Иосиф Бродский. Июльское интермеццо. Часть первая.
1. В письме на Юг
Г.И. Гинзбургу-Воскову
Ты уехал на Юг, а здесь настали теплые дни,
нагревается мост, ровно плещет вода, пыль витает,
я теперь прохожу в переулке, все в тени, все в тени, все в тени,
и вблизи надо мной твой пустой самолет пролетает.
Господи, я говорю, помоги, помоги ему,
я дурной человек, но ты помоги, я пойду, пойду прощусь,
Господи, я боюсь за него, нужно помочь, я ладонь подниму,
самолет летит, Господи, помоги, я боюсь.
Так боюсь за себя. Настали теплые дни, так тепло,
пригородные пляжи, желтые паруса посреди залива,
теплый лязг трамваев, воздух в листьях, на той стороне
светло,
я провожу в тени, вижу воду, почти счастливый.
Из распахнутых окон телефоны звонят, и квартиры шумят,
и деревья листвой полны,
солнце светит вдали, солнце светит в горах – над ним,
в этом городе вновь настали теплые дни,
помоги мне не быть, помоги мне не быть здесь одним.
Пробегай, пробегай, ты, любовник, и здесь тебя ждут,
вдоль решеток канала, пробегай, задевая рукой гранит,
ровно плещет вода, на балконах кусты цветут,
вот горячей листвой над каналом каштан шумит.
С каждым днем за спиной все плотней закрываются окна
оставленных лет,
кто-то смотрит вослед – за стеклом, все глядит холодней,
впереди, кроме улиц твоих, никого, ничего уже нет,
как поверить, что ты проживешь еще столько же дней.
Потому что все чаще, все чаще ты смотришь назад,
значит, жизнь – только утренний свет, только сердца
уверенный стук,
только горы стоят, только горы стоят в твоих белых глазах,
это страшно узнать – никогда не вернешься на Юг.
Проща йте, горы. Что я прожил, что помню, что знаю на час,
никогда не узнаю, но если приходит, приходит пора уходить,
никогда не забуду, и вы не забудьте, что сверху я видел вас,
а теперь здесь другой, я уже не вернусь, постарайтесь
простить.
Горы, горы мои. Навсегда белый свет, белый снег, белый свет
до последнего часа в душе, в хоре мертвых имен,
вечно белых вершин над долинами минувших лет,
словно тысячи рек на свиданьи у вечных времен.
Словно тысячи рек умолкают на миг, умолкают на миг,
на мгновение вдруг,
я запомню тебя тем, в горах, посреди ослепительных стен,
там, внизу, человек, это я говорю в моих письмах на Юг:
добрый день, моя смерть, добрый день, добрый день, добрый
день.
2.
* * *
Э.Т.
Люби проездом родину друзей.
На станциях батоны покупая,
о прожитом бездумно пожалей,
к вагонному окошку прилипая.
Все тот же вальс в провинции звучит,
летит, летит в белесые колонны,
весна друзей по-прежнему молчит,
блондинкам улыбаясь благосколонно.
Отходят поезда от городов,
приходит моментальное забвенье,
десятилетья искренних трудов,
но вечного, увы, неоткровенья.
Да что там жизнь! Под перестук колес
взбредет на ум печальная догадка,
что новый недоверчивый вопрос
когда-нибудь их вызовет обратно.
Так, поезжай. Куда? Куда-нибудь,
скажи себе: с несчастьями дружу я.
Гляди в окно и о себе забудь.
Жалей проездом родину чужую.
3.
* * *
…………………………………
………………………………....
4.
* * *
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
кому теперь в друзья ты попадешь.
Воротишься, купи себе на ужин
какого-нибудь слабого вина,
смотри в окно и думай понемногу:
во всем твоя, одна твоя вина.
И хорошо. Спасибо. Слава богу.
Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
поймать себя в словах неоткровенных
и вдруг понять, как медленно душа
заботится о новых переменах.
5. Пьеса с двумя паузами для сакс-баритона
Металлический зов в полночь
слетает с Петропавловского собора,
их распахнутых окон в переулках
мелодически звякают деревянные часы комнат,
в радиоприемниках звучат гимны.
Все стихает.
Ровный шепот девушек в подворотнях
стихает,
и любовники в июле спокойны.
Изредка проезжает машина.
Ты стоишь на мосту и слышишь,
как стихает, и меркнет, и гаснет
целый город.
Ночь приносит
из теплого темно-синего мрака
желтые квадратики окон
и мерцанье канала.
Играй, играй, Диззи Гиллеспи,
Джерри Маллиган и Ширинг, Ширинг
в белых платьях, все вы там в белых платьях
и белых рубахах
на сорок второй и семьдесят второй улице,
там, за темным окном, среди деревьев,
над которыми с зажженными бортовыми огнями
летят самолеты,
за океаном.
Хороший стиль, хороший стиль
в этот вечер,
боже мой, боже мой, боже мой, боже мой,
что там вытворяет Джерри,
баритон и скука как одиноко,
боже мой, боже мой, боже мой, боже мой,
звук выписывает эллипсоид так далеко за океаном,
и если теперь черный Гарнер
колотит руками по черно-белому ряду,
все становится понятным.
Эррол!
Боже мой, боже мой, боже мой, боже мой,
какой ударник у старого Монка
и так далеко,
за океаном,
боже мой, боже мой, боже мой, боже мой,
это какая-то охота за любовью,
все расхватано, но идет охота,
боже мой, боже мой,
это какая-то погоня за нами,
боже мой,
кто это болтает со смертью, выходя на улицу,
сегодня утром.
Боже мой, боже мой, боже мой, боже мой,
ты бежишь по улице, так пустынно, никакого шума,
только в подворотнях, в подъездах, на перекрестках,
в парадных,
в подворотнях говорят друг с другом,
и на запертых фасадах прочитанные газеты оскаливают
заголовки.
Все любовники в июле так спокойны, спокойны, спокойны.
(продолжение следует...)
Другие статьи в литературном дневнике:
