич, бегали по указаниям Валеры, проклиная все на свете, потому что пришлось забросить все личные дела. Исполнитель воли коллектива автоматически становился самым главным. Мы тогда еще удивлялись: почему с нами не бегает Хрущев?
Столовая была радиофицирована в предельно короткие сроки, но никому из нас больше и в голову прийти не могло назначить Валеру исполнителем еще чего-нибудь.
Идеология, спускаемая сверху, как правило, предназначена для отвода глаз публике, для ее успокоения. Если человек воспринимает её некритично, не вырабатывает свое суждение, не идет своим путем, то он не живет своей собственной жизнью. Такой человек потерян не только для себя, но и для общества. Мы не просто теряем отдельных людей, мы теряем поколения, оторвавшиеся от общественного развития.
Не понимая этого, невозможно сделать народ или партию единым организмом. Этого единения всегда стараются добиться, спуская вниз постановления для изучения и выполнения. Частенько эти решения – чушь, «косолаповские пустышки» (все постановления съездов КПСС, от Брежнева до Горбачева, переписывались из одного в другое Ричардом Косолаповым).
Даже если руководство излагает толковые идеи, эти идеи должны запускаться в массы и возвращаться переработанными, подходящими для жизни. Тогда все будет понятно всем. Каждый член партии будет работать осознанно и за себя, и за партию. Партия будет единым коллективом. Толковые предложения не будут «уходить в песок», разрушительные – не будут приниматься.
Поэтому очень нужно, чтобы каждый человек и каждый коллектив жил полнокровной, насыщенной жизнью, нарабатывал опыт, который он сможет предложить всему обществу. Поэтому очень нужно, чтобы существовала система руководства обществом снизу.
И здесь абсолютно непригодны переносимые из техники схемы управления. Послан правительством управляющий импульс, внизу отработали, отправили подтверждение наверх, там его восприняли, как корреляционный сигнал, подправили первоначальный сигнал управления. Глупости все это, потому что нет в этой схеме ничего человеческого, разумного, интуитивного. Нельзя человека дергать за веревочки. И неэффективно, и чревато.
Человек должен сам распоряжаться своей жизнью, направляя власть на свою и общественную пользу, привлекая к ответственности руководство страны, если оно плохо справляется со своими обязанностями. Пуп земли – рядовой человек, а не Президент или Генсек. Этот рядовой и должен быть основой общества и главным управителем.
Все курсанты в таком коллективе быстро стали самостоятельными и самодостаточными. Начальники и преподаватели не имели с нами хлопот, которые изводят их в любом другом учебном заведении. Всё всегда у нас было в порядке, потому что мы решали свои проблемы сами. А когда ставили вопросы перед командованием, то всегда предлагали путь их разрешения.
Более того, мы иногда брали под опеку некоторых начальников и преподавателей, которые были нужны нам, но могли пропасть в бурном житейском море по доброте, любопытству или каким-нибудь еще причинам. Так, например, у нас был очень толковый преподаватель, имевший маниакальную тягу к неприятностям. Чтобы не потерять ценного учителя, коллектив решил установить постоянное сопровождение при его выходе в город. Обычно назначался на сутки ответственный за это курсант, по очереди. Но если не было рядом «дежурного», а преподаватель уже направлялся в город, то за ним бежал любой.
Я и сам несколько раз ходил нянькой за этим преподавателем. Выйдя в город, он то стыдил пьяниц, то мирил дерущихся, то подбирал на улице кошку и приставал к какой-то жуткой женщине, предлагая той взять мурку на воспитание. Если бы не мое присутствие, то он, капитан первого ранга, попал бы в лучшем случае в госпиталь. Нет, я ни во что не вмешивался, просто стоял молча неподалеку. А все пьяницы, драчуны и жуткие женщины, отчаявшись отбиться от преподавателя, пытались найти поддержку у меня: «Убери ты, Христа ради, этого …» Я продолжал молчать, глядя на них с чайльдгарольдовской печалью. И тогда убирались они.
Конечно, таких преподавателей и начальников было немного. В большинстве своем они не только не нуждались в опеке мальчишек, но и были глыбами-человечищами. Например, Г. И. Редько служил во время эпопеи на Малой Земле командиром взвода морской пехоты, но от знакомства и встреч с Брежневым там отказался.
Война с ее потерями была еще свежа в памяти преподавателей. Я все время чувствовал, что во мне видят кого-то, похожего на меня, кто так же учился и потом ушел на войну. Училище было образовано в 1939 году. Первый ускоренный выпуск курсантов училища погиб в 1941-м под Москвой. Но мы пели их песни.
Практически все преподаватели прошли войну на самых тяжелых ее этапах. Война обнажила, показала преподавателям истинную ценность жизненных приоритетов. И учили они нас на совесть. Некомпетентные преподаватели были очень редки. Аморальный залетел к нам только один, тот самый преподаватель черчения. Этический и даже эстетический уровень в училище был высок. Воровство отсутствовало напрочь. Всё положенное курсанты получали до последней крошки.
Всё равно, питание для наших быстрорастущих молодых организмов было недостаточным. Есть курсантам хотелось постоянно, но мы никогда не подавали виду.
Мичмана и офицеры старались подкормить курсантов.
Спортсменов за свой счет постоянно кормил калорийной пищей (в основном, куриными яйцами) майор Редько Григорий Иванович. Меня часто затаскивал к себе домой на обед мичман Николай Федорович Макаренко. Затащит и спрашивает, слегка напрягшись: «Водочки хочешь?» Я неизменно отказывался, и он неизменно становился невероятно счастлив.
Из-за этого я ему и поддавался. Мне, в отличие от других, кормежки хватало. Имея опыт службы в команде Жаврида и не будучи уже привязанным к катеру, я всегда мог закормить себя по спортивной линии. Но предпочитал витамины. Уже в мае сидел с местными мальчишками на шелковице. И до марта находил прошлогодний инжир, еще висящий на деревьях в закутках окружавшего училище маслино-инжирного совхоза.
Однажды мне там попалось необобранное инжирное дерево. Плоды были крупными, с золотистой тончайшей кожурой, сквозь которую отчетливо были видны семечки, плавающие в нектарной жидкости. Стало ясно, что мне досталась пища богов. Но насладиться ею толком не получилось. Я или ронял инжир, не удержав его в трясущихся от вожделения руках, или так быстро заглатывал плоды, что не ощущал их вкуса. Опомнился только когда проглотил последнюю смокву из нескольких килограммов. Губы от терпкой кожуры распухли, язык не помещался во рту. Все это так горело болью, что слезы катились по щекам. И вспомнить, какой вкус был у съеденного мной инжира, я не мог. Подозревал только, что это было нечто божественное.
Я прямо купался в открывшихся возможностях саморазвития, углубления методики объемного чтения. Фундаментальная библиотека стала для меня родным домом. Баку, народ Азербайджана, культура, обычаи – на постижение этого не хватило бы никакой жизни. Потрясала доброта сельского населения, довольно бедного, но необыкновенно гордого, высоконравственного и щедрого душой. А какие это были работяги! Когда нас посылали на уборку хлопка, я, здоровенный парень и спортсмен, как ни упирался, так и не смог выдать хотя бы треть того, что собирали худенькие местные женщины.
Бегал во всевозможные кружки и секции, упорно посещал лектории, особенно по линии общества «Знание», к немалому удивлению лекторов, привыкших видеть в зале только бабушек в чепчиках, и к восхищению самих бабушек.
Подъем в шесть утра, десятикилометровая пробежка по оливковым рощам, плавание, завтрак, четыре часа занятий, обед, полтора часа сна, два часа занятий, еще два – на спорт. Потом ужин, вечер в фундаментальной библиотеке, чай, прогулка, сон.
Через три года тело мое превратилось в девяностокилограммовую машину. У меня появилось ощущение несокрушимой силы. И силы не только физической.
В спорте я вышел на такой уровень мастерства, где победа определяется уже не физической подготовкой, не техникой, – а нравственностью. Проигрывал тот, кто выкурил когда-то сигарету, кто выпил когда-то рюмку спиртного, кто совершил пусть малозначительный, но нехороший поступок. А ведь раньше я считал занудами и учителей, твердивших мне об этом, и древних мудрецов, в описаниях боевых искусств больше говоривших о нравственном совершенствовании, чем о приемах боя.
Среда, суббота, воскресенье – город, что-либо культурное или спортивное, но не сугубо развлекательное.
Что-то недовыполнил из того, что намечал себе на пять лет, что-то перевыполнил. До сих пор обидно, что не приняли меня в местное музыкальное училище – перерос.
Те шесть часов занятий в день я в значительной степени использовал для самообучения. Я старался готовиться к новому материалу заранее. Обычно оставалось только посмотреть, подготовился ли к лекции преподаватель, есть ли что новое, и, если нет, то заниматься по своему плану.
Поначалу читал всё подряд. Затем систематизировал самообразование и самовоспитание. Всемирная история, история искусств, науки и технические дисциплины, с непременным историческим сопровождением. Обязательно старался получить полное представление о каждой науке, ее приложениях, ее связи с другими дисциплинами. Потом, в жизни, остается только отслеживать новое. И потом легко войти снова в то, что уже прошел однажды.
Неосвоенные области служили для меня маяком. Подозреваю, что иногда я специально оставлял их на потом. На сладкое. Как только появлялась возможность, я старался проникнуть в них. Со временем, количество таких областей только увеличивалось, увеличивая и мой интерес к жизни.
Конечно же, меня интересовало и практическое применение полученных знаний и умений. Написание, например, диссертаций преподавателям. Или обсчет времен и направлений восхода и захода Солнца и Луны для местных мечетей. Или подработкой инструктором на кафедре физкультуры.
Года через два я постепенно перешел из фундаментальной библиотеки в межбиблиотечный обмен. Благодаря доброму ко мне отношению библиотекарей, заказанные книги приходили за неделю.
Но невозможно в наше время толком ничего освоить и ничему выучиться без учителя. Только профессионал может научить профессионально вязать морские узлы или разбираться в оперном пении. Это не вычитаешь. Слишком большой путь прошло человечество по каждому вопросу, чтобы можно было освоить его достижения самостоятельно.
И я не раз кланялся потом моим учителям, в очередной раз обнаружив, как много бескорыстно вложили в меня люди, окружавшие меня когда-то.
Они мне говорили: «Сделай то, разберись в этом или в том». Говорили: «Ты сейчас еще не можешь понять, как это нужно. Просто поверь, это очень пригодится. Потом, когда-нибудь, ты поймешь, в чем здесь дело».
И действительно – спустя десятилетия до меня доходила их правота, их предвидение, глубина их проникновения в сущность вещей.
А ведь, бывало, частенько взбрыкивал: «Зачем мне это?!»

Лев
Козленко
1 ноября 2018 в 20:03
Беллетристика.

Лев
Козленко
1 ноября 2018 в 20:05
Простите, хорошая, потому и +.

Евгений
Волобуев
1 ноября 2018 в 20:09
Лев! Это Вы кому и за что?

Михаил
Уткин
1 ноября 2018 в 20:19
Автору однозначно плюс. Как все знакомо.

Александр
Трифонов
1 ноября 2018 в 23:39

Другие статьи в литературном дневнике:

• 07.12.2022. Комсомол - не просто возраст