Дмитрий БыковПосле «Туманности», прославившей его во всем мире и повлиявшей на юного Джорджа Лукаса до того, что в честь Дара Ветра он назвал Дарта Вейдера, Ефремов написал, вероятно, самое странное свое сочинение, глубоко и многослойно зашифрованный роман «Лезвие бритвы», которого, пожалуй, без «Часа быка» не понять. Книга вышла в 1963 году и была во всех интеллигентных домах; хитро завернутая фабула с магическим кристаллом, отнимавшим память, выдумана главным образом для маскировки. Гораздо сложнее была главная, тщательно упрятанная ефремовская мысль о том, что все великое и прекрасное в мире существует на лезвии бритвы, на тончайшей грани между диктатурой и анархией, богатством и нищетой, сентиментальностью и зверством; человек — тонкий мост меж двумя берегами, над двумя безднами. И эту-то грань предстоит искать вечно, но если ее не искать, жить вообще незачем. Легче всего сказать, что «на всех стихиях человек — тиран, предатель или узник»; легче всего признать, что единственно актуальным остается выбор дьявола: либо ты диктатор и узурпатор, либо тварь дрожащая. Либо Запад с его мелкой горизонталью, либо Восток с его убийственной вертикалью. Человек и есть это самое лезвие бритвы, и он обязан из двух выбрать третье — потому что любой другой выбор неотвратимо ведет в инферно. Это свое инферно Ефремов подробно описал в «Часе быка», где не просто развенчал оба варианта утопии — капиталистическую и коммунистическую, — но гениально показал, что они НЕ ИСКЛЮЧАЮТ ДРУГ ДРУГА! Для 1968 года, как хотите, это догадка блестящая: мало того, что выбор между ворюгами и кровопийцами безнадежен, он еще и ложен, потому что принципиальной разницы между ними нет. Мир планеты Торманс, на которую устремился звездолет «Темное пламя», — фантастический, но сегодня особенно узнаваемый гибрид из коммунистических технологий и капиталистических терминологий; мир, в котором все население поделено на «джи» и «кжи» — долгоживущих и краткоживущих (Ефремов чудесным образом предсказал современную отечественную систему здравоохранения, когда жизнь в буквальном смысле покупается). Капиталистическая интенсивность эксплуатации и капиталистическое же неверие в равенство накладываются на истинно коммунистическую непримиримость к инакомыслию — и вот тебе, пожалуйста, мир позднего совка, в котором от идеалов осталась только дряблая словесная оболочка. © Copyright: Наденька Берлин, 2015.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
