Авторы   Произведения   Рецензии   Поиск   Магазин   О портале   Вход для авторов

***

Валерий Романов Треф: литературный дневник

Результаты опроса старших школьников.


Сан-Торас: литературный дневник


Ольга-Верн:
Миммельштой и цыцкариджа. Результаты опроса старших школьников.



Я работаю с подростками на краткосрочных десятидневных курсах.



Мои ученики - это ученики старших классов питерских школ. Иногда попадаются школьники из других городов - из Москвы, например - их специально привозят к нам на занятия.



Социальный срез - средний класс, дети законопослушных граждан, твердо стоящих на ногах. Обучение - 10 занятий - у нас стоит как средняя зарплата по Питеру.



В конце каждого курса, на 10-м занятии, мы проводим письменный опрос учащихся, где они отвечают на самые элементарные вопросы: как звали последнего русского царя, назови столицу Белоруссии или Эстонии, кто написал "Песнь о вещем Олеге", с кем была ВО война и когда, назови три музыкальные группы и т.д.



При этом учащимся говорится, что это небольшой тест на кругозор (в смысле на интеллект, - приходится уточнять, так как далеко не все знают, что такое "кругозор"). Да что там - какой-то "кругозор" - подавляющее большинство старшеклассников обнаруживают обескураживающую непросвещенность не только в реалиях окружающего мира, но не понимают смысла самых, казалось бы, обычных и простых слов.



В старшей группе из 15 человек (возраст 14 - 16 лет) только двое знали значение слова "иждивенец", остальные отвечали на вопрос, кто это такой, так:" воин"," непослушный", "тот, кто живет один", "человек, который иждевал", "кто не подчиняется законам", "кто сбежал из тюрьмы", "кто нанялся к бандитам", "кто рано встает", "брет - именно так - брет сумашчего" или просто "не знаю" - ставить прочерки вместо ответов им было запрещено.



Я уже писала, что почти никто из школьников не понимают слова "навзничь" (на просьбу придумать словосочетание с этим словом пишут "дождь пошел навзничь", "пришел навзничь" и т.д.), практически никто не знает слов "кумачовый", "пунцовый", "бирюзовый", "толченый", а вчера выяснилось, что так же точно практически никто в старшей группе, прошу заметить, не знает, что означает слово "попадья".



На прямой вопрос "кто или что это такое" в ответ было напряженное молчание - пришлось предложить варианты ответов. Одна выбрала ответ "жена попа", остальные отвечали так: "это прорубь на реке", "яма на стройке", "след от пули".



Причем второй вариант про яму выбрали сразу шесть человек. Ни один, внимание, ни один человек не смог объяснить значение слова "амбразура". Ответы: "это когда вскрывают письма и посылки", "это клетки в зоопарке", "старые ненужные машины", "это когда стреляют сразу много кто".



О том, кто последний русский царь, мнения разделились: большинство считает, что это "Петор первый или третий", чуть меньше, что "Иван Грозный", кое-кто, что какой-то "Добрыня" (справедливости ради отмечу, что за " Добрыню" проголосовал учащийся из средней группы - 12 лет, шестиклассник).



Абсолютное большинство, то есть все без исключения, не знают, кто написал "Песнь о вещем Олеге". Этот вопрос задаем и средним и старшим - разницы нет никакой, хотя 6-7 классы должны были бы знать - у них это программное произведение, классе в пятом было. Все как один делают большие глаза, по аудитории идет обеспокоенный шорох, и у всех выражение лиц такое, будто их спрашивают, кто изобрел атомную бомбу. Вчерашние ответы (кроме "не знаю"): "крестьянство"," нестер Летописец, "какой-то писатель", "композитор Великий", "музыкант", "никто", "церковные люди", "Виктор Цой".



Автор последнего ответа (12 лет) не знает толком, кто такой Цой - слышал только, что он "песни поет", а когда он жил узнать у него невозможно, т.к. на вопрос "Ты полагаешь, что Цой жил еще до революции?" учащийся не может ответить, так как не понимает, что значит "до революции"; отвечает: "Ну наверно... я не знаю...", а на попытку установить, что это за зверь такой "революция" только пожимает плечами.



Зато его одногруппники фамилию "Цой" слышат впервые и вообще не знают, кто это такой. Ни один из средней группы (12-13 лет) никогда не слышали слово "пресса", а уж выражение "желтая пресса" и тем более. Оно попалось им, когда был словарный диктант.



Я увидела, что один из них пишет вместо "пресса" - "кресо" и спросила, понимает ли он, о чем речь. Оказалось, что, не зная этих слов, он не так услышал и не стал думать, что же это такое. Когда я спросила, он напрягся, подумал и смущенно пробормотал: "Растение, наверное, дерево какое-то...не знаю!". Тут выяснилось, что все остальные тоже не знают, хотя написали правильно.



В старшей группе еще есть такой вопрос: "Мандельштам, Коллонтай, Бабель - кто из них женщина?". Разумеется, эти фамилии все слышат в первый (и, скорее всего, в последний) раз в жизни. Хотя часто попадаются люди с "рыжей ветки", а там есть улица Коллонтай, но это ничего не решает: про улицу-то они, может, и слышали, но не в состоянии соотнести одно с другим. Поэтому отвечают наугад, и, разумеется, самый популярный ответ: женщина - это Бабель.



Эти три фамилии звучат для них как полная абракадабра, хотя читаются внятно, громко и в полной тишине. Все равно в их транскрипции они выглядят так:" Мандель Штамп"," Майдельшталь", "Манданштан", а вчера наша картотека пополнилась вариантом "Миммельштой". Для средней группы вчера вопрос пришлось адаптировать: "Фалафель, Барто, Пухто - кто из них женщина?" Так вот, ответ Барто (правда, написано было не Барто, а Бурто) был только один. Пятеро написали "Пухто (вариант - "Пахто"), большинство предпочли ответ "Фалафель" (у одной - "Палафель").



Есть миф, что, мол "дети" ("детишки" даже, можно сказать) зато хорошо разбираются в новых системах коммуникаций и так далее. Увы, дальше социальных сетей, приложений и игрушек дело не идет, и для многих, очень многих найти в интернете нужную информацию - большая проблема, а иногда и правильно выйти на нужный адрес группы ВК не в состоянии.



Мы заметили, что на вопрос "Кто изобрел социальную сеть Фейсбук" сами они ответить не могут, нужны варианты ответов. Из вариантов предлагаем: Цукерман, Цукерберг, Цукерсон или Цискаридзе? И что вы думаете? Что уж на этот-то вопрос все знают ответ? Как бы не так. Отвечают наугад и как попало.



А вот наши вчерашние приобретения: наряду с Цукерсонами и Цукерманами вчера у нас появился (в группе 6-7 кл) Сукер сон и Цыцкариджа. Авторы этих ответов (и других тоже) не поняли даже смысла самого вопроса. Еще новенькое: столица Белоруссии - Украина, Турция, Киев, Белгород, а Эстонии — Мексика. Чукчи живут в горах, в лесу, в Игле, в холодных странах, где таджики, на востоке, в хатах, на северном полюсе.



А один написал, что нет такого народа - "это брет" (тот самый, который так же ответил на вопрос про иждивенца). И что попадья это "бочка на воде" из двух вариантов ответа он сделал один.



Советский Союз развалил Сталин, Путин, Ленин, Брежнев, Гитлер (некоторые пишут "немцы"). Но то, что ВО война была с немцами, тоже знают не все. Дату один из них (учащийся 8 класса, 14 лет) указал 1941-1998г., а другой 12 лет - с 1710 по 2005 год. Но на этот вопрос чаще всего ответы правильные.



Никто не знает, как называется священная книга у мусульман: "В христианстве - Библия, а в мусульманстве?". Прочерки ставить нельзя, поэтому пишут: "мусульмане", "книга", "деньги", карант", "мангольство", "будда", "молитва", "анти библия", "история", "свитки", "алах" и т.д. А вчера коллекция пополнилась ответом "кармен" (отвечал ученик 8 класса).



В конце идут вопросы "блиц": любимая книга, любимый фильм, блюдо и тд. Среди блюд лидируют суши, пицца, тирамису, а на вопросы про книгу и фильм почти все ответы такие: "нет".



Наташа Романова
http://annatubten.livejournal.com/493825.html
.




Учитель опубликовал домашнее задание



Учитель опубликовал домашнее задание на лето для учеников и прославился на весь мир.



Итальянский учитель Чезаре Ката из школы Polo Scolastico Paritario Don Bosco в приморском городке Фермо на Адриатике дал своим ученикам домашнее задание на лето из пятнадцати пунктов. И, пожалуй, это лучшее, что он мог для них сделать!



Домашнее задание от Чезаре Ката собрало десятки тысяч лайков в сети, и вполне заслуженно! Вот что значит любить свою работу и заботиться о детях.
15 пунктов на лето от Чезаре Ката:



1. Гуляйте по утрам вдоль берега моря в полном одиночестве, смотрите на блики солнца на воде и думайте о том, что делает вас счастливыми.



2. Старайтесь использовать новые слова, которые мы выучили в этом году. Чем больше вы сможете сказать, тем интереснее вы сможете думать, а чем больше у вас будет мыслей, тем свободнее вы будете.



3. Читайте! Много, сколько сможете. Но не потому, что вы обязаны это делать. Читайте, потому что лето вдохновляет на мечты и приключения, а чтение — это как полет. Читайте, потому что это лучшая форма бунта (за советом, что именно читать, приходите ко мне).



4. Избегайте всего, что приносит вам негатив и ощущение пустоты (вещей, ситуаций и людей). Ищите вдохновение и друзей, которые вас обогащают, которые понимают вас и ценят такими, как вы есть.



5. Если вы чувствуете грусть и страх, не волнуйтесь: лето, как и любая другая прекрасная вещь в жизни, может привести душу в смятение. Ведите дневник, описывайте то, как чувствуете себя (а в сентябре, если захотите, мы это вместе почитаем).



6. Танцуйте и не стесняйтесь ничего. Везде, где угодно: хоть на танцполе, хоть в своей комнате в одиночестве. Лето — это танец, и глупо не принимать в этом участия.



7. Хотя бы один раз сходите встретить рассвет. Стойте молча и глубоко дышите. Закройте глаза и почувствуйте благодарность.



8. Побольше занимайтесь спортом.



9. Если вы встретили кого-то, кто вам очень понравился, скажите это ей или ему так красиво и убедительно, как только сможете. Не бойтесь быть непонятым. Если ничего не выйдет — значит, не судьба, а если вас поймут и ответят, то лето-2015 вы проведете вместе, и это будет золотым временем. (В случае неудачи возвращайтесь к пункту 8.)



10. Перечитайте конспекты наших уроков: сравните все то, о чем мы читали, с тем, что происходит в вашей жизни.



11. Будьте такими же счастливыми, как солнечный свет, и такими же свободными и неприручаемыми, как море.



12. Пожалуйста, не ругайтесь. Будьте вежливыми и добрыми.



13. Смотрите хорошие фильмы с глубокими эмоциональными диалогами (если можете, по-английски), чтобы одновременно улучшить свой английский и развить способность чувствовать и мечтать. Пусть кино не заканчивается для вас вместе с финальными титрами, проживайте его снова и снова, включайте его в опыт этого лета.



14. Лето — это магия. В искрящемся солнечном свете утра и жаркими летними вечерами мечтайте о том, какой может и должна быть жизнь. Сделайте все от вас зависящее, чтобы никогда не сдаваться на пути к мечте.



15. Будьте хорошими.



http://fit4brain.com/9346




.
Как развалить систему образования за семь шагов?



Идея о том, что государство может быть заинтересовано в снижении качества образования не является новой. Об этом недавно в Госдуме во всеуслышание заявил Владимир Жириновский: «… надо сдерживать образование, если мы хотим стабильности. Если мы раскрутим образование, вы сами себя обречете на уничтожение. Об этом подумайте». Тем не менее, в «теорию заговора» поверить всегда труднее, чем в простую человеческую глупость. В данной статье я предлагаю проверить правдоподобность гипотезы управляемого снижения качества образования при помощи методики, придуманной братьями Стругацкими.



Лирически-методологическое предисловие



Когда-то меня до глубины души тронула книга братьев Стругацких «Волны гасят ветер». На описанной в книге Земле будущего было такая профессия – прогрессор. Прогрессоры внедрялись в другие менее развитые, чем Земля цивилизации и исподволь направляли общество к прогрессу в нужном направлении. И вот однажды некого прогрессора пронзила мысль: а что если на Земле тоже действуют законспирированные прогресоры более высокоразвитых цивилизаций? Надо их обнаружить! Но как? Автор идеи предложил трех-шаговую методику выявления инопланетных прогрессоров. Во-первых, предположим и допустим, что они действительно существуют. Во-вторых, зная их цели, попробуем спрогнозировать, что они должны делать (что бы мы делали на их месте). В-третьих, будем искать совпадения между нашим прогнозом и реальными событиями на Земле. А далее в книге описывается история применения этой методики, благодаря которой шайка законспирированных прогрессоров была вскрыта и обезврежена.



Предлагаю воспользоваться методологией Стругацких применительно к системе образования. Предположим, на постсоветском пространстве действует банда регрессоров, задача которых – развалить сложившуюся при СССР систему образования. Подумаем, что для этого надо было бы сделать и будем искать совпадения в реальной жизни. В данном случае я выступлю в роли гипотетического регрессора и разработаю краткую диверсионную план-программу развала системы образования. А Вы, уважаемые читатели, сами ищите совпадения в реальной жизни и делайте выводы.



Итак, моя программа разрушения системы образования (на примере высшего образования) получилась из 7 пунктов.



1. Снижение творческой мотивации педагогов



Общая идея. Как учил товарищ Сталин, «кадры решают все». Проблемы в том, что педагоги высшей школы — кадры еще те. В своей массе в ВУЗах работают самомотивированные личности, которые делают свое дело хорошо не за зарплату и не из страха наказания, а потому что им это интересно и потому, что они считают, что это важно и нужно. Как снизить рабочую и творческую мотивацию этих гвоздей-людей? Их нужно унизить. Унизить так, чтобы возникла жесткая обида на систему, которой они служат. Обостренно чувство справедливости, обычно присущее самомотивированным людям, в данном случае сделает свое чёрное дело — они не смогут по-прежнему служить системе, которая их незаслуженно унизила.



Конкретные действия. Показателем социального статуса человека в обществе и индикатором меры оценки обществом ценности труда и заслуг человека является его зарплата (доход). Надо чтобы у профессоров и доцентов зарплаты были на уровне грузчиков, кассиров и уборщиц. Во-первых, это снизит статус педагога в глазах общества. Во-вторых, это унизит педагогов и породит обиду на систему. При этом очень важно довести ситуацию именно до абсурда — чтобы профессора/доктора получали меньше уборщицы. Подобная иррациональная ситуация вводит разум человека в состояние аффекта.



Дополнительно в ВУЗах следует создавать иррациональные и унизительные дефициты: бумаги, туалетной бумаги, учебников, порошка для принтера, самих принтеров и т.п. Достойный рыцарь не служит господину-идиоту, а уважающий себя профессор не сможете полной отдачей служить такому ВУЗу.



2. Подрыв авторитета педагогов



Общая идея. Реализуя пункт 1, мы убиваем сразу несколько зайцев. Поскольку богатство является показателем социального статуса человека, студенты в основной массе будут презрительно относиться к преподавателям-нищебродам, считая их лохами и неудачниками. При таком отношении процесс передачи знаний приобретает эффективность близкую к нулевой.



Конкретные действия. Смотри пункт 1.



3. Бюрократизация учебного процесса



Общая идея. Армейская мудрость гласит: чтобы солдату в голову не приходили дурные мысли, он должен быть постоянно занят; не важно чем, главное — занят. Чтобы в головы педагогов не проникли хорошие и умные мысли, они тоже должны быть постоянно заняты какой-нибудь пустой и тупой работой. Поскольку красить траву в среде преподавателей как-то не принято, нужно изобрести аналог «покраски травы» для профессуры.



Конкретные действия. Аналогом «покраски травы» в ВУЗах может быть заполнение бесчисленных и никому не нужных бумаг и отчетов. Каждый год надо менять формы основных документов, чтобы всю документацию надо было переделывать заново. Но педагоги (особенно советской закалки) — люди вредные, упертые и стойкие. Даже в бессмысленном деле они запросто могут найти творческую составляющую. Чтобы исключить эту возможность необходимо в документооборот ввести элемент авральности: около 30% всех бумаг следует требовать предоставить срочно и с-сегодня-на-завтра.



4. Либерализация учебного процесса



Общая идея. Обучение человека чему-то новому в большинстве случаев вызывает сопротивление. Поэтому насилие есть неотъемлемый элемент любого эффективного образовательного процесса. Отсутствие насилия резко снижает эффективность обучения. Давайте вспомним старые фильмы с Брюсом Ли и Ван Даммом или учителя «Белый лотос» из кинофильма-гротеска «Убить Билла 2». Помните, как там учителя учили своих учеников? Результата был — ого-гo! Для снижения качества образования необходимо максимально либерализовать учебный процесс. Человек — существо ленивое (студент — в особенности), поэтому студенту, вырвавшемуся из под контроля школы и родителей и не попавшему в другую систему контроля, будет явно не до учебы.



Конкретные действия. Свободное (пусть не de jure, но de facto) посещение лекций, выбор студентами педагогов, неограниченное количество пересдач экзаменов и зачетов, минимальное отчисление (в идеале — вообще избавиться от явления отчисления) студентов. Побольше капустников, КВНов, конкурсов красоты и т.п.



5. Разрушение интеллектуальной атмосферы



Общая идея. В ВУЗе лекции и семинары — это не главное. Главное — это создание образовательного поля. Именно поэтому западные ВУЗы охотятся за нобелевскими лауреатами и известным учеными и готовы платить им килобаксы просто за факт присутствия. Почему учёные любят ездить на конференции и симпозиумы (на которых, по правде говоря, больше «тусуются» и «выпивают», чем обсуждают научные проблемы)? Да потому, что они там становятся умнее! Сотня светлых голов в одном месте создает уникальное «поле ума»; попавшие в это поле люди умнеют на глазах и рождают хорошие идеи. Однако это интеллектуальное поле легко разрушается под действием низкоуровневых вибраций. Достаточно ввести в это поле десяток идиотов и пиши-«пропало» — поля больше нет. Если идиотов будет больше, то они уже начинают создавать свое поле идиотства, в котором люди глупеют. Конкретные действия. Необходимо устранить заслоны, не препятствующие приему в ВУЗы идиотов, бескультурных, агрессивных личностей. Для этого необходимо:



— лишить педагогов ВУЗов права отбирать студентов самостоятельно,
— сделать прием в ВУЗы безличным (элементарный фейс-контроль легко выявляет вышеуказанные патологические типы),
— снизить порог поступления до уровня двоечника (для этого надо увеличить набор студентов).



Чтобы повышение количества обучаемых не потребовало дополнительных бюджетных средств, делаем следующее: излишки студентов должны сами оплачивать свое обучения, количество преподавателей не увеличивать, увеличить нагрузку каждому педагогу (это поможет реализации пунктов 1 и 3 программы). Увеличение количества студентов, приходящихся на одного педагога, выгодно еще и потому, что обезличивает учебный процесс, превращая его в потогонный конвейер.



6. Подбор руководящих кадров



Общая идея. На высшие руководящие должности в системе образования необходимо расставить людей, не соответствующих этим должностям. При правильном подборе и расстановке кадров скорый развал системы гарантирован.



Конкретные действия. Кого следует назначать на высшие руководящие должности в системе образования? Во-первых, людей, которые не пользуются авторитетом и уважением в среде своих коллег. Во-вторых, «крепких хозяйственников», но не мыслителей, которые в состоянии сформировать целостное представление о сложных системах. В-третьих, людей серых, не имеющих талантов и достижений; в этом случае они будут понимать, что целиком и полностью обязаны своему покровителю и будут идеально повиноваться и хранить тайну. Для дестабилизации системы образования особенно ценными являются следующие психологические типы: тупые, амбициозные, гиперактивные, агрессивные, трусливые, соглашатели, алчные.



7. Маскировка



Общая идея. Чтобы программа разрушения образования не встретила сопротивление общественности, ее необходимо замаскировать. Врать надо по-крупному. Социальная психология утверждает: чем чудовищнее обман — тем легче в него поверят. Люди склонны думать, что их могут обмануть плохие люди (враги) исподтишка и по мелочам, но мало кто готов поверить, что их обманывают хорошие люди (свои), в наглую и по-крупному.



Конкретные действия. Во-первых, в СМИ необходимо создавать непрерывный информационный шум о модернизации, инновации, «болонизации» и т.п. Для этого можно успехи отдельных личностей (победы на олимпиадах, конкурсах и т.п.) выдавать за успехи системы в целом. Во-вторых, необходимо отвлекать внимание общественности на второстепенные вопросы. Для этого периодически следует затевать бессмысленные реформы: менять 5-бальную систему оценок на 10- или 20-бальную, менять количество лет обучение то с 4 на 5, то с 5 на 4; сначала вводить, а потом отменять бакалавриат, магистратуру, профильное обучение и т.п.; предлагать сокращать или удлинять (недовольные в любом случае найдутся) летние каникулы и т.п. Пусть в борьбе против второстепенных нововведений активная часть педагогов утилизирует и распыляет свою протестную энергию.



Замечания к программе



Данная программа рассчитана на 5-10 лет. После этого срока начинают действовать механизмы положительной обратной связи (когда выпускники ВУЗов сами идут преподавать в школы и ВУЗы, писать учебники и т.п.). После этого деградация образовательной системы приобретает необратимый и самоподдерживающийся характер. Вот собственно и все. Как видите — ничего сложного.



© Сандаков Д.Б.




Ректор СПбГУ Язык чиновников...



Язык чиновников понимают только 5 процентов россиян.



Ректор Санкт-Петербургского госуниверситета Николай Кропачев рассказал, что по данным исследования, проведенного в вузе, выяснилось: язык сегодняшних нормативных актов понимают от силы пять процентов россиян. А значит, в нашей стране разрушено единое языковое пространство. Причина этого - несоблюдение норм государственного русского языка. Эксперты СПбГУ проанализировали более 36 тысячи законодательных актов из разных сфер деятельности и пришли к выводу, что кто-то о требованиях к государственному русскому языку не знает, а кто-то - не считает нужным их соблюдать.



- У нас есть пример: мы уже второй год ждем официального ответа от одного из министерств. Устно нам подтвердили, что и сами не понимают смысл принятого ими нормативного акта. Но, к сожалению, официально признаться в этом чиновникам очень трудно, - пояснил Николай Кропачев.



Для того, чтобы хоть как-то разобраться в сути того или иного документа, читатель должен иметь как минимум степень кандидата наук и быть готовым воспринимать научный текст. Много ли таких среди россиян? Ученые Санкт-петербургского университета, например, пришли к выводу: для того, чтобы человек не терял мысль изложенного в предложении должно быть не больше шести запятых. В то время как у нас есть документы, где одно предложение занимает целую страницу, а запятых там не шесть, а шестьдесят шесть. Допустим, в документе говорится о том, что комиссия, которая принимает решение о выделении материальной помощи, заседает, как правило, один раз в месяц. Получается, может заседать, а может не заседать. Где объясняется это "как правило"? Человек будет упрашивать рассмотреть его вопрос, а ему скажут: "В этом месяце мы не собираемся, а в следующем можем и собраться, если ты нас хорошо попросишь!"



- Уверенность в завтрашнем дне дают законы. Понимание, что будет завтра, дают законы. Если этого нет, то не может быть и стабильности в общественном и индивидуальном сознании, - подчеркнул ректор университета.



По поручению правительства России эксперты вуза подготовили большой и подробный доклад о том, как и каким языком написаны нормативные акты и предложили меры, которые помогут исправить ситуацию. По их мнению, надо срочно утвердить толковый словарь государственного русского языка и вспомнить, что у нас с 2009 года по приказу Министерства образования и науки регламентировано использование четырех словарей (среди них нет толкового), в которых закреплены нормы государственного русского языка. Надо внести изменения в программы и стандарты на всех уровнях образования в соответствии с требованиями этих словарей, изменить экзамен для мигрантов и программное обеспечение, с помощью которого компьютеры по всей стране проверяют грамотность текстов. Может быть, есть смысл подготовить отдельную программу по поддержке государственного русского языка или включить такой раздел в уже действующую государственную программу "Русский язык".



Вице-премьер правительства Ольга Голодец поддержала ученых из Санкт-Петербургского университета:



- Мы понимаем, что неправильное владение русским языком приводит к потере смысла. Обычный гражданин не может понять тексты нормативных актов, законов. Наша задача - убедить чиновников излагать свои мысли на понятном, хорошем, доступном языке. А главное - ввести систему контроля для того, чтобы у нас исполнялись единые нормы государственного русского языка.



«Указую на ассамблеях и в присутствии господам сенаторам говорить токмо словами, а не по писанному, дабы дурь каждого всем видна была». Пётр I.



http://vk.com/public60817105?w=wall-711_13671




Что такое музыка стиха?



Ольга Седакова о словесной хореографии — и о том, зачем поэту нужно легкое сердце
http://www.colta.ru/articles/specials/1090
COLTA.RU продолжает рубрику «Ликбез», в которой эксперты делятся с нами своими взглядами на основополагающие понятия и явления культуры. Поэт, прозаик и переводчик Ольга Седакова — автор многих эссе о тайнах стиха. Для COLTA.RU она любезно согласилась еще раз ответить на кажущиеся наивными и одновременно непростые вопросы, которые интересуют самую широкую аудиторию, — о том, что отличает поэзию от прозы, о рифме и ее отсутствии, о звуковых законах стиха и о том, как научиться воспринимать поэзию.



— Сейчас как-то принято полагать, что свободный стих победил или вот-вот победит регулярный. Что вы думаете об этом?



— Статистически верлибр — стих без регулярной метрической организации и без рифмы — преобладает. Но от этой его победы в мире устали, и довольно давно. У нас он запоздал: в советское время верлибр был не то чтобы совсем запрещен, но не приветствовался. Поэтому здесь он до сих пор больше в новинку, чем в Европе. В Европе (а поэтическую Европу я неплохо знаю) уже лет двадцать думают о том, что свободный стих амортизировался и надо что-то с этим делать. И что-то ищется: разные формы «полусвободного» стиха — или, наоборот, старые жесткие формы строфической организации вроде канцоны, венка сонетов и т.п.
Свободный стих, я думаю, дал нам новую возможность: мы можем теперь по-другому отнестись к традиционным регулярным формам. Например, слышать их как цитату: так в полиметрии Елены Шварц звучат фрагменты старого русского хорея или ямба. Ритмическая цитата из классики — ведь это куда интереснее, чем цитата в словах!



— В свободном стихе нет музыки?



— Почему же? У хорошего свободного стиха (вспомните хотя бы Т.С. Элиота) очень тонкая звуковая организация, просто ее гораздо труднее описать, найти в ней схему. Но читатель ее непосредственно воспринимает. Если она есть, стихи легко запомнить. Иначе это какая-то свалка из слов. Но и в регулярном стихе одного следования метру и рифме недостаточно, чтобы мы назвали стихи «музыкальными».



— А рифма — может ли она амортизироваться или даже устареть?



— Я думаю, вопрос о рифме (как и все вопросы о частных моментах формы) сильно преувеличен. Говорят об исчерпанности запаса точных рифм в языке, о том, что в русском, скажем, за «любовью» непременно последует «кровь» или «вновь» (а в итальянском соответственно за «amore» — «cuore» или «dolore»). А это значит: мысль стихотворца пойдет знакомым путем. Но даже с этой фатальностью можно играть! Как Пушкин с «розами» и «морозами» — «Читатель ждет уж рифмы розы». Кстати, он незаметно предложил своему читателю другую, более богатую и составную рифму: не «морозы» — «розы», а «морозы» — «(риф)мы розы».



Да, в какое-то время — в 70-е годы в Европе — писать регулярным стихом было рискованно. Такого автора сочли бы безнадежно устарелым, «реакционным». Одна из редких в моей жизни встреч с тем, что называется «живым настоящим поэтом» (то есть со стихами, от которых сердце замирает), как раз несколько объяснила мне это положение. Это была датская поэтесса Ингер Кристенсен (она умерла года два назад). Мы встретились в Германии, на посвященной ее юбилею встрече поэтов. Она читала стихи на датском — а я датского не знаю и следила по немецкому подстрочнику. Но по самому звуку ее стихов («Долина бабочек») — вместе с подстрочником, конечно, — мне было понятно: вот это та поэзия, которой, по общему мнению, «в наше время» уже нет. Та же Муза, которая «Данту диктовала». Так вот, эти ее стихи (поздние стихи) были написаны в форме венка сонетов, то есть в предельно жесткой, очень искусственной старой форме. Сам сонет — довольно жесткая форма, но венок сонетов — это уже жесткость в квадрате! И я ее спросила: «Как же так, ведь теперь так не делают?» Она ответила: «Да, в молодости я бы на это не решилась, я писала только верлибры (а то, глядишь, и засмеют). Но теперь я могу себе это позволить». То есть всерьез, не для пародирования, обратиться к классической форме — это требует определенного мужества. Но — «теперь можно себе это позволить». Вопрос «устарелости» того или другого в технике стиха — это ведь вопрос общего мнения, всегда несвободного. «В наше время!..» и т.д. Кто, спрашивается, знает, что такое «наше время»? «Талант — единственная новость, которая всегда нова», как сказал Пастернак. Бесталанность — вот что вечно устаревшее, в какие бы эксперименты она ни пускалась.



Что касается рифмы, то у нас мысли о рифме придавали, я думаю, преувеличенное значение. Из всего, что входит в звуковой строй стиха, обращали внимание только на рифму: на краегласие, созвучие последних слов в строке. Но в звуке сопоставлены не только концы строк, не только, скажем, «кошка — плошка», а все то в стихе, что перед «кошкой» и перед «плошкой». Есть гораздо более интересные моменты в звуковой композиции стиха: организация гласных, например (я писала об этом отдельную работу), своего рода аналог «мелодии». У нас рифму видели в отрыве от всего остального. Я помню, как все стихотворные новации поэтов-шестидесятников — Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулиной — сводили главным образом к тому, что они ввели новую рифму, неточную (ассонансную) и изобретательную. В то время было просто по этому признаку отличить «прогрессивных» поэтов от «ретроградов»: прогрессивные молодежные поэты пишут с неточными рифмами, а старые ретрограды — точными. Но было еще одно противопоставление: московской и петербургской школ. Неточная рифма типа «белый» — «бегал» была зн;ком московской школы. Ленинградцы такого сторонились. Так, молодой Бродский использовал бедную, тривиальную рифму (как «необъяснимой» — «негасимый», «распада» — «сада» и подобные в «Рождественском романсе») — как бы в контраст москвичам, Евтушенко, Вознесенскому и их звуковой изобретательности. И хотя сам Бродский в своих русских стихах никогда особенно на рифме не сосредотачивался, она для него значила страшно много: в его «Письме Горацию» есть характерный укор античной поэзии за то, что она не знает рифмы. В истории стиха отсутствие рифмы простирается не только вперед, в эпоху верлибра, но и назад. И дорифменная эпоха поэзии огромна. Обязательная рифма в конце строки — глядя исторически — относительно недавняя стихотворная форма (вообще говоря, рифма не обязательно должна располагаться в конце; могут рифмоваться и начала стихов, но теперь это забытая техника). В дорифменной поэзии — фольклорной, античной, литургической — другие формообразующие принципы. Ритмический рисунок здесь важен, а не созвучия. Длина строк, число слогов в строке, расположение цезур, чередование сильных и слабых — или долгих и кратких — слогов. В отличие от Бродского я совершенно не скучаю по рифме у Горация или Гомера. Удовольствие от строфы сильнее. Правда, если вспомнить, то в детстве стихи без рифмы казались мне как будто бесцветными, их как будто еще не раскрасили.



Конечно, рифма — это волшебный ключ к поэзии, один из ключей. Прежде всего, она переменяет траекторию мысли. Поэт, исполняя обязательство рифмы, должен думать как бы в две стороны одновременно, «туда» и «обратно». Рифма сбивает мысль с ее привычного пути — от начала к концу: конец фразы здесь известен заранее, и вот путь к этому концу — это надо искать. Обязательный звуковой повтор — сильный инструмент для включения фантазии. Ты должен не просто сказать то, что задумал, но исполнить при этом некоторые правила. Их исполнение меняет содержание изначального сообщения. Своего рода словесная хореография. Это не случайный образ: некоторые традиционные термины стиховедения — «стопа», например, — след того, что некогда в поэзии участвовало все тело: отбивая ногой ритм, скажем. Виртуозность автора выражается в том, насколько «естественно» он движется, выполняя эти трудные фигуры. Рифма — как и другие звуковые условия, стоящие перед поэтом, — изменяет слово, его семантику. Это не механическая прибавка к языку, а — словами Ю.Н. Тынянова — конструктивный фактор. Стихотворный язык — не язык прозы, «раскрашенный» рифмами и аллитерациями.



— Как бы вы описали разницу между языком поэзии и языком прозы?



— Вы знаете, я много об этом писала. На себя ссылаться как-то не принято, а писала я лучше, чем могу наспех сказать теперь. Целый том из моего четырехтомника, «Поэтика», посвящен собственно анализу поэтической формы. И рифме, и звуковому строю, и ритму. Особенно интересной среди этих работ мне кажется попытка описать организацию гласных в стихе. Скорее даже — нарисовать эту высотную линию гласных, наподобие нот на нотоносце. Эта работа проделывается поэтом бессознательно, в отличие от рифмовки. Но задним числом, рисуя линию гласных какого-то стихотворения, мы видим, включился ли у стихотворца, так сказать, «мелодический ум». Для себя я называю эти графики детекторами лжи. Они очень много говорят о поэте.



Конечно, эта «мелодия» — не точное подобие собственно музыкальной мелодии, как и ритм стиха — не собственно музыкальный ритм. Музыкальный ритм работает с физическим временем, он делит физическое время на соизмеримые отрезки: четверть, восьмая и т.п. А стихотворный ритм имеет не совсем физическое значение: мы можем ту же строчку — особенно это наглядно в регулярном стихе — прочитать медленнее, быстрее, мы можем делать замедление или паузу среди строчки. Можно даже, в конце концов, не на том месте делать цезуру. Но ритмическое строение при всем этом сохраняется. Потому что это чередование сильных и слабых долей «восстанавливается» в уме, несмотря на любое распределение во времени произношения. Эти доли нельзя измерить метрономом, как в музыке. Они, можно сказать, относительны.



Можно вспомнить, что поэзия от музыки (иногда и от танца, как мы говорили) отделилась довольно поздно. Данте, вероятно, был одним из первых поэтов Средневековья, который сам не сочинял музыку к собственным стихам, а передавал их профессиональным музыкантам. Трубадуры еще пели стихи с музыкой собственного сочинения. Но то, что называют «музыкой стиха», — это другая, не совсем акустическая музыка.



— Можно обозначить какие-то вехи в развитии рифмы — или выделить отдельных инноваторов?



— Я не стиховед, не историк рифмы. Поэты часто не без гордости сообщают, что они не знакомы со стиховедческой номенклатурой — ямб, хорей и т.п. Не буду притворяться, кое-что я в этой области знаю — мне знакомо не только слово «хорей», но даже «анакруса» и «клаузула»! Но в общем-то я обычно определяю звуковой строй и стих скорее чутьем — на слух, на вкус, на цвет. Так что то, что я могу сказать об истории рифмы, требует больших профессиональных уточнений.



Ну, скажем, во время Данте было принято разделение на «поэтов» и «рифмачей». Поэтами — poeti — назывались те, кто писал на латыни, классическими метрами и, следовательно, без рифмы. А те, кто писал на народном языке и с рифмами, назывались rimatori, «рифмачи». Иерархия понятна: те, кто писал без рифмы, ставились выше. Предполагается, что рифма появилась не в латинской поэзии, а в прозе — как одна из риторических фигур. Почему в прозе? Для поэзии этот прием казался грубоватым. Поэзия требовала более сложных ходов, более тонких перекличек. В сложно устроенных строфах рифма звучала бы как какая-то погремушка. И в фольклоре рифма появляется не в высоких жанрах (былинах, балладах), а скорее в комических, низовых. Для нас, русских читателей, классическая поэзия (XVIII, XIX век) — это поэзия рифмованная и написанная регулярным стихом. Мы уже не чувствуем, если мы не историки, что рифма происходит из низких жанров… Мы полюбили ее с детства в лучших русских стихах.



Пушкин воспел рифму как Музу, как сестру Аонид.



Рифма, звучная подруга…



Он создал мифологию рифмы — целых два мифа о ее рождении. По одной его версии, Рифма — дочь Мнемозины (богини памяти) и Аполлона и является на свет, когда наказанный Аполлон пасет стада у царя Адмета. Этот миф изложен в рифму. Другая версия божественной генеалогии рифмы у Пушкина изложена элегическим дистихом. Естественно, нерифмованным. Здесь мать Рифмы — нимфа Эхо, отец ее — Феб Аполлон, восприемница — Мнемозина. И вот образ Рифмы — дочери Эха, который точнее Пушкина никто не описал:



Матери чуткой подобна, послушна памяти строгой,
Музам мила; на земле Рифмой зовется она.



Рифма Золотого века была точной (то есть звучание рифмованных слов по возможности точно совпадало). Но той крохоборской точности, которой стали добиваться в послевоенной советской поэзии, там не было. «Мою» — «люблю» вполне проходило. Для редактора переводов в Худлите в 70-е годы это уже была слишком плохая рифма. «Люблю» — «молю», вот как нужно.



— А как поучаствовали в развитии рифмы поэты начала XX века?



— Серебряный век в отношении стихотворных форм был богатейшим. Но, как мне представляется, главным полем новаций была не столько рифма, сколько ритм. Это был взрыв регулярного стиха, явление тревожного дольника:



Твои высокие плечи —
Безумие мое!



Ритмический портрет эпохи. И строфика… М.Л. Гаспаров все это исследовал.



Можно заметить некоторую закономерность: в послепетровской русской культуре обновление стиховых форм обычно связано с тесным контактом с европейской словесностью. Метрический, ритмический горизонт расширяется. Так было при создании русской стихотворной системы в XVIII веке (обращение к польским, немецким моделям). Во второй половине XIX века, в некрасовское и посленекрасовское время, русская поэзия замыкается, становится локальной. И наступает большая ритмическая инерция. И вот Серебряный век вновь открывает двери в поэтическую Европу — и в русском стихе появляется то, что делал уже XIX век: подражание античным строфам, как у Новалиса и Гельдерлина, и множество других, по большей части ритмических, экспериментов. Зазвучал новый ритм. Кого бы мы ни взяли — крайнего авангардиста или в общем-то консервативного Блока с его почти пушкинскими ямбами, — «правильный» метр отступил. Мы не можем не семантизировать эти новые, сложные, «неправильные» ритмы, слыша в них тревогу, тот самый «ветер, ветер» из позднего Блока.



Все эти строфические и ритмические эксперименты, все богатство Серебряного века было отброшено и почти забыто, и в официальной советской поэзии на десятилетия установился нормативный советский стих, который из форм строфы знал две — четверостишие и двустишие…



— Насколько строгими были эти нормативы?



— Они нигде прямо не прописывались, так же как нормативы для соцреалистической живописи. Их ловили из воздуха. Каждый автор, который хотел войти в состав официальной литературы, соблюдал эти правила. Сложился такой бедный-бедный метрический репертуар, и рифменный тоже. Даже те, кто начинал совсем в другом ритмическом и звуковом роде (как молодой Пастернак), в поздних стихах приходят к консервативному стиху. Это тоже воздух эпохи, как символистский дольник. На мой взгляд, ритм больше всего говорит о времени. Звуковой слепок эпохи.



— А сейчас есть какие-то правила, которым принято следовать?



— Про сейчас я меньше всего могу сказать… Но «краткую историю» русского стиха в советское время я еще не закончила. Я коснусь ее малоизвестного даже в наши дни эпизода — неофициальной поэзии 60—80-х годов, условно говоря, начиная с Бродского. Эта «вторая», самиздатская, литература (к которой и я принадлежала) решительно расходилась с официальной — и в стихотворном, версификационном плане также. Она занималась не рифмой, как шестидесятники, а ритмом и строфикой. Бродский пришел к своей строфической работе, вероятно, в связи с английскими метафизиками, которые культивировали сложные строфы. Но самые интересные строфические опыты были у Виктора Кривулина. Какие только строфы он не придумывал или не брал из каких-то старых образцов! Кстати, именно в области строгого стиля, изощренной строфики стали искать смену верлибру европейские поэты. У Елены Шварц и Сергея Стратановского мы увидим продолжение хлебниковской полиритмии: своего рода мозаика из обломков традиционных метров. Две строки ямбом, следующие четыре — хореем и т.д. Все это в публикуемой поэзии невозможно было себе представить. Это было другое звучание — звучание свободной и новой речи. Насколько это было усвоено в дальнейшем? Мне кажется, очень мало. Вот что было усвоено и разошлось по множеству стихотворцев — это тот новый вид стиха, который появился у позднего Бродского. Как бы разбитый, почти свободный стих, но сохраняющий рифму. Стих, которым удобно говорить, почти как прозой: он выдерживает сложный синтаксис — очень трудный для регулярных метров. В такой «бродский» стих можно переносить, почти не изменяя, бытовые фразы, и они там будут на месте. Это находка, которая кажется неисчерпаемой. Но почему-то, когда читаешь любую вещь, написанную таким стихом, она сразу же кажется эпигонством Бродского. И не только ритмическим эпигонством: за этим следуют и синтаксический строй, и интонация, и даже содержательное настроение. Поэты «бродской волны» — непременно люди скептичные, умудренные. Они как Экклезиаст, их ничем не удивишь.



— Есть ли у звукового строя стиха что-то вроде национального характера? Есть ли уникальные черты именно у русского стиха — и можно ли сохранить эту музыкальность при переводе без потерь?



— Звуковые законы стиха, вообще говоря, несловесны. Язык не требует от словесного высказывания ни ритмической организации, ни звуковых перекличек — никакой язык этого не требует. Бродский не раз говорил, что поэзия — это служение языку. Но язык в поэзии поставлен в трудное положение! Он должен не идти, как в обыденной речи, а танцевать. Но, конечно, этот танец связан со свойствами каждого языка. Если в русском языке нет различий долгот и краткости, у нас ударение силовое, то, передавая античный стих, мы, естественно, заменяем длительность на силу, а это уже другая вещь. Есть и иные особенности языка, которые, приходя во взаимодействие с этой музыкально-математической структурой стиха, тоже меняют ее. Та же длина слов. Русские слова очень длинные — по сравнению с английскими или даже с итальянскими. У нас свободное ударение, а во французском и польском — фиксированное: всегда на последнем и соответственно предпоследнем слоге. И на ритме это будет отражаться. В русском стихе за три его века можно заметить, что неязыковые условия стиха смягчаются, приноравливаются к просодике языка. Двусложные стопы «труднее» для русского языка, чем трехсложные. Трехсложный «некрасовский» стих звучит поэтому демократичнее. Еще удобнее для русского языка сдвинутые ритмы, дольники… и т.д.



— Насколько важна точность перевода и можно ли пожертвовать точностью ради музыки?



— Кто-то сказал, что переводчик выбирает, как проиграть. Что потерять — и ради чего. И этот выбор зависит от каждого отдельного поэта и от каждого отдельного стихотворения, которое переводится. В одном случае лучше пожертвовать музыкальной структурой, чтобы как можно меньше потерять смыслов. Это случай Данте. Я бы — понимая всю красоту построения в терцинах — предпочла, чтобы у нас был подстрочный перевод «Божественной комедии». А случай Пушкина противоположный. Если Пушкина переводят свободным стихом, как я убеждалась не раз, от него почти ничего не остается. Здесь счет на слог, на звук. Перескажите чуть-чуть другими словами «Я вас любил» — что останется?



— А в наше время что-то может повлиять на строение стиха? Фольклор или народный стих?



— Живого фольклора давно уже нет. Народный стих — музейная вещь. Воздух времени, я думаю, — но внутренний, глубинный его ритм, не тот, что слышен повсюду.



— В музыке очень много стилей и подстилей, а музыкальность стиха можно как-то разложить?



— В отличие от музыкальной теории, которая огромна, хорошо разработана и очень технична, теории стиха такой нет. Традиционное стиховедение сочинителям, боюсь, мало что даст. Недаром поэты обычно не любят стиховедения. А «авторского анализа» нет.



— То есть музыка стиха — то, что человек должен почувствовать сам?



— Вероятно. Впрочем, я думаю, что должна быть какая-то пропедевтика. Хорошо бы учить уже в школе слышать стихи, чувствовать их строй... Но этому у нас не учат и филологов в университете. Может быть, «Анализ поэтического текста» Ю.М. Лотмана может стать такой вводной книгой в строение стиха.



— Человек, не сочиняющий стихи, может услышать музыку стиха, что называется, в полном объеме? Насколько она доступна человеку неподготовленному?



— Конечно, доступна. Наше, позднейшее, время, я думаю, впервые открыло по-настоящему фигуру читателя. Он становится существенной фигурой поэзии — точнее, существенность этой фигуры наконец оценили. Есть «одаренный читатель». Эта читательская одаренность сродни поэтической. Причем такой читатель может совсем не быть филологом, не получать никакого особенного литературного образования. Я встречалась с этим не раз. Это не вопрос эрудиции и специальной подготовки.



— Бывают песни, навсегда остающиеся хитами. Есть ли секрет создания идеального стиха?



— Ну, стихов таких, я думаю, побольше, чем хитов. Какой-нибудь отрывок Сафо уже сколько веков живет! Однако такой «случившийся» стих для меня — это не просто культурное, но в каком-то смысле космическое событие. Когда такая вещь удается, то что-то случается в мире. Может быть, что-то приходит в порядок. С.С. Аверинцев говорил, что он переживает любимые стихи как обереги. Они разгоняют подступающее зло. Я всегда чувствую такую — не социальную, а природную — роль поэзии. В ней происходит какая-то «очистительная» работа, что-то очищается. Или так: она пробивает замкнутость. Открывает вид на Другое.



Теории поэзии Нового времени начинают с технических моментов: с жанров, метров, рифм и т.д. А средневековая поэтика начинала с поэта и с его даров. Л.В. Евдокимова изучила эти старинные «Поэтрии». Первый вопрос: кто может быть поэтом? Не тот, кто умеет рифмовать и хорошо владеет языком, — а тот, у кого есть некоторые определенные свойства. Среди этих даров, например, — «легкое сердце». А что такое «легкое сердце»? Это способность из печальных тем и сюжетов сделать прекрасное сочинение. Соответственно чем печальнее тема, с которой справляется поэт, тем этот поэт больше одарен «легким сердцем». И дальше даются признаки, по которым можно узнать, есть ли у человека «легкое сердце». Например, тот, у кого оно есть, легко принимает подарки. Еще один обязательный для поэта дар — «нежная дума». Это умение видеть перед собой отсутствующий предмет — и глядеть на него, любуясь. Говоря проще, это способность созерцания. Универсально ли это требование «даров» — или оно остается в Средневековье? Посмотрим на Пушкина: почти все его стихи — посвящения дамам написаны вдали от них. Перед ним, как он часто говорит, «встает образ». Вот это как раз и есть «нежная дума». Нежная не в тривиальном смысле, а в том, что она возникает как умственное видение, он его не касается, а любуется и описывает. Все, что требовалось от средневекового поэта, мы видим в Пушкине. Он прекрасно отвечает этим старинным требованиям. Я хочу сказать, что в исходном представлении поэзия — не просто словесное ремесло, а прежде всего душевный дар. Это хорошо знали и в античности, и в Средневековье. Этого, вообще говоря, никогда не забывали. И Гете, и Пушкин, и Пастернак — это душевно одаренные люди, и они передают читателю дары своей одаренности. Но на «качества поэта» (особые качества) все меньше и меньше обращают внимание, а при воспитании и обучении об этом и вовсе не говорят.



— Как можно научить человека воспринимать поэзию? Одаренный читатель, наверное, встречается нечасто?



— Да, тот, кто сам может дойти до тонких и глубоких восприятий, может быть, редок. Можно ли помочь другим? Я думаю, да. И я бы начала не с литературной теории, не со словесности. С психической практики. Чтобы человек воспринимал поэзию, необходимы некоторые ментальные и даже психические навыки, которым очень мешает бытовая реальность — шум, торопливость, отсутствие навыка созерцания. Человек просто не может остановиться — и подумать ни о чем. Все у него сразу «для чего-то», все прагматично и опредмечено. А поэзия может восприниматься только умом, способным видеть вещь, которая «ни для чего», которая ничего определенного не «значит». Она есть — и все. Попробуй общаться с вещью, из которой ты ничего не выведешь. И это необходимый навык для читателя, так же как и для поэта.



— Внешний мир (и то, что происходит в нем) — воздействует ли он на поэзию?



— Или она на него. Здесь вектор может быть обратным. Поэзия воздействует если не на мироздание, то уж на историю точно. Она не «отражение» времени, как часто думают, а ответ ему. О «своем времени» столько предрассудков! Л. Толстой где-то в «Войне и мире» заметил, что ограниченные люди особенно охотно говорят о «нашем времени», потому что думают, что они-то понимают его в совершенстве. А наше время, как и любые другие времена, полно вещами, невидимыми для обывателя, такими, о которых он и не предполагает. Думаю, большинство современников Данте (за редкими исключениями) не знали, что они современники Данте, и, говоря «наше время», имели в виду время, в котором нет Данте. А для нас это «время Данте».



— Что же делает поэзию исключительным явлением?



— Вы знаете, для меня поэзия — совсем не исключительное явление. Пластика, музыка, мысль говорят мне не меньше. Они происходят из одного источника. Для меня поэзия не противопоставлена радикально ни другим искусствам, ни другим видам человеческого творчества. Но каждое искусство работает со своим медиумом, и поэзия — с языком, приведенным в несколько неестественное для него положение, с языком, который движется под дирижерскую палочку совсем других, звуковых законов. И внутри каждого из искусств есть разные пути и скрещения. Рембрандт-живописец почти говорит словами. А Блок — это почти музыка. Можно забыть все, о чем он говорит, и только слушать:



Вновь оснеженные колонны,
Елагин мост и два огня…



Это сама музыка языка. И музыка жизни. Неакустическая музыка.



Беседовала Юлия Рыженко




В октябрьском "Знамени" - привычное засилье воспоминаний. В т. ч. воспоминания первого заместителя главреда "Знамени" Натальи Ивановой; там процитирована эпиграмма.



Вчера под действием весны,
А может быть, спиртного
В горах оставила штаны
Наталья Иванова.



(тоном Велюрова): Заметьте, не я это опубликовал.
Также в этом номере - концептуальный эксперимент "герой-повествователь Пригова о Пригове" (статья Алексея Конакова "На полях домашнего хозяйства") и много чего разного.
А я хотел бы остановиться на двух поэтических подборках из этого номера как на примерах того, что представляется мне типичной хорошей поэзией и типичной плохой поэзией. Привожу первые стихотворения каждой из подборок (они таковы, каковы подборки в целом). Оба автора - в равных условиях: оба совершенно неизвестны мне, оба родились в восьмидесятые годы. Но у одного автора - хорошие стихи, а у другого автора - плохие стихи (на мой взгляд).



Пример № 1.



Какое терпкое лето! Пахнет пылью забор.
Пахнет картошкой подвал. Полдень, собачий лай.
Закрываешь глаза, говоришь себе: мутабор,
Ахалай-махалай...



А это просто день, без свершений и без прикрас.
Солнце на белой стене, на скатерти - огурцы.
Зарычит, загрохочет, поднимется на дыбы мотоцикл
И затихнет где-то за вторым светофором от нас.



И нам останется - тишина, пустота
Занесённого пухом двора,
Назойливые верёвки с прищепками от белья,
Рассохшаяся веранда,
Где только резать вчерашний хлеб,
Крошки сметать со стола, искать моего плеча.



А на улице - лето - всё терпче и всё звончей.
Отбросишь чёлку с мокрого лба.
Надавишь на ржавый рычаг -
И родится, змеится ручей.
(Родион Мариничев. "Какое терпкое лето!...". Подборка "Индостан").



Бывают необычные хорошие стихи. Это стихотворение - обычное хорошее стихотворение. В нём не происходит ничего; в нём точно и убедительна показана психофизика мгновенья, оптимально соответствующая ритмическим решениям. В каждой строке этого стихотворения присутствует продуманный индивидуальный смысложест.
А вот - пример плохой поэзии (пример № 2).



Спазм истошный горловой
Вял и неопасен
Сизый ямб над головой
Никого не красит



Светит болью ножевой
Выжигая темя
Что случилось, боже мой
С этими и с теми



Больше нечего беречь
До и после смерти
Зарифмованная речь
Шельму, видно, метит



Сколько ни просись назад
А изъян не спрячешь
Это пыль зудит в глазах
Что ты, я не плачу.
(Серафима Сапрыкина. "Спазм истошный горловой". Подборка "Сизый ямб над головой").



Из этого текста ясно лишь одно: его лирическая героиня сильно переживает отчего-то. Выявить причину переживаний не представляется возможным, поскольку автор, вместо того, чтобы говорить своими словами, говорит чужими словами. Не словами конкретно кого-то чужого, а словами "поэзии вообще". Образы этого текста не свидетельствуют ни о чём; они не имеют никакой привязки к реальности - ни к объективной реальности, ни к субъективной (лирической) реальности. "Сизый ямб над головой никого не красит" - что это значит? Ничего не значит. Отчего ямб - "сизый"? Ниотчего. С такими же последствиями ямб мог бы быть "серым", "чёрным", "жёлтым" - каким угодно. Если б стишок был бы написан ямбом, это давало бы хоть какую-то привязку к реальности. Увы, он написан хореем. Частичное отсутствие знаков препинания также ничего не даёт семантике текста. Оно "нипочему". В этом тексте всё "нипочему".



В современном поэтическом мейнстриме словно бы идёт соревнование в игре "да и нет не говорить". Поэты состязаются в том, чтобы показать, что они тоже чувствовать умеют - но так, чтобы их чувства ни в коей мере не передались бы читателю (и так, чтобы не осталось ни одной привязки к причинам этих чувств). Всё это идёт от инстинкта "не выделяться из прочих". Ведь показать себя реального - дать компромат на себя реального, а предъявить поэтичный знак чувства - не сказать о себе ничего. Это - не поэзия; это - унылый "театр кабуки" со знаками чувств вместо чувств.
По мне, уж лучше провинциальные стихи "о любви", "о природе" или "о политике": по крайней мере, о них не скажешь, что они "ни о чём"; они о чём-то.



http://ankudinovkirill.livejournal.com/76019.html
.
_______________
Анекдот про равенство



Джордж, что это за шум за окном?
- Парад копрофилов, сэр.
- Да? И чего же они хотят?
- Они всего лишь отстаивают свои права на равенство, сэр.
- Не понял. Им кто-то не дает есть дерьмо дома?
- Да нет, сэр. Они не хотят есть его только дома. Они выступают за то, чтобы дерьмо продавалось во всех заведениях общепита, чтобы на перекрестках можно было легко купить дерьмо на палочке, а в ресторане без проблем заказать говна на лопате.
- Но это же тошнотворно и совершенно не естественно, Джордж.
- Ну почему же, сэр? Это врожденное, они такими родились и ничего не могут с этим поделать. Кроме того в природе полно примеров копрофильства. Собаки, морские свинки, да целая куча животных воспринимает это вполне нормально. Поэтому ничего удивительного, что человека, как часть животного мира, это тоже касается.
- Джордж, я правильно понимаю, что если они добьются своего, то в моем любимом кафе на углу вместе с клубничным суфле будут подавать говно в стаканчиках???
- Совершенно верно, сэр. Копрофилы абсолютно нормальные люди и имеют право есть свое любимое блюдо во время обеда, не скрывая своих предпочтений.
- Боже, да меня просто стошнит на месте!
- Сэр, как Вы можете??? Это же совершенно нетолерантно. Вас за такое как минимум оштрафуют, а как максимум посадят.
- ???
- И кстати, сэр, один знаменитый психиатр в свое время сказал что-то в духе: "если Вам не нравятся копрофилы, то, весьма вероятно, что Вы на самом деле тоже копрофил, просто скрытый". Я не ручаюсь за достоверность фразы, но все же прислушайтесь к себе, возможно Вас ждут свежие вкусовые открытия...
http://medveduha.livejournal.com/64281.html
_____________
ПОСТМОДЕРН



Оксане Рыбась



«Понедельник начинается в субботу».
А. и Б. Стругацкие



Иногда мы плывём не затем, чтоб увидеть берег,
А затем, что приятно глазеть на восходы солнца.
Так когда там у нас начинается понедельник?
То в четверг, то в субботу, то завтра, то как придётся.



И не важно, что мы найдём за ближайшим мысом.
Каждый пишет свой текст, то есть каждый – творец и автор.
Поколение постмодерна с тройным дефисом,
То есть, если по-русски, - живущие в послезавтра.



Знаешь, это не сложно. Скорей, даже очень просто.
С каждым днём ощущать себя в плаванье всё свободней.
…Осознавший себя в парадигме тройного «поста»
Потеряет одно-единственное – сегодня…



А потом мы включаем цитаты, рефлексы, память,
А потом произвольно вращаем вовсю часами…
Знаешь, лодка плывёт, потому что умеет плавать.
Цель и смысл – то есть курс и задачу – мы ставим сами.



Вот попробуешь раз и привыкнешь. Не то, чтоб вкусно.
Просто сравнивать с чем-то мешают законы лени.
Постмодерн убивает возможность прокладки курса.
Гипертекст не даёт развития направленья.



Можно долго читать переписанные сюжеты,
Своего не придумав. Никто уже не рискует.
Но однажды придёт «сегодня» и спросит: «Где ты?»
Потому что реальность всё-таки существует.



И когда ты не вспомнишь какой-то банальной рифмы,
Ты узнаешь, насколько твой мир и раним, и тонок.
Плач ребёнка реальней какой-либо парадигмы,
А особенно, знаешь ли, если он твой ребёнок.



Путь в «сегодня» гораздо сложнее – тернист и долог.
И не надо закатывать будущему концерты.
Вот поэтому ты Поэт, а потом – филолог.
Вот поэтому – Слово, а после уже – концепты.



Слишком многого жду от поэтов. Бывает. Каюсь.
Слишком многого хочется – стиля, идеи, вкуса…
Да у каждого, знаешь ли, лодка, весло и парус.
Но не многим даётся возможность прокладки курса.



Да, едва не забыл. В этом курсе не светит денег,
И чинов, и наград, и придётся забыть о многом…
Так когда там у нас начинается понедельник?
Вот дано тебе Слово – работай сегодня. С Богом!



Виталий Ковальчук



6.06.2015.




Елизавета Александровна-Зорина. Обманываться рады



Цивилизация держится на доверии. Ученик доверяет учителю, ребенок — родителям, взрослые — правительству. В этом смысле подвержены внушению практически все. «Авторитетность» лежит в основе обучения, доминируя над критическим началом. Прилежный ученик как губка впитывает слова учителя. Его поощряют высокими оценками, толкая по проторенному пути, оберегают от самостоятельного мышления.



Это и есть воспитание.



Система власти все больше ориентируется не на силовые методы, а на пропагандистские, которые основаны на «авторитетности». Нам не оставляют и минуты свободного времени, чтобы в одиночестве осмыслить ситуацию в мире, стране, семье, — предоставляют готовые рецепты, на одном из которых он должен остановить свой выбор.



В этом — суть потребления.



Но на чем основываются наши предпочтения? На убедительной аргументации? Или на влиятельности телеканала? Известности ведущего? Тембре его голоса? О манипуляции общественным сознанием сегодня не говорит только ленивый. Так почему же мы продолжаем глотать рекламу? Оставаться послушной массой?



Беда в том, что человек не способен сопротивляться масс-медиа, ибо они взывают к «авторитетности», которая приобретена если не с молоком матери, то с первым выученным словом. «Авторитетность» в нашем обществе буквально зашкаливает, мгновенно надувая рейтинги политиков и «звезд». В сущности, человечество всегда жило мифами, будь то легенда о плывущем по небу Ра или объяснение причин экономического кризиса, но сегодня мифотворчество приобрело чудовищные размеры. При этом запущенный со школьной скамьи механизм «авторитетности» не дает осознать собственную зависимость от политтехнологий. Для этого надо отрешиться от иллюзии «собственного» мнения, признать свою некомпетентность. А это крайне болезненно. Потому все сводится к формуле: «Меня, конечно, обманывают, но я-то знаю, где правда, так что меня не проведешь!» В сущности, провести жизнь в лабиринтах лжи — это ли не счастье? Университеты, развивая «авторитетность», выпускают миллионы покорных, а единицы упрямцев не меняют картины.



Степень «авторитетности» в обществе трудно измерить. Это чувство имеет подсознательные корни, так что соцопрос накануне выборов может показать катастрофическое недоверие власти, а на другой день за нее проголосует большинство. «Авторитетность» — черта характера, в том числе и национального, сформировавшаяся в процессе исторического становления нации. У нас, как в Зазеркалье, что произнесено три раза, становится истиной.



За свою копейку человек хочет услышать, что благодаря техническому прогрессу его время — лучшее из всех прошедших, что он не тварь дрожащая, а звучит гордо. Ему кажется, что он сам выбирает — книги, фильмы, музыку, а не подчиняется правилу: «кто наверху, тот и классик». Он говорит: вот же, рекламируют мыло «А», а мне нравится «В». И при этом не замечает, что они сварены в одном котле. Экран завораживает, педалируя в нас «авторитетность».



Птолемею легче завоевать популярность, чем Копернику, геоцентрическая система в отличие от гелиоцентрической отвечает не только житейскому опыту, но и тайным желаниям. А правда? Она всегда меркнет перед психологическим комфортом. И говорящий правду политик всегда уступает лжецу с патокой популистских обещаний. Именно поэтому религия, отступая перед очевидными доводами науки, будет всегда находить отклик в сердцах верующих, утешая трясущегося от страха ребенка, который забился в дальний угол, прикрывшись пиджаком и служебным кабинетом. Только переступив через себя, можно согласиться с уничижительными словами Мао: «Народ — это чистый лист, на котором можно ставить любой иероглиф».



Те же, кто за тем или иным политическим событием продолжает упрямо видеть историческую необходимость, победу какой-то идеи, верит, что оно совершается в интересах страны, а не какого-нибудь клана, обречен быть наивным школяром. Это типичная жертва образования, затмившего здравый смысл и непосредственное видение. Такие отличники всегда останутся на вторых ролях, будут хорошими исполнителями, рабочими лошадками, а править будут троечники. Не испорченные абстрактным мышлением, они довольствуются лишь опредмеченным, которое близко к природной сметке. Это мышление, иначе называемое деловой хваткой, и приводит к успеху. Так, в криминальных сообществах «авторитета» в точности с библейской установкой судят по делам.



Посредником между политической фигурой и нацией выступают СМИ, которые отвечают за его «авторитетность», высокие рейтинги и интерпретацию его деятельности. Это — свита, играющая короля. Трудно признаться себе, что мы имеем смутное представление об избранном президенте, о политике, которая всегда творится за кулисами. Создавая образ доступного лидера, масс-медиа играют на неистребимом желании простых людей быть значимыми, сопричастными истории. Чушь. С народом нынче считаются не больше, чем в Средневековье, постиндустриальный феодализм лишь перенес акценты с грубого силового подавления и церковного «любая власть от Бога» на манипулирование коллективным сознанием с помощью электронных СМИ. Блажен, кто этого не осознает, оставаясь в счастливом неведении. Как это делается? Ничего сложного!



Есть устойчивые словосочетания, за которыми стоят выработанные с детства ассоциации: «небо — голубое», «ручей — звонкий», «прошлое — темное», «будущее — светлое». Зомбирование означает встраивание в этот ряд, навязывание своего слогана. В этом и состоит наука управления. Замолчать, заболтать, подменить вопрос, перевести разговор на личности — этими «риторическими» приемами владеет и базарная торговка. Но, применяя их, говорящие головы на экране воздействуют на нашу «авторитетность». С беспристрастной методичностью они вколачивают в сознание связь: «власть — стабильность, порядок», «оппозиция — революция, хаос», оставляют за нами формальное право выбирать. Не ошибитесь! Сделайте правильный выбор! Это призывы наперсточника, знающего, что шарика под скорлупками нет, потому что он лежит в кармане. Телевидение разрывает логические конструкции, апеллируя к голой эмоциональности. Шаг первый: «Мне не нравится президент». Шаг второй — обсудить, почему он плох? Нет! «А кто, если не он?» И начинается долгое обсуждение возможных кандидатов. Не найдя достойного, делают молчаливый вывод: «Пусть остается прежний». Фоном идет перечисление репрессий, вспоминают ГУЛАГ, Гражданскую войну, подводя к выводу за кадром: «Лучше уж как сейчас».



А как иначе управлять? Как заставить быть послушными? В каком-то смысле это ложь во спасение. Чтобы возвысить нас в собственных глазах, регулярно проводятся выборы, как детские спектакли, роли в которых расписаны взрослыми. Осознавать это тяжело. Поэтому будьте как дети, надеясь на воздаяние там, а здесь верьте, что власть имущие, дети которых живут за границей, — патриоты. И что мы без них немедленно пропадем.



Вечерами все население РФ припадает к телевизору. При этом зомби не осознают себя зомби — повторять телевизионные клише и думать, что думаешь, гораздо приятнее, чем осознавать себя чьей-то марионеткой. А психологический комфорт — не синоним ли это счастья?



Животные подчиняются инстинкту. Мы — телевизору. Так, может быть, мы всего лишь дрессированные властью животные?



Елизавета Александрова-Зорина
http://snob.ru/profile/26949/blog/92957




О пропаганде. Владимир Яковлев



Интересно, разглашаю ли я сейчас государственную тайну? Я ведь хорошо помню этот учебник с синим смазанным штампом спецчасти и тетради для конспектов с пронумерованными страницами, для верности прошитые насквозь толстой вощеной нитью.



Совершенно секретно.



Я учился на журфаке МГУ, у нас была военная кафедра. В обстановке секретности нас учили боевой спецпропаганде — искусству сеять раздор в рядах противника с помощью дезинформации и манипуляции сознанием.



Страшное, доложу вам, дело. Без шуток.



Боевая, или «черная», пропаганда допускает любое искажение реальных фактов ради решения пропагандистских задач. Это эффективное оружие, используемое с единственной целью вышибания мозгов противнику.



Метод «гнилой селедки». Метод «перевернутой пирамиды». Метод «большой лжи». Принцип «40 на 60». Метод «абсолютной очевидности».



Все эти методы и техники вы тоже знаете. Просто не осознаете этого. Как вам и полагается.



Нас учили использовать техники боевой спецпропаганды против солдат армии противника. Сегодня они используются против мирного населения нашей собственной страны. Уже два года, читая российские газеты или просматривая телевизионные шоу, я с интересом отмечаю, что люди, координирующие в России вброс и интерпретацию новостей, явно учились по тому же учебнику, у того же бодрого полковника или его коллег.



Вот например метод «гнилой селедки». Работает так. Подбирается ложное обвинение. Важно, чтобы оно было максимально грязным и скандальным. Хорошо работает, например, мелкое воровство, или, скажем, растление детей, или убийство, желательно из жадности.



Цель «гнилой селедки» вовсе не в том, чтобы обвинение доказать. А в том, чтобы вызвать широкое, публичное обсуждение его… НЕсправедливости и НЕоправданности.



Человеческая психика устроена так, что, как только обвинение становится предметом публичного обсуждения, неизбежно возникают его «сторонники» и «противники», «знатоки» и «эксперты», оголтелые «обвинители» и ярые «защитники» обвиняемого.



Но вне зависимости от своих взглядов все участники дискуссии снова и снова произносят имя обвиняемого в связке с грязным и скандальным обвинением, втирая таким образом все больше «гнилой селедки» в его «одежду», пока наконец этот «запах» не начинает следовать за ним везде. А вопрос «убил-украл-совратил или все-таки нет» становится главным при упоминании его имени.



Или, например, метод «40 на 60», придуманный еще Геббельсом. Он заключается в создании СМИ, которые 60 процентов своей информации дают в интересах противника. Зато, заработав таким образом его доверие, оставшиеся 40 процентов используют для чрезвычайно эффективной, благодаря этому доверию, дезинформации. Во время Второй мировой войны существовала радиостанция, которую слушал антифашистский мир. Считалось, что она британская. И только после войны выяснилось, что на самом деле это была радиостанция Геббельса, работавшая по разработанному им принципу «40 на 60».



Очень эффективен метод «большой лжи», который немного похож на «гнилую селедку», но на самом деле работает иначе. Его суть заключается в том, чтобы с максимальной степенью уверенности предложить аудитории настолько глобальную и ужасную ложь, что практически невозможно поверить, что можно врать о таком.



Трюк здесь в том, что правильно скомпонованная и хорошо придуманная «большая ложь» вызывает у слушателя или зрителя глубокую эмоциональную травму, которая затем надолго определяет его взгляды вопреки любым доводам логики и рассудка.



Особенно хорошо работают в этом смысле ложные описания жестоких издевательств над детьми или женщинами.



Допустим, сообщение о распятом ребенке за счет глубокой эмоциональной травмы, которую оно вызывает, надолго определит взгляды получившего эту информацию человека, сколько бы его потом ни пытались переубедить, используя обычные логические доводы.



Но особенно почитал наш бодрый полковник метод «абсолютной очевидности», дающий хоть и не быстрый, но зато надежный результат.



Вместо того чтобы что-то доказывать, вы подаете то, в чем хотите убедить аудиторию, как нечто очевидное, само собой разумеющееся и потому безусловно поддерживаемое преобладающим большинством населения.



Несмотря на свою внешнюю простоту, этот метод невероятно эффективен, поскольку человеческая психика автоматически реагирует на мнение большинства, стремясь присоединиться к нему.



Важно только помнить, что большинство обязательно должно быть преобладающем, а его поддержка абсолютной и безусловной — в ином случае эффекта присоединения не возникает.



Однако если эти условия соблюдаются, то число сторонников «позиции большинства» начинает постепенно, но верно расти, а с течением времени увеличивается уже в геометрической прогрессии — в основном за счет представителей низких социальных слоев, которые наиболее подвержены «эффекту присоединения». Одним из классических способов поддержки метода «абсолютной очевидности» является, например, публикация результатов разного рода социологических опросов, демонстрирующих абсолютное общественное единство по тому или иному вопросу. Методики «черной» пропаганды, естественно, не требуют, чтобы эти отчеты имели хоть какое-то отношение к реальности.



Я могу продолжать. Учили нас вообще-то целый год, и список методов довольно велик. Важно, однако, не это. А вот что. Методы «черной» пропаганды воздействуют на аудиторию на уровне глубоких психологических механизмов таким образом, что последствия этого воздействия невозможно снять обычными логическими доводами. «Большая ложь» достигает этого эффекта с помощью эмоциональной травмы. Метод очевидности — через «эффект присоединения». «Гнилая селедка» — за счет внедрения в сознание аудитории прямой ассоциации между объектом атаки и грязным, скандальным обвинением.



Проще говоря, боевая спецпропаганда превращает человека в зомби, который не только активно поддерживает внедренные в его сознание установки, но и агрессивно противостоит тем, кто придерживается иных взглядов или пытается его переубедить, пользуясь логическими доводами. Иначе, собственно, и быть не может. Все методы боевой спецпропаганды объединяет единая цель. Она заключается в том, чтобы ослабить армию противника за счет внесения в ее ряды внутренней розни, взаимной ненависти и недоверия друг другу.



И сегодня эти методы применяются против нас самих. И результат, к которому они приводят, ровно тот, для достижения которого они и были созданы. Только взаимная ненависть и внутренняя рознь возникают не в армии противника, а в наших домах и семьях.



Просто выйдите на улицу и посмотрите, как изменилась страна за последние три года. Мне кажется, против собственного населения боевая спецпропаганда работает даже эффективнее, чем против солдат противника.



Наверное, потому, что в отличие от солдат противника мирное население не может себя защитить.



Владимир Яковлев
http://sguschenka.squarespace.com/propaganda




Из дневника Юрия Нагибина



Пишет Сергей Миров на Фейсбуке:



Мне повезло. Последние 15 лет жизни Юрий Нагибин дружил с моими родителями. Я тоже частенько общался с ним, получил от него "путевку в литературу" и даже консультировал по молодежному слэнгу для одной из последних повестей. Публикую отрывок из его дневника, это общеизвестные, но так и не усвоенные строки.



"Я утратил чувство ориентации в окружающем и стал неконтактен. И никак не могу настроить себя на волну кромешной государственной лжи.



Я близок к умопомешательству от газетной вони, и почти плачу, случайно услышав радио или наткнувшись на гадкую рожу телеобозревателя.



Нет ничего страшнее передышек. Стоит хоть на день выйти из суеты работы и задуматься, как охватывают ужас и отчаяние.



Странно, но в глубине души я всегда был уверен, что мы обязательно вернёмся к этой блевотине. Даже в самые обнадёживающие времена я знал, что это мираж, обман, заблуждение и мы с рыданием припадём к гниющему трупу.



Какая тоска, какая скука! И как все охотно стремятся к прежнему отупению, низости, немоте.



Лишь очень немногие были душевно готовы к достойной жизни, жизни разума и сердца; у большинства не было на это сил. Даже слова позабылись, не то что чувства. Люди пугались даже призрака свободы, её слабой тени. Сейчас им возвращена привычная милая ложь, вновь снят запрет с подлости, предательства; опять - никаких нравственных запретов, никакой ответственности - детский цинизм, языческая безвинность, неандертальская мораль".



1969 год. Дневник. Юрий Нагибин



________________
Есть другие миры, в которых можно петь



В далёком 1966 году в журнале "Ридерс Дайджест" был опубликован рассказ Пола Вилларда, который назывался "Правдивая история". Почти полвека спустя рассказ был переведен на русский язык Евгенией Горац и опубликован в Интернете.



Я был совсем маленьким, когда у нас в доме появился телефон — один из первых телефонов в нашем городе. Помните такие большие громоздкие ящики-аппараты?
Я был еще слишком мал ростом, чтобы дотянуться до блестящей трубки, висевшей на стене, и всегда зачарованно смотрел, как мои родители разговаривали по телефону.



Позже я догадался, что внутри этой удивительной трубки сидит человечек, которого зовут: Оператор-Будьте-Добры. И не было на свете такой вещи, которой бы человечек не знал.
Оператор-Будьте-Добры знал всё — от телефонных номеров соседей до расписания поездов.
Мой первый опыт общения с этим джином в бутылке произошел, когда я был один дома и ударил палец молотком. Плакать не имело смысла, потому что дома никого не было, чтобы меня пожалеть. Но боль была сильной. И тогда я приставил стул к телефонной трубке, висящей стене.



— Оператор-Будьте-Добры.
— Слушаю.
— Знаете, я ударил палец... Молотком.....
И тогда я заплакал, потому что у меня появился слушатель.
— Мама дома? — спросила Оператор-Будьте-Добры.
— Нет никого, — пробормотал я.
— Кровь идет? — спросил голос.
— Нет, просто болит очень.
— Есть лед в доме?
— Да.
— Сможешь открыть ящик со льдом?
— Да.
— Приложи кусочек льда к пальцу, — посоветовал голос.



После этого случая я звонил Оператору-Будьте-Добры по любому случаю. Я просил помочь сделать уроки и узнавал у нее чем кормить хомячка.



Однажды, наша канарейка умерла. Я сразу позвонил Оператору-Будьте-Добры и сообщил ей эту печальную новость. Она пыталась успокоить меня, но я был неутешен и спросил:
— Почему так должно быть, что красивая птичка, которая приносила столько радости нашей семье своим пением — должна была умереть и превратиться в маленький комок, покрытый перьями, лежащий на дне клетки?
— Пол, — сказала она тихо, — Всегда помни: есть другие миры где можно петь.
И я как то сразу успокоился.
На следующий день я позвонил как ни в чем не бывало и спросил как пишется слово "fix".



Когда мне исполнилось девять, мы переехали в другой город. Я скучал по Оператору-Будьте-Добры и часто вспоминал о ней, но этот голос принадлежал старому громоздкому телефонному аппарату в моем прежнем доме и никак не ассоциировался с новеньким блестящим телефоном на столике в холле.
Подростком, я тоже не забывал о ней: память о защищенности, которую давали мне эти диалоги, помогали в моменты недоумения и растерянности.
Но только став взрослым, я смог оценить сколько терпения и такта она проявляла, беседуя с малышом.



Через несколько лет после окончания колледжа, я был проездом в своем родном городе. У меня было всего пол часа до пересадки на самолет.
Не думая, я подошел к телефону-автомату и набрал номер.
Удивительно, ее голос, такой знакомый, ответил. И тогда я спросил:
— Не подскажете ли как пишется слово "fix"?
Сначала — длинная пауза. Затем последовал ответ, спокойный и мягкий, как всегда:
— Думаю, что твой палец уже зажил к этому времени.
Я засмеялся:
— О, это действительно вы! Интересно, догадывались ли вы как много значили для меня наши разговоры!
— А мне интересно, — она сказала, — знал ли ты как много твои звонки значили для меня. У меня никогда не было детей и твои звонки были для меня такой радостью.
И тогда я рассказал ей как часто вспоминал о ней все эти годы и спросил можно ли нам будет повидаться, когда я приеду в город опять.
— Конечно, — ответила она, — Просто позвони и позови Салли.



Через три месяца я опять был проездом в этом городе.
Мне ответил другой, незнакомый голос:
— Оператор.
Я попросил позвать Салли.
— Вы ее друг? — спросил голос.
— Да, очень старый друг, — ответил я.
— Мне очень жаль, но Салли умерла несколько недель назад.



Прежде чем я успел повесить трубку, она сказала:
— Подождите минутку. Вас зовут Пол?
— Да
— Если так, то Салли оставила записку для вас, на тот случай если вы позвоните... Разрешите мне прочитать ее вам? Так, в записке сказано: "Напомни ему, что есть другие миры, в которых можно петь. Он поймет."



Я поблагодарил её и повесил трубку.
__



(Ссылка не копируется сюда, но можно найти рассказ в сети, набрав в поиске
"оператор будьте добры".)




Актуально



Жизнь — так, как она есть, — не борьба между Плохим и Хорошим,
но между Плохим и Ужасным. И человеческий выбор на сегодняшний день
лежит не между Добром и Злом, а скорее между Злом и Ужасом.
Человеческая задача сегодня сводится к тому, чтобы остаться добрым
в царстве Зла, а не стать самому его, Зла, носителем.



Иосиф Бродский
__



Бывали хуже времена, / Но не было подлей



Из поэмы «Современники» (ч.1 «Юбиляры и триумфаторы», Н. А. Некрасова (1821-1877):



Я книгу взял, восстав от сна, И прочитал я в ней:



«Бывали хуже времена,
Но не было подлей».



Последние слова поэт заключает в кавычки не случайно, поскольку фактически это цитата из рассказа «Счастливые люди», принадлежащего перу малоизвестной ныне русской писательницы Надежды Дмитревны Хвощинской (1825—1889). В журнале «Отечественные записки» (1874. № 4) он был опубликован под псевдонимом «В. Kpecmobский».



Один из героев этого рассказа сетует на утрату своими современниками былых идеалов и гражданских чувств: «Черт знает, что из нас делается. Огорчаемся с зависти, утешаемся ненавистью, мельчаем — хоть в микроскоп нас разглядывай! Чувствуем, что падаем, и сами над собой смеемся... А? правда? были времена хуже — подлее не бывало!»



Таким образом, Н. Д. Хвощинская вошла в историю русской литературы и языка, хотя и одною, но крылатой, увековеченной поэтом строкою.



Иносказательно о времени, для которого типичны кризисные явления в общественной жизни, упадок морали и нравов.
http://www.bibliotekar.ru/encSlov/2/118.htm
___
Боятся нечего. Меняй листья, но сохраняй корни. (с)
._




Почему можно легализовать что угодно



Почему можно легализовать что угодно — от эвтаназии до инцеста?
(«Other»)



Американский социолог Джозеф Овертон описал технологию того, как можно изменить отношение общества к вещам, которые раньше считались абсолютно неприемлемыми.



Возможно, после прочтения полностью изменится ваше представление о мире, в котором мы живем.
— Согласно Окну Овертона, для каждой идеи или проблемы в обществе существует так называемое окно возможностей. В пределах этого окна идею могут или не могут широко обсуждать, открыто поддерживать, пропагандировать, пытаться закрепить законодательно. Окно двигают, меняя тем самым веер возможностей, от стадии «немыслимое», то есть совершенно чуждое общественной морали, полностью отвергаемое до стадии «актуальная политика», то есть уже широко обсуждённое, принятое массовым сознанием и закреплённое в законах. Это не промывание мозгов как таковое, а технологии более тонкие. Эффективными их делает последовательное, системное применение и незаметность для общества-жертвы самого факта воздействия.
Ниже я на примере разберу, как шаг за шагом общество начинает сперва обсуждать нечто неприемлемое, затем считать это уместным, а в конце концов смиряется с новым законом, закрепляющим и защищающим некогда немыслимое. Возьмём для примера что-то совершенно невообразимое. Допустим, каннибализм, то есть идею легализовать право граждан на поедание друг друга. Достаточно жёсткий пример? Но всем очевидно, что прямо сейчас (2014г.) нет возможности развернуть пропаганду каннибализма — общество встанет на дыбы. Такая ситуация означает, что проблема легализации каннибализма находится в нулевой стадии окна возможностей. Эта стадия, согласно теории Овертона, называется «Немыслимое». Смоделируем теперь, как это немыслимое будет реализовано, пройдя все стадии окна возможностей.



Технология
Ещё раз повторю, Овертон описал технологию, которая позволяет легализовать абсолютно любую идею. Обратите внимание! Он не концепцию предложил, не мысли свои сформулировал некоторым образом — он описал работающую технологию. То есть такую последовательность действий, исполнение которой неизменно приводит к желаемому результату. В качестве оружия для уничтожения человеческих сообществ такая технология может быть эффективнее термоядерного заряда.



Как это смело!
Тема каннибализма пока ещё отвратительна и совершенно не приемлема в обществе. Рассуждать на эту тему нежелательно ни в прессе, ни, тем более, в приличной компании. Пока это немыслимое, абсурдное, запретное явление. Соответственно, первое движение Окна Овертона — перевести тему каннибализма из области немыслимого в область радикального. У нас ведь есть свобода слова. Ну, так почему бы не поговорить о каннибализме? Учёным вообще положено говорить обо всём подряд — для учёных нет запретных тем, им положено всё изучать. А раз такое дело, соберём этнологический симпозиум по теме «Экзотические обряды племён Полинезии». Обсудим на нём историю предмета, введём её в научный оборот и получим факт авторитетного высказывания о каннибализме. Видите, о людоедстве, оказывается, можно предметно поговорить и как бы остаться в пределах научной респектабельности. Окно Овертона уже двинулось. То есть уже обозначен пересмотр позиций. Тем самым обеспечен переход от непримиримо отрицательного отношения общества к отношению более позитивному. Одновременно с околонаучной дискуссией непременно должно появиться какое-нибудь «Общество радикальных каннибалов». И пусть оно будет представлено лишь в интернете — радикальных каннибалов непременно заметят и процитируют во всех нужных СМИ. Во-первых, это ещё один факт высказывания. А во-вторых, эпатирующие отморозки такого специального генезиса нужны для создания образа радикального пугала. Это будут «плохие каннибалы» в противовес другому пугалу — «фашистам, призывающим сжигать на кострах не таких, как они». Но о пугалах чуть ниже. Для начала достаточно публиковать рассказы о том, что думают про поедание человечины британские учёные и какие-нибудь радикальные отморозки иной природы. Результат первого движения Окна Овертона: неприемлемая тема введена в оборот, табу десакрализовано, произошло разрушение однозначности проблемы — созданы «градации серого».



Почему бы и нет?
Следующим шагом Окно движется дальше и переводит тему каннибализма из радикальной области в область возможного.
На этой стадии продолжаем цитировать «учёных». Ведь нельзя же отворачиваться от знания? Про каннибализм. Любой, кто откажется это обсуждать, должен быть заклеймён как ханжа и лицемер.
Осуждая ханжество, обязательно нужно придумать каннибализму элегантное название. Чтобы не смели всякие фашисты навешивать на инакомыслящих ярлыки со словом на букву «Ка».
Внимание! Создание эвфемизма — это очень важный момент. Для легализации немыслимой идеи необходимо подменить её подлинное название. Нет больше каннибализма. Теперь это называется, например, антропофагия. Но и этот термин совсем скоро заменят ещё раз, признав и это определение оскорбительным. Цель выдумывания новых названий — увести суть проблемы от её обозначения, оторвать форму слова от его содержания, лишить своих идеологических противников языка. Каннибализм превращается в антропофагию, а затем в антропофилию, подобно тому, как преступник меняет фамилии и паспорта. Параллельно с игрой в имена происходит создание опорного прецедента — исторического, мифологического, актуального или просто выдуманного, но главное — легитимированного. Он будет найден или придуман как «доказательство» того, что антропофилия может быть в принципе узаконена.



«Помните легенду о самоотверженной матери, напоившей своей кровью умирающих от жажды детей?»
«А истории античных богов, поедавших вообще всех подряд — у римлян это было в порядке вещей!»
«Ну, а у более близких нам христиан, тем более, с антропофилией всё в полном порядке! Они до сих пор ритуально пьют кровь и едят плоть своего бога. Вы же не обвиняете в чём-то христианскую церковь? Да кто вы такие, чёрт вас побери?»



Главная задача вакханалии этого этапа — хотя бы частично вывести поедание людей из-под уголовного преследования. Хоть раз, хоть в какой-то исторический момент.



Так и надо
После того как предоставлен легитимирующий прецедент, появляется возможность двигать Окно Овертона с территории возможного в область рационального.
Это третий этап. На нём завершается дробление единой проблемы.



«Желание есть людей генетически заложено, это в природе человека»
«Иногда съесть человека необходимо, существуют непреодолимые обстоятельства»
«Есть люди, желающие чтобы их съели»
«Антропофилов спровоцировали!»
«Запретный плод всегда сладок»
«Свободный человек имеет право решать что ему есть»
«Не скрывайте информацию и пусть каждый поймёт, кто он — антропофил или антропофоб»
«А есть ли в антропофилии вред? Неизбежность его не доказана».



В общественном сознании искусственно создаётся «поле боя» за проблему. На крайних флангах размещают пугала — специальным образом появившихся радикальных сторонников и радикальных противников людоедства. Реальных противников — то есть нормальных людей, не желающих оставаться безразличными к проблеме растабуирования людоедства — стараются упаковать вместе с пугалами и записать в радикальные ненавистники. Роль этих пугал — активно создавать образ сумасшедших психопатов — агрессивные, фашиствующие ненавистники антропофилии, призывающие жечь заживо людоедов, жидов, коммунистов и негров. Присутствие в СМИ обеспечивают всем перечисленным, кроме реальных противников легализации. При таком раскладе сами т.н. антропофилы остаются как бы посередине между пугалами, на «территории разума», откуда со всем пафосом «здравомыслия и человечности» осуждают «фашистов всех мастей». «Учёные» и журналисты на этом этапе доказывают, что человечество на протяжении всей своей истории время от времени поедало друг друга, и это нормально. Теперь тему антропофилии можно переводить из области рационального, в категорию популярного. Окно Овертона движется дальше.



В хорошем смысле
Для популяризации темы каннибализма необходимо поддержать её поп-контентом, сопрягая с историческими и мифологическими личностями, а по возможности и с современными медиаперсонами. Антропофилия массово проникает в новости и токшоу. Людей едят в кино широкого проката, в текстах песен и видеоклипах.



Один из приёмов популяризации называется «Оглянитесь по сторонам!».
«Разве вы не знали, что один известный композитор — того?.. антропофил.»
«А один всем известный польский сценарист — всю жизнь был антропофилом, его даже преследовали.»
«А сколько их по психушкам сидело! Сколько миллионов выслали, лишили гражданства!.. Кстати, как вам новый клип Леди Гаги «Eat me, baby»?



На этом этапе разрабатываемую тему выводят в ТОП и она начинает автономно самовоспроизводиться в массмедиа, шоубизнесе и политике.
Другой эффективный приём: суть проблемы активно забалтывают на уровне операторов информации (журналистов, ведущих телепередач, общественников и тд), отсекая от дискуссии специалистов. Затем, в момент, когда уже всем стало скучно и обсуждение проблемы зашло в тупик, приходит специальным образом подобранный профессионал и говорит: «Господа, на самом деле всё совсем не так. И дело не в том, а вот в этом. И делать надо то-то и то-то» — и даёт тем временем весьма определённое направление, тенденциозность которого задана движением «Окна». Для оправдания сторонников легализации используют очеловечивание преступников посредством создания им положительного образа через не сопряжённые с преступлением характеристики.



«Это же творческие люди. Ну, съел жену и что?»
«Они искренне любят своих жертв. Ест, значит любит!»
«У антропофилов повышенный IQ и в остальном они придерживаются строгой морали»
«Антропофилы сами жертвы, их жизнь заставила»
«Их так воспитали» и т.д.



Такого рода выкрутасы — соль популярных ток-шоу.
«Мы расскажем вам трагическую историю любви! Он хотел её съесть! А она лишь хотела быть съеденной! Кто мы, чтобы судить их? Быть может, это — любовь? Кто вы такие, чтобы вставать у любви на пути?!»



Мы здесь власть
К пятому этапу движения Окна Овертона переходят, когда тема разогрета до возможности перевести её из категории популярного в сферу актуальной политики.
Начинается подготовка законодательной базы. Лоббистские группировки во власти консолидируются и выходят из тени. Публикуются социологические опросы, якобы подтверждающие высокий процент сторонников легализации каннибализма. Политики начинают катать пробные шары публичных высказываний на тему законодательного закрепления этой темы. В общественное сознание вводят новую догму — «запрещение поедания людей запрещено».
Это фирменное блюдо либерализма — толерантность как запрет на табу, запрет на исправление и предупреждение губительных для общества отклонений. Во время последнего этапа движения Окна из категории «популярное» в «актуальную политику» общество уже сломлено. Самая живая его часть ещё как-то будет сопротивляться законодательному закреплению не так давно ещё немыслимых вещей. Но в целом уже общество сломлено. Оно уже согласилось со своим поражением.
Приняты законы, изменены (разрушены) нормы человеческого существования, далее отголосками эта тема неизбежна докатится до школ и детских садов, а значит следующее поколение вырастет вообще без шанса на выживание.



Как сломать технологию
Описанное Овертоном Окно возможностей легче всего движется в толерантном обществе. В том обществе, у которого нет идеалов, и, как следствие, нет чёткого разделения добра и зла. Вы хотите поговорить о том, что ваша мать — шлюха? Хотите напечатать об этом доклад в журнале? Спеть песню? Доказать в конце концов, что быть шлюхой — это нормально и даже необходимо? Это и есть описанная выше технология. Она опирается на вседозволенность.



Нет табу.
Нет ничего святого.
Нет сакральных понятий, само обсуждение которых запрещено, а их грязное обмусоливание — пресекается немедленно. Всего этого нет. А что есть? Есть так называемая свобода слова, превращённая в свободу расчеловечивания. На наших глазах, одну за другой, снимают рамки, ограждавшие общество от бездны самоуничтожения. Теперь дорога туда открыта. Ты думаешь, что в одиночку не сможешь ничего изменить?
Ты совершенно прав, в одиночку человек не может ни черта.
Но лично ты обязан оставаться человеком. А человек способен найти решение любой проблемы. И что не сумеет один — сделают люди, объединённые общей идеей. Оглянись по сторонам.



#other@sci_psy



источник: http://vk.com/im?sel=282549819&w=wall-30525261_23522



________
"Считается, что дети изначально гениальны, а потом у большинства всё это выветривается. Чтобы вписаться в социум, необходимо овладеть навыками подражания.
За это у нас ответственны детские сады и школы. Ну так и что ожидать, если, начиная со школьной скамьи, детей стругают для удобства учителей? О.В."



"И сотворили Школу так, как повелел им дьявол.
Ребёнок любит природу, поэтому его замкнули в четырёх стенах.
Он не может сидеть без движения - его принудили к неподвижности.
Он любит работать руками, а его стали обучать теориям и идеям.
Он любит говорить - ему приказали молчать.
Он стремится понять - ему велели учить наизусть.
Он хотел бы сам искать знания - ему их дают в готовом виде.
И тогда дети научились тому, чему никогда бы не научились в других условиях.
Они научились лгать и притворяться..." Адольф Ферьер (начало XX века, Швейцария)




Разумное мнение атеиста



Yakov Hrenov пишет на Фейсбуке:



Я атеист. На все 146%. Без вот этих вот лицемерных « ну что-то наверное все-таки там есть». Без кокетливого «ах, я немного агностик».
Нет. Ничего такого я не допускаю. Меня очень устраивает биологическая модель мира. Физика, астрономия, математика. Психология. Мне вполне комфортно в тех рамках, которые создаёт наука. Потому что я вижу подтверждение слов делами. Если есть сила тяжести – я вижу, как пресловутое яблоко падает вниз. Меня не заставляют поверить – мне показывают весь механизм от начала и до конца.
И меня абсолютно не раздражает, что кто-то не атеист. Мне совершенно всё равно, нарисует ли кто-нибудь карикатуру на атеистов, снимет ли кто-то скабрезный фильм про атеистов или же напишет про них едкую песню. Я не обижусь, не затаю зло и уж точно не пойду никого убивать за это. Если кому-то смешно, что я не верю ни в одного из многочисленных богов, которые есть у человечества - пусть себе смеётся. На здоровье! Я согласен быть смешным в таком случае. Смотрите – я не кланяюсь нарисованному на дощечке старичку! Я не приношу фрукты и цветы глиняному истукану! Я не читаю послания на непонятном мне языке неизвестному мне человеку, которого я должен любить больше всего на свете. Вот же я нелепый. Ха-ха-ха! Посмейтесь надо мной!
Я готов, вот прямо сейчас, в мать его двадцать первом сука веке признаться, что не верю ни в чертей, ни в ангелов, ни в воскресающих мертвецов, ни в прочие чудеса. И мне не стыдно. У меня в принципе нет такой потребности – верить. Мне вполне хватает того, что я знаю и что можно узнать, что можно потрогать и что можно увидеть собственными глазами. Я не умею видеть сердцем и чувствовать душой, и мне это абсолютно не нужно.
У меня нет никакой души, и после смерти я никуда не попаду. Атомы, из которых сейчас я состою – просто распадутся и вновь смешаются с атомами остальной Вселенной. Какое ещё бессмертие вам нужно? Лично мне – большего и не надо. Полностью доволен таким раскладом.
Я не подам на вас в суд, за то, что вам смешно моё мировосприятие, не перекрою вам движение, по причине своего религиозного праздника, не буду вас ни с чем поздравлять, не буду ждать ответных поздравлений, не стану вас призывать принять мою веру, не обвиню вас в неполноценности, лишь от того, что вы не придерживаетесь моих религиозных взглядов. И я не знаю ни одной войны, начатой атеистами во имя торжества атеизма. Я не знаю ни одного теракта, совершённого во славу атеизма.
Вот всё, что я могу вам сказать сегодня.



*чудо-сервер стихиры не даёт разместить ссылку, попробую так:
www.facebook.com/yashasoba4ki/posts/1590863071150710?pnref=story
естественно, перед этой строкой нужно набрать http://



вторая серия



Мой скорбный псто, в котором я не особо то и сенсационно рассказал, что являюсь последователем материалистических взглядов на устройство мира, вызвал внезапно рьяное бурление переработанной пищи, ввиду чего, я не могу отказать себе в особом удовольствии задать ещё пару вопросов почтеннейшей публике.
Я не сказал ни единого худого слова ни об одной из известных мне конфессий. Ни допустил ни единого усомнения в интеллектуальных, моральных, психофизических, и прочих качествах людей, которые исповедуют ту или иную религию. Не высмеивал, не передразнивал, не разоблачал. Я просто сказал, что максимально далёк от всего этого, и что любые формы так называемой духовности мне не интересны.
И тут люди, называющие себя верующими, знающие тайны Высшей любви и обладающие, по их же словам, особой моралью, без всякого приглашения приходят ко мне и называют меня дебилом. Психом и безнравственной личностью.
Люди, чей бог запрещал им судить ближнего, и завещал любить его, этого самого ближнего, – приходят, и, не задумываясь нарушают данную им заповедь, называя меня ненормальным лишь за то, что я не разделяю их взглядов. Тем самым, автоматически ставя себя в ряд нормальных и адекватных.
Вам не кажется это немного странным?
Люди, щедро оперирующие в разговорах словами Любовь, Свет и Добро пишут мне ( и в личку тоже) – а вот когда твои дети заболеют раком мозга, а вот когда твой самолёт будет падать, а вот когда война, чума, холера, сибирская язва, гроб, Гитлер, кладбище – вот тогда-то ты как запоёшь?! Вот тогда то ты сука поймёшь! Вот тогда-то блять! На коленях будешь землю жрать!
Откуда у вас такие фантазии? Зачем мне знать эти страшилки? Или вы верите, потому что вам страшно? Потому что иначе – распухнут дети, умрёт мама, заболеет собачка?
Ребята, когда все мои дети, все до одного, заболеют раком мозга, когда моя жена обезумев вконец, перестанет подбривать себе там, где следует подбривать всем жёнам, когда я, покрытый язвами, сирый и убогий, в рубище и веригах буду, сидя в бизнес-классе, падать в горящем самолёте на колосящееся кукурузное поле, когда мне, в этот самый самолёт, полный умирающих детей, на телефон придёт SMS, сообщающая, что все мои родственники умерли, а все мои деньги превратились в черепки, когда всё это соберётся в одном месте и в одно время, я, держа на коленях онкологических детей, безумную жену и почёсывая коросту проказы, проступившую на моём лице – наверняка что-нибудь запою. Конечно запою. Обязательно! А возможно – даже и станцую. Вполне вероятно – что-нибудь эдакое, народное, с выкидыванием коленцев и щёлканьем ладонями по полу. С бешеным вытаращванием глаз и оскаливанием зубов. Очень даже запросто. В присядку и остервенело. Как в последний раз.
Но вот чего я точно не стану делать, ни при каком раскладе – это ходить по чужим людям и шамкать им про какие-то замшелые социальные ужасы, навроде помирающих деток, голодающих родителей и прочий лобковый педикулёз. Никогда я не стану разводить пыльные диалоги про хвори и болячки, про неотвратимость злого рока и прочую тошнотворную карму, которая непременно всё всем воздаст по самое мама дорогая.
Верьте, бойтесь онкологии, остерегайтесь самолётов, пугайтесь ночных телефонных звонков, вздрагивайте и скрещивайте пальцы, лишь бы пронесло. Не нагружайте всем этим незнакомых вам людей.
Всего хорошего.
Доклад окончен.



*аналогично
www.facebook.com/yashasoba4ki/posts/1591287694441581?pnref=story
набираем перед строкой http://
___



Добавлю ещё от себя. В новом фильме "Гагарин. Первый в космосе" есть два диалога.



1. Жена Гагарина говорит: "Можно я за тебя молиться буду?"
Гагарин отвечает: "Ну молись, если тебе так легче".



2. Королёв говорит Гагарину: "Интересно, а вспомнят ли нас через 600 лет?"
Гагарин отвечает: "А разве это важно?"
Королёв: "А ты веришь?.."



На этом смена кадра. Понятно, что в те времена нельзя было разводить подобные разговоры. Так что монтаж логичен и оправдан.
А так - вполне разумные ответы Гагарина. И без этой сегодняшней истерии по религиозным вопросам.
Гагарин форэва.
___



Мнение священника Димитрия Свердлова
"Почему верующие боятся критики?"
//www.pravmir.ru/pochemu-veruyushhie-boyatsya-kritiki/
перед строкой набрать http:





Александр Кушнер. Читатель отказывается читать



Александр Кушнер: «Читатель отказывается читать галиматью и теряет интерес к поэзии...»
(ссылка неактивна, статья из RUNYweb.com>культура>литература и книги>
четверг 11 декабря 2014 года)
5 Декабря, 2014, Беседовал Геннадий Кацов



Кушнер Александр Семенович — поэт.
Родился в 1936 году Учился на филологическом факультете Педагогического института им. А. Герцена. В 1959-1969 преподавал в школе русский язык и литературу. Первая книга «Первое впечатление» вышла в 1962 году. Затем «Ночной дозор», «Приметы». С конца 1960-х переходит на профессиональную литературную деятельность, печатается в журналах «Юность», «Звезда», «Аврора», выпускает сборники стихотворений - "Письмо" (1974), "Прямая речь" (1975), "Голос" (1978) и др.
В 1993 году подписал «Письмо сорока двух».
Член Союза писателей (1965), Русского ПЕН-центра (1987). Главный редактор «Библиотеки поэта» (с 1992; с 1995 — «Новой библиотеки поэта»). Член редколлегии журналов «Звезда», «Новый мир».
Лауреат Государственной премии России (1995), премии "Северная Пальмира" (1995), Пушкинской премии фонда А.Тепфера (1998), Пушкинской премии РФ (2001), премии «Поэт» (2005), премии «Книга года» (2011) и др.
Автор 17 поэтических книг, 10 книг избранных стихов, 5 книг эссеистики, 5 книг для детей и т.д.
Женат на филологе и поэте Елене Невзглядовой. Единственный сын от первого брака Евгений с семьёй живёт в Израиле.
А.Кушнер живет и работает в Петербурге.



"Александр Кушнер — один из лучших лирических поэтов ХХ века, и его имени суждено стоять в ряду имен, дорогих сердцу всякого, чей родной язык русский... Одиннадцать книг Кушнера, вышедшие за 30 с лишним лет, свидетельствуют, на мой взгляд, даже не столько о выносливости этого двигателя, сколько о неизбежности его существования — неизбежности большей, чем та или иная политическая система, больше даже, чем сама плоть, в которую он облечен. Не ими двигатель этот был изобретен, не им его и остановить. Поэзия — суть существование души, ищущее себе выхода в языке, и Александр Кушнер тот случай, когда душа обретает выход".
Иосиф Бродский, поэт



Александр Семенович, Вы как-то написали, что в третьем тысячелетии нужны другие стихи:
И третье, видимо, нельзя тысячелетье
представить с ямбами, зачем они ему?..
В современной русской поэзии существует традиция противопоставления конвенционального, регулярного стиха – верлибру, в понятие которого входит, похоже, все, что угодно, вплоть до разбитой на короткие строки прозы. Есть в каждом из противоборствующих лагерей поэты, критики и свои издания, как печатные, так и виртуальные. И все-таки, у меня ощущение, что сегодня рифма опять входит в моду. Так может, вы не правы? Хотя, соглашусь, третье тысячелетие только начинается. А какой вы представляете поэзию, уменьшу масшаб, хотя бы первого столетия наступившего миллениума?



А. К. Вы правы: регулярный, рифмованный русский стих жизнестоек и рассчитан на вечность. Так устроен русский язык с его падежными окончаниями, подвижной системой ударений, словами самой разной длины, огромным запасом рифм и, самое главное, -- свободным порядком слов в предложении («Редеет облаков летучая гряда» -- подлежащее замечательно себя чувствует в самом конце предложения). Можно сказать, русский язык создан для стихов, и эти стихи легко запоминаются, в отличие от верлибра, лишенного стихотворной «музыки», похожего на прозу, на перевод с чужого языка. И в своем стихотворении я вовсе не отрекаюсь от ямбов и хореев; речь идет вообще о поэзии, которая сегодня переживает не лучшие свои дни: «Стихи – архаика, и скоро их не будет. Смешно настаивать на том, что Архилох Еще нас по утру, как птичий хохот, будит, Еще цепляется, как зверь-чертополох...». Эти стихи 1997 года написаны «в минуту жизни трудную» – и такие минуты время от времени повторяются.
Но я-то как раз всю жизнь отстаиваю рифму, ямбы, хореи и трехсложники, даже одну из своих книг назвал «Облака выбирают анапест» (2008) и терпеть не могу авангардистское безумие, бессмыслицу, жульничество, повторение новаторских заскоков столетней давности. «Та са мае ха ра бау Саем сию дуб радуб мола аль» (Крученых 2013г.) нельзя написать дважды, заумь не подлежит освоению и развитию. Так вот, отказ от рифмы, строфики, знаков препинания, регулярных размеров, мода на детскую эротику вместо любви, матерщину и тому подобные «новшества» сегодня сдают позиции, уходят в прошлое, и я надеюсь, скоро сойдут на нет.



Нужна ли современная поэзия сегодня вообще? Лев Лосев в этом вопросе был беспощаден:
Версты, белая стая да черный бокал,
аониды да желтая кофта.
Если правду сказать, от стихов я устал,
может, больше не надо стихов-то?
Крылышкуя, кощунствуя, рукосуя,
наживаясь на нашем несчастье,
деконструкторы в масках Шиша и Псоя
разбирают стихи на запчасти
(и последний поэт, наблюдая орду,
под поэзией русской проводит черту
ржавой бритвой на тонком запястье).
Так может, все уже написано, сказано, зарифмовано? И эта усталость поэта – от неизбежной тавтологии, вторичности нового поэтического «железного века», который пришел вслед и «золотому», и «серебрянному»? В наше-то время, существующее по принципу игры «Тетрис» (на каждом этапе все тяжелее препятствия), ведь не до поэзии? Да и ничтожные тиражи (хотя книжки акмеистов или футуристов в начале ХХ века выходили не большими тиражами) тому подтверждение, и поэтические чтения, которые собирают аудиторию, при удачных обстоятельствах, не больше 30-50 читателей (если это не вечера синтетического искусства, когда к чтению стихов добавляется музыка, визуальный ряд, хореография).



А. К. От стихов я не устал, – только от плохих стихов. Об «армии поэтов», прирожденных «нечитателях» говорил еще Мандельштам в 30-е годы. Сегодня эта армия выросла в несколько раз, возможность издать книгу за свой счет (были бы деньги) привела к тому, что подлинные поэты, а их всегда мало, оказались засыпаны этой лавой, пемзой и пеплом. Да еще графоманы-критики с их наукообразной болтовней, поощряющие поэтов-графоманов. Поэт Олеся Николаева в свой прозе недавно замечательно спародировала такую поэзию и критику:
Труба желтоухий уродец поц в комплоте
Когда б я знал гой гей в разлив друг степей
Чушка утро туманное когда б вы знали
Чайка по имени булл дыр зыбей
А вот критический комментарий: «Творчество поэта находится в своего рода эстетическом промежутке между концептуализмом и психоделической метафизикой. В результате трансформации центона и инверсионности образ становится транспорентным и воспринимается как отчужденное телесное переживание. Становится эрогенно-отчужденным: тем самым, реакцией на текст становится невербальное отчужденно-эротическое переживание». Никакого преувеличения здесь нет. Так это и делается, так это и живет на страницах наших журналов.
Понятно, что читатель отказывается читать галиматью и теряет интерес к поэзии. Конечно, и регулярный стих, опирающийся на поэтическую традицию, в руках бездарного поэта превращается в лучшем случае в повторение пройденного, в худшем – в рифмованную жвачку, унылое стихописание. А настоящие поэты оказываются невостребованными, лишенными читательского отклика. Назову хотя бы несколько имен: петербуржцы А. Танков, А. Пурин, Д. Раскин, А. Тенишев, живущий во Владимире Д.Кантов, в Омске О.Клишин, в Харькове И. Евса и другие. Горячо им сочувствую и стараюсь довести их имена до сведения ценителей стихов.
Мне понятно мрачное настроение и горечь Льва Лосева, и все-таки кое-что сегодня изменилось к лучшему, подул свежий ветер, паруса ожили, «громада» еще не сдвинулась, но, кажется, вот-вот опять начнет «рассекать волны», и, возможно, Лев Лосев сейчас не стал бы говорить о последнем поэте, как Боратынский в 1835 году. (Заметим, кстати, – при жизни Пушкина, Вяземского, Жуковского и Тютчева, в то время, впрочем, никому еще не известного).
Это чудесное заблуждение, это неоправданное отчаяние Боратынского должно послужить нам утешением. Не мы первые, не мы последние. И мое стихотворение двадцатилетней давности, вошедшее в книгу «На сумрачной звезде», написанное по тому же печальному поводу, заканчивается так: «Я», – говорю на вопрос: кто последний? Друг, не печалься, за мной становясь».



В ХХ веке постоянно возникала мысль о том, как поэту осуществиться неромантическим образом, причем не только в вариантах Пригова-Рубинштейна-Кибирова, но мечтали об этом и Пастернак, и Мандельштам, и Бродский. Стать трубадуром «человека эпохи Москошвея», как в одном интервью вы сказали: «Я себя считаю человеком из толпы», – не только мечта авангардистов или последователей поп-арта. Мне кажется, что ваши философские, аналитические, выверенные до «самой сути» стихотворные строки – свидетельство того, что в русской поэзии единственный, кому удалось стать поэтом неромантическим – это, практически, Кушнер. Недаром всех критикующий (естественно, кроме представителей «лианозовской школы») Всеволод Некрасов неизменно с 1970-х отзывался в своих статьях о вас, единственном из официальных поэтов (остальные, мол, бездари и проходимцы) только положительно. «Я не лью свои слезы, я прячу”, - как вы могли бы охарактеризовать свою поэтику? Кстати, интересны ли вам поэты-концептуалисты?



А. К. Не думаю, чтобы я был единственным поэтом, осуществившимся, как Вы говорите, «неромантическим способом». Думаю, то же самое можно сказать о любимом мною Иннокентии Анненском («Ты ж, о нежный, ты кроткий, ты тихий, В целом мире тебя нет виновней», «Но лжи и лести отдал дань я. Бьет пять часов – пора домой», -- никакого самолюбования и противопоставления поэта «равнодушному» миру и «толпе»). Или Заболоцкий, которого в его стихах 20-30-ых годов вообще как будто нет: есть только острое зрение и глаголы действия и состояния («Я наблюдал, как речка замерзала», «Но я вздохнул и, разгибая спину, Легко сбежал с пригорка на равнину»). Да и Мандельштама тоже я не назвал бы романтическим поэтом. Другое дело – Лермонтов, Блок, Маяковский, Цветаева, Бродский... Отказ от «лирического героя» для меня действительно принципиально важен. В стихотворении, из которого Вы привели строку, дальше сказано: « ... Мне казалось, что мальчик в Сургуте /Или Вятке, где мглист небосвод, /Пусть он мной восхищаться не будет, /Повзрослеет – быть может, поймет». И сегодня, на склоне дней, это понимание и сочувствие я встречаю всё чаще.
В то же время к сказанному необходимо сделать необходимое уточнение. «Романтический», «реалистический», «философский» и все прочие определения относительны, условны, односторонни и никогда не накрывают явление целиком, всякий ярлык сомнителен: поэт, на манер норовистой лошадки, сбрасывает его с себя, как стесняющую бег попону. «Я не давал подписки / Ни сам себе, ни в шутку, / Дуть, как сквозняк альпийский, / В одну и ту же дудку» Эти свои строчки я вспомнил сейчас в связи с нашим разговором. И Лермонтов забывал о Демоне и своем романтическом облике, когда писал чудесное «Завещание» («Наедине с тобою, брат, хотел бы я побыть...») или «Родину» («С отрадой, многим незнакомой, / Я вижу полное гумно, / Избу, покрытую соломой, / С резными ставнями окно...»). А «концептуализм», о котором Вы меня спрашиваете, тем более представляется мне надуманным термином: поэзия по самой своей природе непредсказуема, импульсивна, не может быть концептуальной.



О ваших отношениях с Бродским?



Поскольку я завел мобильный телефон, —
Не надо кабеля и проводов не надо, —
Ты позвонить бы мог, прервав загробный сон,
Мне из Венеции, пусть тихо, глуховато, —
Ни с чем не спутаю твой голос, тот же он,
Что был, не правда ли, горячий голос брата.
Непростое это братство, и вы в своей прозе его как-то уже определили. В этом же стихе вы продолжили: «По музе, городу, пускай не по судьбам, / Зато по времени...» Такое впечатление, что многие годы вы пишете в присутствии Бродского. Да и ваши стихи последнего десятилетия, с удлинившейся строкой, сложным синтаксисом, часто встречающимися дольниками, анжамбеманами – явно или нет, но продолжающийся стилистический диалог с Бродским, поэтом насквозь инверсионным, нередко нарочито усложненным.
«... умереть – это стать современником всех, кроме тех, кто пока еще живы…» – ушедший Бродский остается вашим современником? Насколько, как вы считаете, поэтический опыт Бродского сегодня освоен молодыми поэтами, часть которых однозначно утверждают, что Бродский – «поэтический отстой» и им неинтересен?



А. К. Бродский – прекрасный поэт, замечательно, что мы с ним совпали во времени. Он и сам очень точно сказал об этом в надписи на оттиске своих стихов, подаренных мне накануне своего отъезда из России: «Дорогому Александру от симпатичного Иосифа в хорошем месте, в нехорошее время». Я и сегодня не забываю о нем. Я и сегодня мысленно читаю ему иногда свое новое стихотворение, как мы это столько раз делали при его жизни: он мне, я ему. И это при всей разнице в мировоззрении, поэтических предпочтениях и устремлениях.
Впрочем, мы и совпадали с ним в наших пристрастиях и понимании поэтических явлений тоже нередко. Вот лишь один из примеров. В декабре 1994 года, за год почти до своей смерти, во вступительном слове на моем вечере он, между прочим, сказал: « Сознание современной аудитории сильно разложено понятием авангарда. Авангард, дамы и господа, термин рыночный, если угодно, лавочника, стремящегося привлечь потребителя. Ни метафизической, ни семантической нагрузки он не несет, особенно сейчас, когда до конца нашего тысячелетия остается пять лет». Привожу это высказывание здесь потому, что оно может заинтересовать и пригодиться многим любителям стихов.
При этом мы писали каждый по-своему и не заходили на смежную территорию. Удлинение строки, сложный синтаксис, анжамбеманы, о которых Вы говорите, пришли в мои стихи давным-давно, загляните хотя бы в книгу «Голос» 1978 года – и с Бродским это не связано. («Любил – и стоял к механизму пружин / Земных и небесных так близко, как позже / Уже не случалось; не знанье причин, / А знанье причуд; не топтанье в прихожей, / А пропуск в покои, где кресло и ложе...»). Думаю, что и в этом стихотворении, и в том, которое Вы вспомнили, никакого нарочитого усложнения нет: «...Умереть – расколоть самый твердый орех, все причины узнать и мотивы. / Умереть – это стать современником всех, Кроме тех, кто пока еще живы».
Считающие сегодня поэзию Бродского устаревшей, «поэтическим отстоем» – это, по-видимому, те, кто десятки лет подражал ему и молился на него. Так бывает: на смену любви и зависимости приходит отчуждение и равнодушие. К поэзии Бродского всё это не имеет отношения: подлинная поэзия не устаревает, что сделано, то сделано. Бродский тоже, в юности поклоняясь Блоку, затем охладел к нему: Блок от этого хуже не стал, все тот же «гордый и надменный», «недоступный, гордый, чистый, злой...».



В одном из ваших стихотворений, где сравниваются послевоенные времена двух Отечественных войн, вы пишете: «...вдохнул Всевышний / В двух-трех подростков стихотворный гений...» После войны 1812 года это были, как Вы сообщаете читателю, Александр, Евгений, «наверное, и тихий Федор тоже». А кто после Великой Отечественной 1941-45 годов? Я помню название одной из книг: «Бродский — Кушнер — Соснора»; в романе «Три еврея» речь шла о Бродском, Кушнере и Соловьеве, правда, последний, он же автор романа, не поэт. Оказаться в тройке ведущих русских поэтов последней четверти ХХ века – это ведь не только почетно и ответственно, это еще и приобрести, что называется «за компанию», не только своих, но и чужих недоброжелателей и врагов. Ощущаете ли вы неудобства (зависть, претензии коллег по цеху, интриги) в роли, простите за прямоту, «живого классика»? И насколько вам в этой ипостаси комфортно?



А. К. Соловьев здесь ни при чем. Этого человека я вычеркнул из своей жизни еще в 1975 году, сорок лет назад. А в своем стихотворении я имел в виду сходство пушкинского, «баратынского», тютчевского детства, совпавшего с войной 1812 года, – с детством моего поколения – и его талантливость (назову хотя бы еще нескольких своих друзей или знакомых: А. Битова, Р. Грачева, Е. Рейна, Я. Гордина, И. Ефимова, И. Авербаха, Л. Петрушевскую, Б. Ахмадулину, Е. Евтушенко, А. Германа, – вспомните его фильм «Двадцать дней без войны»), мне кажется, связана с военным детством: мы взрослели раньше своих сверстников, живших в благополучные времена, в пять-шесть лет уже испытали страх и знали о смерти.
А «живым классиком» я себя не ощущаю. Об этом сказано и в давних стихах: «Быть классиком – значит стоять на шкафу, / Бессмысленным бюстом, топорща ключицы...». На то и существует юмор, чтобы не относиться к себе слишком серьезно. Недоброжелательство, вражда, зависть, интриги – неизбежные спутники любой профессии, тем более – писательской: недаром Зощенко назвал литературную среду «вредным цехом по изготовлению свинцовых белил». Жгучие обиды, огорчения неизбежны, но мой нынешний возраст помогает мне не раздувать их, не придавать им большого значения. На своем веку я наслушался и похвал, и поношений, и глупости, и клеветы. Лучший способ избавиться от всего этого – написать новое стихотворение.



Гандлевский как-то заметил, что Пушкин не дал пример стареющего поэта. Слава Богу, вы в два раза старше Пушкина, так что «принять за образец» можно вполне: не ругаетесь матом, не пьете спиртного, стараетесь не делать сомнительных заявлений и высказываний, умеренны и аккуратны, не написали поэмы, общепризнанный мастер деталей, и так далее. Что вы хотели бы сказать о жизни, поэтической судьбе и поэзии молодым людям, которые сейчас вышли на этот интернет-сайт с опубликованным интервью с вами и внимания у них, поверьте, хватит не больше, чем на минуту?



А. К. Ну вот, Вы мне приписали «умеренность и аккуратность». Льщу себя надеждой, что имели в виду сдержанность и точность. И спиртное, конечно же, пью: и вино, и водку, только не в одиночестве. Сказать о жизни, чтобы уложиться в одну минуту? Извольте: «Смысл жизни – в жизни, в ней самой, / В листве, с ее подвижной тьмой, / Что нашей смуте неподвластна, / В волненье, в пенье за стеной, / Но это в юности не ясно. / Лет двадцать пять должно пройти. / Душа, цепляясь по пути / За всё, что высилось и висло, / Цвело и никло, дорасти / Сумеет, нехотя, до смысла».



Кстати, по поводу «осторожных заявлений». В 1993 году вы подписали так называемое «Письмо сорока двух» — публичное обращение группы известных литераторов к согражданам, содержащее требования, обращённые к Правительству Российской Федерации и Президенту Б. Н. Ельцину. Драматург Александр Гельман сказал, что «если бы в октябре 1993 года пришли к власти Хасбулатов, Руцкой и Макашов, положение страны сегодня было бы ещё хуже, чем есть». Вы как-то написали: «Смерть в России стоит на повестке дня — / И попробуй забудь о ней». Вы – один из участников международного миротворческого альманах НАШКРЫМ, который заявляет своим названием о том, что этот проект – антитеза известной идеологеме, и миротворческая миссия проекта, равно как и любой другой поэтический акт, не изменит политиков и генералов, но успокоит кого-то, возможно, и такое достойное поведение авторов альманаха (125 поэтов из разных стран и континентов) заставит людей к ним прислушаться. Каковы сегодня ваши мысли о России, даже если оставить в стороне высказывание Гельмана, ведь и после этого уже немало чего произошло?



А. К. «Письмо сорока двух» я подписал потому, что больше всего для России боюсь очередного бунта и гражданской войны. А если бы Ельцин не стрелял по зданию Верховного Совета, то уподобился бы Керенскому, побоявшемуся расправиться с большевиками. Думаю, что Окуджава подписал это письмо из тех же соображений.
Крым для меня – лучшее место в России, изнемогающей от сурового климата, дыхания ледовитых морей и полугодового мрака. И связан он для меня прежде всего с именами Державина, Батюшкова, Пушкина, Толстого («Севастопольские рассказы»), Чехова («Дама с собачкой»), Вересаева, Волошина, Гумилева, Мандельштама, Цветаевой, Ахматовой, А. Грина, Набокова и т.д. «На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко...» Да я и сам не одно лето провел в Алуште, Алупке, Ялте, Коктебеле... Хрущев, будучи уверен в тысячелетнем царстве советской власти, подарил его Украине, как барин-самодур, вместе с землей и крепостными крестьянами. А затем другой партийный секретарь, став президентом, забыл его в Беловежской пуще, как шляпу в прихожей. Говорят, что Крым был отдан Украине в 91-ом году, чтобы та не претендовала на атомную бомбу, но это явная ерунда: с таким же успехом на атомную бомбу могла рассчитывать любая другая бывшая республика, например, Казахстан. Россия на наших глазах утратила Прибалтику, Белоруссию, Молдавию, Украину, Грузию, Армению, Азербайджан, Казахстан, Узбекистан, Киргизию... И это – историческая, неизбежная закономерность. Но Крым здесь ни при чем. А кроме того, имейте жалость, не дразните раненого медведя. И не записывайте Украину в Европу, а Россию с Пушкиным, Тютчевым, Чайковским, Мусоргским, Шостаковичем, Серовым, Коровиным, Кандинским, Менделеевым, Павловым, Сахаровым и т.д. – в Азию.
Надеюсь на эволюционное преображение России, отставшей в своем общественно-политическом устройстве от Запада, наверное, на век или два. И.С. Тургенев по этому поводу любил повторять «Постепенно, постепенно» – и был прав. К чему привело «нетерпение» (вспомним роман Юрия Трифонова) мы хорошо знаем. Я не политолог, не экономист, не публицист, пророчествами тоже не занимаюсь (пушкинский «Пророк» -- прекрасная поэтическая стилизация, но в своих стихах Пушкин никогда не пророчествовал: «И заведет крещеный мир . На каждой станции трактир» – вот и всё). И Пастернак сказал замечательно: «Будущее – худшая из абстракций». А я свою заслугу, если можно вообще говорить о каких-то заслугах, вижу в том, что «...В век идей, гулявших по земле, / Как хищники во мраке, / Я скатерть белую прославил на столе / С узором призрачным, как водяные знаки».



«Потому что по пальцам количество важных тем / Можно пересчитать...» Готовы ли вы расставить в своей последовательности основные, на ваш взгляд, темы? И если «да», то почему вы расположили их именно в таком ряду, а ни в каком ином?



А. К. Перечислить некоторые из них могу, но не по порядку, потому что порядка не знаю. О любви, о природе, о городе, о вере и неверии, об искусстве, о жизни и ее смысле, о смерти, о судьбе, «о бурных днях Кавказа, о Шиллере, о славе, о любви...». О пустяках: «Поэзия, следи за пустяком, Сперва за пустяком, потом за смыслом».



Когда б я родился в Германии в том же году,
Когда я родился, в любой европейской стране:
Во Франции, в Австрии, в Польше, - давно бы в аду
Я газовом сгинул, сгорел бы, как щепка в огне.
Но мне повезло - я родился в России, такой,
Сякой, возмутительной, сладко не жившей ни дня,
Бесстыдной, бесправной, замученной, полунагой,
Кромешной - и выжить был все-таки шанс у меня...
Речь в этом стихотворении о том, что в 1936 году родиться еврею в Европе был смертельно опасно. Если уж следить за географией, то лучше всего в те годы было родиться в США, Канаде или Австралии. Но ведь и Россия не была безопасным местом в конце 1930-х, причем не только для евреев, чему история и десятки миллионов жертв сталинского террора – свидетели. А уж позже, в послевоенные годы, еврею в Россию шанс выжить был невелик, и не умри Сталин в 1953-м, ничуть евреям было бы небезопасней, чем в Третьем Рейхе. Стихотворение написано в 1996 году, почти двадцать лет назад. Как вы его прокомментируете сегодня?



А. К. Стихи – не ученый трактат. Стихи – это стихи. От них нельзя требовать исчерпывающего ответа, полной «разработки проблемы». Эпиграфом к этому стихотворению я взял блоковскую строку «тише воды, ниже травы» из его стихов о холоде и мраке «грядущих дней». Лучше мне не объяснять свое стихотворение, лучше привести здесь его вторую строфу:
И я арифметики этой стесняюсь чуть-чуть,
Как выгоды всякой на фоне бесчисленных бед.
Плачь, сердце! Счастливый такой почему б не вернуть
С гербом и печатью районного загса билет
На вход в этот ужас? Но сказано: ниже травы
И тише воды. Средь безумного вихря планет!
И смотрит бесслёзно, ответа не зная, увы,
Не самый любимый, но самый бесстрашный поэт.
Как видите, в стихах сказано не только про немецкий, но и про наш, про любой ужас истории и жизни тоже. Блок не знал ответа. И я тоже его не знаю.



«Читать Пастернаку – одно удовольствие! / Читал я стихи ему в воображении...» Вы поэт культуроцентричный, и остро ощущаете духовное родство и соседство с представителями разных культурных эпох. То есть связь с поэтами, музыкантами, художниками для вас не прекращается, напротив, она существует на уровне прямого общения. Причем, в таких ваших стихах завораживает интонация душевной беседы, дружеского разговора («Я драм боюсь, Эсхил. Со всех сторон обступят...», «Я счастлив, Дельвиг, был, я спал на раскладушке / Средь века хвойного и темнокрылых смут...», «Фредерик, вы должны обессмертить себя,/ Фортепьяно для этого мало...» - Шопену). Какая из культурно-исторических эпох вам ближе всего? С кем из ушедших поэтов вы чувствуете духовное родство? Допускаете ли вы, что Пастернаку прочитанное вами стихотворение не понравится? Пастернак ведь был человеком настроения и нередко некомплиментарен. А если ваше стихотворение понравится и разговор пойдет, о чем вы хотели бы его спросить в первую очередь?



А. К. Мне дороги самые разные эпохи, начиная от Древней Греции и Рима (недавно у меня вышла книга «Античные мотивы», составленная из стихов, так или иначе связанных с античностью, одно из них заканчивается так: «...Но лгать и впрямь нельзя, и кое-как / Сказать нельзя: на том конце цепочки / Нас не простят укутанный во мрак Гомер, Алкей, Катулл, Горций Флакк, / Расслышать нас встающий на носочки»). Мне дороги Шекспир и буржуазная Голландия с ее Вермеером, Питером де Хохом и Рембрандтом, я люблю Монтеня и Паскаля, французских импрессионистов, русский XIX век с Пушкиным и Толстым, и в то же время не хотел бы жить ни в каком другом веке, кроме XX-XXI, хотя бы потому, что в нем были Пруст и Иоселиани, Антониони, Грэм Грин, Михаил Кузмин и Мандельштам. И еще потому, что у нас, живущих сегодня, есть возможность прочесть, увидеть, услышать то, чего не знали люди предыдущих эпох. Недаром одно из моих стихотворений начинается так: «Рай – это место, где Пушкин читает Толстого».
Вы спрашиваете о Пастернаке. Он – один из любимейших моих поэтов. И прочел я его впервые в 15 или 16 лет. Школьная библиотекарша, увидев, как я прижимаю к груди том его стихотворений 1935 года в зеленом переплете, подарила мне эту книгу (ведь, кроме меня, никто ее с полки «не брал и не берет»). Она и сегодня, сильно потрепанная, стоит у меня среди любимых книжных изданий. Нет, я не назвал бы Пастернака «человеком настроения», он обладал счастливым, уживчивым характером, был приветлив и расположен к людям. И чужие стихи как правило хвалил, иногда даже чрезмерно, – достаточно посмотреть его переписку, чтобы убедиться в этом. Не знаю, понравились бы ему мои стихи или нет. Да я и не решился бы прийти к нему за одобрением, разве что в зрелом возрасте. «Читал я стихи ему в воображении», – этим всё сказано. Но он, говоривший собеседнику в 42-ом году в Чистополе, что «сейчас его влечет к себе в поэзии точность, сила и внутренняя сдержанность», сказавший о себе в стихах: «Всю жизнь я быть хотел, как все», мечтавший в эти годы о «незаметном стиле» в стихах (хотя я больше всего люблю его «заметный стиль» эпохи «Сестры моей – жизни»), возможно, одобрил бы мои стихи, например, вот эти, написанные недавно:



Я вермута сделал глоток
И вкусом был тронут полынным,
Как будто, тоске поперек,
Я встретился с другом старинным.



Давно мы не виделись с ним,
И сцены менялись, и акты,
И он, -- сколько лет, сколько зим! –
Спросил меня тихо: Ну как ты?



Бокал я чуть-чуть наклонил
С полоской, идущей по краю,
Помедлил, еще раз отпил
И честно ответил: Не знаю!





© Copyright: Сан-Торас, 2017.


© Copyright: Валерий Романов Треф, 2017.
Список читателей

Другие статьи в литературном дневнике:

  • 10.01.2017. ***
Полный список статей
Авторы   Произведения   Рецензии   Поиск   Магазин   Кабинет   Ваша страница   О портале       Стихи.ру   Проза.ру
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

© Все права принадлежат авторам, 2000-2024     Портал работает под эгидой Российского союза писателей   18+