Гусеницы и бабочки
Бабочка пунцовая трепещет
над жасмином: аромат цветов привлёк
бабочку. (Под клёном я прилёг
и пишу: в тени гораздо легче,
чем на солнце, думать и писать.)
В мире и явления и вещи
есть, которые чудесными назвать
можно смело; чудо – не находят:
чудеса – вокруг; они приходят
сами к людям – их не нужно звать.
Гусеница бабочкой прекрасною
стала; будто вдруг цветок живой
соскочил со стебля и… свободу празднуя,
в воздухе порхает. Даже вой
у Полкана в горле застревает;
голову задрал, хвостом виляет:
не смеётся ль, видя бабочку?.. в глазах
золотые искорки у пса.
Солнце. Голубое небо ясно.
(Тень уходит – нужно отползти:
я на солнцепёке наплести
чепухи могу, а речь должна быть связной.)
Пруд. Зелёный луг. А на лугу
мать с отцом, их сын и две дочурки;
пёс (хоть не породистый, но чуткий).
Пёс – на бабочку глядит. Едва ль солгу,
коли вымолвлю, что и ему понятно,
что сейчас он повстречался с Красотой
(в тень отполз – и говорить стал внятно)…
Побежал малыш с сачком за той
бабочкой, да ножки не окрепли –
он упал и заревел, и заревели
следом девочки – две маленьких сестры.
Глядя на детей, и я, старик,
заревел бы, как бычок (что стар, что мал!); о!
как бы заревел, да только мало
слёз в глазах. А малыши – что мотыльки!..
Только жаль (хоть дни те далеки);
жаль, что, повзрослев, иные станут
гусеницами и перестанут
глаз челны по синеве пускать;
черпать синь, как лодка воду, веком;
в ней – тонуть… Глаз будут запускать
в кошелёк. Всяк, ставши человеком
взрослым, женится; трудом (хотя б куска
ради для жены и ребятишек)
будет заниматься. Коль излишек
денег обнаружится, то счёт
в банке не открыть, пожалуй, стыдно
будет всякому, как и поесть несытно
тем, кто голоден…
Но это всё – насчёт
взрослых, что пока ещё не стали
гусеницами: не перестали
краем глаза видеть облака,
хоть уже не тонут в них.
(Хозяин
на гармонике играет, а Полкан
снова подвывает; мне ж, раззяве,
не дойти до гусениц никак.)
Кучевые в небе – как снега!..
Вышел я давно уже из детских
лет; хотя поэты, дураки
в детстве остаются вопреки
череде дней грустных (в том отрезке
времени, который Богом дан);
вопреки позывам и… годам
ускользающим. Как из-за занавески
(пыльной, серой) я во двор порой
взглядываю, так сквозь липкий, мерзкий
смог в мир вглядываюсь: скучно за игрой
чувств, привычных мыслей постоянно,
всюду, днём и ночью наблюдать.
(А хозяин наливает по сто: явно
собирается с супругою поддать.)
Что сказать о гусеницах?.. Всплески
мыслей свежих чувствую – слов веских
не найду… Всяк будет щупать вещь,
вещь, имеющую вес, объём и форму,
что войдёт в привычку, станет нормой
поведенья: взглядом, будто клещ –
в тело, он в неё так и вопьётся;
купит вещь и вещью той упьётся,
как иной картиною Ватто*
или чудною гармониею звуков…
В сумке рыба – завоняла рыбой сумка!
(Угостить бездомных кошек и котов
я хотел, да не нашёл таких; а сука
Суло фыркнула брезгливо.) Отнесу-ка
псу Полкану рыбу, а не то
пропадёт, а это – лещ!.. Нет, лучше брошу…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Налетел! схватил леща, как мышку – коршун!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гусеница вспомнит ли про то,
что когда-то бабочкой порхала?
Вряд ли!.. Тот, кого гордыня, спесь
хоть однажды, как лягушку, раздувала,
тот Землёй к земле притянут весь!..
В гусенице спеси и гордыни
будет много; плавать в ней, как в дыне –
семечко, душа её начнёт,
если жадность душу не убьёт…
Небо заслонят дела земные?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
В детстве я на шутки был горазд:
по ночам в чужие лазал сны я,
как соседу в огород; и как-то раз
в чей-то сон глубокий провалился,
как в колодец… Кто на помощь мне явился?..
Гелиос!.. Да, Он меня и спас,
вытащил из мрака!.. В самом деле,
солнца луч едва коснулся глаз,
как перед глазами заалели
маки: масса маков растеклась
предо мной огромным алым полем!..
Знаю, кто-нибудь мне скажет: «Ой ли?
Врёшь!» Ему отвечу: «Нет, не вру
в данном случае, хотя и вру я часто!
Впрочем, в этом поле я сейчас сто
маков – самых лучших! – Вам нарву.
Если будет мало (я не нищий!),
подарю букет бутонов в тыщу!..»
«Врёт как сивый мерин, хоть с тельцом
схож!..» Его поправлю я: «Телёнку
я подобен, что живёт зачем-то, с толку
этим миром сбит!.. Вы можете лицом
повернуться к солнцу?.. Да?!.. Сомкните
веки (но не плотно**) и… глядите…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Небо заслонит земная грязь,
что смешается с её душевной грязью;
навсегда застрянет мысль на фразе:
станет гусеница ближних поучать,
думая, что знает всё она лишь
(кал едва ль отправит на анализ:
скажет: «Знаю!»), и при этом получать
удовольствие; но с гусеницей нужной
будет жить и весело и дружно;
остальные будут злиться, но молчать.
Упаси тебя Господь неверно слово
вымолвить при ней! – поправит вмиг,
усмехаясь: опозорит пред людьми,
коль окажутся, и, кажется, без злого
умысла, а вместе с тем понять
даст, что-де она сильна и в русском;
в чём приятелей (в кругу довольно узком)
убедит вполне: ей будет не понять,
что знаток, как и поэт, смеяться
от души (и даже издеваться)
может только над собой; что поправлять
никого и никогда знаток не станет,
ибо у него ума достанет
(да и такта), чтоб не задевать
человека; но профан, коль он уверен
в правоте своей, всегда и всюду верен
самому себе: стремится показать
ум и знания свои – покрасоваться;
где ж понять профану, что соваться
со своим умишком – выдавать
с головой себя…
Я думаю, надежда
есть на то, что в правоте своей невежда
усомнится: неизвестно лишь – когда;
но – не гусеница, ибо слишком та
возгордится; а когда она забудет
окончательно, что бабочкой была
и на утренней заре росу пила,
то уже до самой смерти будет
думать, что она всегда права.
Хуже пьянства – памяти провал!..
Гусеница злобна! Ненавидит
особей, не схожих с нею (так
«умный», презирая дурака,
потешается над ним, смеётся): как
эту особь где-нибудь увидит,
поднимается внутри неё вся желчь.
«Особь, ненавистную мне, сжечь
рада бы! – воскликнет. – Но, раз дела
сделать этого нельзя никак, найду
грязи; этой грязью оболью
особь и скажу всем: я раздела
человека! как же грязен он!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В этом случае ему бы грек Зенон***
мог сказать: «А ты молчи и делай
добрые дела. Не обращай
на неё внимания: в прыщах
и коросте может быть всё тело;
главное душою сам будь чист!
и прощать людей недобрых научись!»
У неё появится и хобби:
чтоб не дать себя природной злобе
распалить совсем, начнёт пилить, строгать,
делая различные шкатулки;
или станет марки собирать.
Время легче убивается, коль руки
чем-то заняты, а время-то убить
гусенице надо будет как-то:
время еле движется. Так кактус
у окна растёт; его поторопить
с ростом невозможно ни алоэ,
ни азалии: колючее и злое
существо упрямо; где оно,
злобное упрямство, там и тупость...
(Мальчик задудел уже в дуду! Пасть
у Полкана шире морды.) Где полно
гусениц, там спесь царит под маской
добродушия. Хозяйка речью ласковой
в заблуждение едва ль кого введёт:
там, где лицемерие цветёт
пышным цветом, всяк словам, улыбкам
знает подлинную цену, ибо сам –
лицемер!..
(Полкану колбаса
нравится; хотя хозяин лыка
уж не вяжет, а собаку колбасой
кормит. Дети с визгом друг за другом
бегают; их мать бежит трусцой;
блик играет на заду её упругом,
что достоин был бы кисти иль пера
Рубенса.)
Теперь сказать пора:
к гусеницам я всегда с испугом
подхожу; хоть над собой смеюсь,
понимая, что ничем не обоснован
этот страх, но, подходя к ним снова,
чувствую, что я их всех боюсь!..
Над предметами, что никому и вовсе
не нужны, привык я голову ломать
(глупости и мне не занимать).
Время скоро напрочь мысли скосит
лучше, чем траву любой косарь;
утюгом тяжёлым серых будней
по извилинам пройдётся – и забудь дней
светлых радость, человек, червь, Бог и царь!..
А добьёт меня, наверно, водка;
бьёт по черепу она прямой наводкой,
как по доту – бронебойным! – танк.
Сколько «дот мой» «танковых атак»
выдержал – уму непостижимо!
«Бронебойные» отскакивали, мимо
пролетали; хоть порою застревал
в толстых стенках «дота» «бронебойный»,
но его насквозь не пробивал.
И уверен был я, пьяница запойный,
что меня нельзя ни водке победить,
ни вину! Стараясь в этом убедить
самого себя, твердил: «Лоб – это крепость
неприступная! надеюсь я на крепость
лба!» Порой я думал, что лечу
водкой душу – на поверку вышло,
что зараза эта мозг дотла мой выжгла…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И теперь едва ли я когда взлечу!..
20 – 30 октября 2007
Некогда А. П. Чехов сказал примерно следуюшее:
"В природез мерзкой гусеницы получается прекрасная
бабочка, а у людей наоборот: из прекрасной бабочки получается
мерзкая гусеница".
*Антуан Ватто – французский художник (1684 – 1721 гг.).
**Если, обратившись лицом к солнцу, плотно сомкнуть веки,
то не алые маки увидишь, а ночь тёмную.
***Зенон – Зенон Китийский, Философ, основатель стоической школы
(336 – 264 гг. до н. э.).
© Copyright: Николай Лукка, 2010
Свидетельство о публикации №110091802776
Другие статьи в литературном дневнике:
