Воронков Сергей. Русский корсар. Главы 1-3...
"Русский корсар", поэма
Воронков Сергей
***
Глава первая
http://stihi.ru/2019/03/07/9252
-1-
Ну-ка, браток, протрезвей слегка
и отодвинь свой ром.
Доля корсарская нелегка,
не отлежишь на морях бока.
Славу глотая, как воздух — ртом,
будем делить потом.
С золота пресной воды не пить,
штурман ушёл на дно.
Ты протрезвеешь, захочешь жить,
но из саргассов гнезда не свить,
а чудеса, как потом, в кино,
честно сказать — смешно.
Слушай, салага, седого пса,
верного пса морей!
Хлопают жалобно паруса,
и смоляная моя коса,
чувствуя близость петель и рей
делается острей...
Взяли проливы под свой контроль
флаги с прямым крестом,
штурман на дне, далеко король,
курс неизвестен, в цистернах — ноль.
Ставлю гинею, да хоть за сто —
что не пройдёт никто.
Брось причитать и норд-остом выть,
коли иттить, так зюйд-вест иттить.
Жажда корсару добавит прыть.
Золото - не в цене.
Если дойдёшь — отпиши в Рязань.
Так мол и так, его дело — дрянь...
Как занесло? Ты на карту глянь
и не тоскуй по мне...
-2-
Присядь, браток... Не думал, что дойду.
Ведь вот — лежу, а всё ещё иду.
На море так: здесь плавает щепа
от кораблей и снежная крупа...
Ты видел снег? Когда он в небесах,
на головах, бровях и на усах,
в полях, оврагах и густых лесах,
на крышах, на деревьях и кустах.
Он бел и мягок, как сожжённый прах...
Я ухожу. К чему твоя слеза?
Ты помнишь, парень, бриг мой "Егоза"?
Ты не застал. А я ходил на нём.
Да, шкипером, но поросло быльём.
Он здесь гниёт, на дальнем берегу.
Ни морю не достался, ни врагу...
Здесь хватит всем и дичи и воды,
сия земля истоптана до дыр.
Здесь не настигнут. Только я найду
на небе путеводную звезду.
Отсюда — проще. Все пути вольны,
едва враги устанут от войны...
Ступай, сынок, окончен разговор.
Корсар, сынок, — не океанский вор.
Я чист пред Ним, хоть пастора зови,
кюре, попа и Ангела любви.
Ступай, корсар! Оставь ущербным ром.
Его мы только за удачу пьём,
а ты — как воду — и удачи нет,
в глазах горит потусторонний свет...
-3-
Ты снова здесь? А я почти ослеп.
Угрюм и тесен деревянный склеп.
Под синим небом, проливным дождём,
под белым снегом мой привычный дом.
Ты видел снег? Когда белым-бело?
Что перед этим наше ремесло?
Всё не моё — пальба и абордаж,
мне даже луг заросший, вольный, наш -
превыше и побольше, чем моря,
шпангоут, такелаж и якоря.
Ты видел лес? Не джунгли, а леса?
Где отовсюду — предков голоса,
где ты корнями по шпигаты врос,
как сросся с морем вольный альбатрос!
Ты видел солнце? Не источник зла,
как это — доводящее дотла
любую сущность, а добрейший шар,
не мутный, как в Ирландии, дрожа
морозными рассветами, даря
тепло в закатных стужах января,
оно всегда останется родным,
как лес, как поле, как российский дым...
Ты видел небо? Нет, не пустоту,
не клочья серых туч, не суету
волнами находящих облаков, —
живое небо? Небо высоко
и ёмко. И не давит, а манит,
как наш компас на северный магнит...
-4-
И — тяжкий труд, обилие потов
и семеро полуголодных ртов.
Я был смышлён, затейлив и речист,
порою грязен, но душою — чист.
Меня купил проезжий господин.
Я, как волчонок, в ящике, один,
среди тряпья, пистолей и рогож
так трясся, что на чёрта был похож.
Но дикий свист, кричат: " А ну-ка, слазь!
К берлоге отводи коней, Карась!",
шум драки - кучер был мужик лихой —
и я, откинув крышку головой,
не с перепугу, а ища конца,
снёс выстрелом кому-то пол-лица.
Я понял позже: мой ужасный вид,
два пистолета, рожа, от обид
покрыта злобой и глаза горят...
Теперь смешно, а вспомнишь — сущий ад!
Они сбежали, побросав кольё.
Хозяин за усердие моё
позволил отдышаться на пеньке,
монетку повертев в своей руке.
-5-
Меня купил для сына своего,
как зверя, мой хозяин. У него
был сын один, моих примерно лет,
такой же, но причёсан и одет,
и — либерал, как нынче говорят...
Душой оттаял и покинул ад…
Мы подружились, как дружить могли
волчата с разных полюсов земли
Он господин, а я — презренный раб,
слегка татарин, но ведь не араб...
Как мы чудили! Весь окрестный мир,
как остров этот, был протёрт до дыр,
исхожен и исползан. У меня
учился разведению огня
и прочим штукам, что не ведал он,
боярином наследственным рождён.
Я у него — Псалтырь и Часослов,
ученье книжное, и глубины веков
деяния, и мир передо мной
открылся несказанной шириной.
К чему тебе подробности житья?
Боярские не вольны сыновья.
Гуляли батога тогда по мне,
лупили розги по его спине.
Не всё ж учёба — он любил гулять,
но против был отец, безмолвна мать.
Мы убегали, и по многу дней,
с ватагою прибившихся парней,
встречали конных, пеших, стерегли
проезжих и прохожих, как могли
пугали и громили. Просто так,
для шалости, для лихости атак.
И лопнуло терпение отца,
услал с посольством сына-удальца.
-6-
И я при нём. Мол, там не пошалишь —
в Голландии спокойствие и тишь.
Кому я говорю? Ты там бывал.
По дому я тогда не тосковал.
Он тоже. Всё, чему учился он,
мы разбирали, позабыв про сон
и отдых. Нас манили паруса,
экзотика морей и чудеса.
Однажды не вернулся он домой,
в гостиницу. Барашки за кормой
отпенились и — смолкла чаек рать.
Отчаялся, пошел его искать.
Простой грабёж, но он же нравом крут!
Их было много и за пять минут
— (мне рассказали люди у ворот) —
двоих убил он, распоров живот
их главарю и в горло свой катлас
второму сунул и оставил нас...
Я озверел, в глазах проснулся ад,
я их нашёл, рубил их наугад,
не разбирая, не давал им встать,
за друга, за отца его, за мать,
за всё, что там осталось у меня,
и на рассвете памятного дня
очнулся… Порт, и вольные суда
со всех краёв земли пришли сюда.
-7-
Я знал голландский, аглицкий слегка,
немецкий. Крепко помнил батога
и знал: в России всё не объяснишь.
А здесь — лишь только временная тишь...
Ты хочешь выпить? Вот и молодец...
Я был таким же. В нашем деле спец,
пускай в теории, а практика - в морях,
на шхунах, на галерах, кораблях.
Я нанялся на местный галиот,
за камбалой, но шкипер-идиот
повёл его на море, да в волну.
Нас унесло. Враждебную страну
мы видели, как ты сейчас меня.
Попыхивая залпами огня,
сторожевой испанский галеас
гнал в море. Повстречавшийся баркас
отрезал путь, и это — первый приз,
не взятый, правда, маленький каприз
судьбы, с разбитым гротом отдыхал,
пока испанец вёслами махал.
Куда мы шли? На Брест? На Ла-Рошель?
Мы поделили шкиперский кошель,
чтоб не дурил, не жаловал вино:
ему всё лучше, чем идти на дно.
Бискай тогда был грозен и речист,
прибрежный галион дрожал, как лист,
и, всеми переборками скрипя,
как старый нищий, — с головы до пят,
от клотика до киля, до руля,
весь корчился, командой шевеля.
-8-
Мы вырвались, продолжив каботаж —
вдоль берега. Весёлый шкипер наш
всё пил и пил, вылавливал чертей
и сгинул, выпал за борт без затей,
исчез совсем в заливе Сен-Мало...
Ну, не на небо ж чёрта вознесло...
На бунт похоже. Боцман чешет лоб:
"Как ни крути — везде маячит гроб.
Что ж ты хотел? Вернулись налегке,
без шкипера и груза. На пеньке
не хочется сушиться... Не привык.
Мне не идёт пеньковый воротник.
Вернёмся в Нант. Французы не сдадут.
Домой нельзя: владелец нравом крут".
Мы бросили на камни галиот
и берегом продолжили поход.
-9-
Я стал голландцем именем Ван Дейн.
Ему-то всё равно теперь, на дне.
Его кошель мы здесь пустили в ход,
оно ведь тоже — мёртвым не в доход...
Пришёл британец. На борту чума.
Пропили всё. Маячила тюрьма,
пойди мы грабить. Опытный моряк
(суровый дядя, но со мной — добряк),
наш рулевой (треть века в рулевых),
уговорил из наших — семерых,
сказал, что здесь топтаться — проку нет,
пора хоть на британце выйти в свет.
— "Пореже в трюм, поменьше болтовни
с матросами, кто встретится — гони,
отдельный кубрик, чистая вода.
Чума — не приговор, хоть и беда".
Порт обезлюдел, не хотел чумы,
но прямо в пасть к ней устремились мы.
Угнали люггер и пошли на рейд,
где в голоде и жажде мистер Трейд
томился, а скорее — доживал.
Неся надежду, новый день вставал!
-10-
Конечно, гнали люггер не пустой,
затарились и пищей и водой.
Всё сдали и пошли на Ла-Рошель,
опустошили шкиперский кошель —
сухой паёк и чем его запить,
чтоб оборвать связующую нить
с командой, камбузом. Табак во рту,
и чесноком разили за версту.
И вот "гвинеец" выбрал якоря,
не за товаром, в южные моря —
на карантин. Наш мудрый рулевой
знал остров, этот самый. Головой
он клялся: там не будем знать нужды,
и вдоволь пищи, и полно воды.
Теперь ты знаешь — он во всём был прав,
и здесь болезнь смирила грозный нрав.
Непросто шли. Хоть шхуна — не фрегат —
людей всё меньше, каждый был не рад
подмоге. Шхуна рыскала, как бес
от ладана, волнам наперерез.
Попутный ветер шхуне, знаешь сам, -
не мил. Благодаренье небесам,
на гроте — топсель, как-никак — прямой...
И остров — веха на пути домой...
Меня зовут. Открыты все пути,
Но не дойти до дома. Не дойти...
-11-
Открыты для меня. А вам пока
сидеть и подпирать свои бока
руками от безделья. Что сказал?
Что дальше? То же самое. Вонзал
свой первый луч рассвет в мои глаза,
манила вдаль волна и бирюза
тропического моря, как магнит
притягивала. Горделивый вид
обманчив. Мистер Трейд уже лежит
неподалёку, штурман тоже там.
Что дальше? Я сказал бы: всё отдам,
но нечего… У смерти виражи
не считаны — и это тоже жизнь.
Чума ушла внезапно, как шторма
внезапно покидают утомлённых,
отчаявшихся, но не побеждённых.
Нам наплевать на происки армад
испанских, произвол пиратских шаек,
и только то отныне нам мешает,
что некуда... И незачем назад,
в обратный путь. Но, по песку скользя,
волна меня с собою зазывала,
прокуренная дымом местных трав,
качалась шхуна, румпель вверх задрав,
за полным неимением штурвала.
-12-
Нас стало восемь. Три моих дружка
и девять англичан легли навечно.
Двенадцать — здесь, на острове. Тяжка
болезнь сия и косит первых встречных,
как и вторых. Но горе горевать,
как радоваться, что остались живы, -
бессмысленно. Была мягка кровать
из прутиков тропической оливы,
куда вернее шконка и гамак,
что после вахты станут даже мягче.
И я непрост и шкипер — не дурак,
наш новый шкипер — джентльмен удачи
когда-то, в прошлом. Нам не на парад.
Пришла пора познания на деле
проверить и идти не наугад
и не туда, куда бы мы хотели.
Была проблема питьевой воды,
был неуютен закопчённый камбуз,
незаходящей северной звезды
нечёток след. Но, понижая градус
воды забортной, повышали мы
широтный градус, приближаясь к цели —
табак виргинский не несёт чумы,
избавит от тюрьмы и от сумы,
когда вернёмся в Бристоль. В самом деле,
не в Африку же ввосьмером идти,
и я как штурман против был. И рабство
я осуждал, по сути — крепостной
и беглый. Нет в Гвинею нам пути —
и, не тоскуя по земле родной,
вошёл в моря, где многое богатство,
сменяется полнейшей нищетой...
-13-
Прошли Багамы, Нью-Провиденс тает
в предутреннем тумане. Повезло?
Абако слева. Птицей вылетает
голландский флейт, но, видя в нас ослов,
беспомощных при левом бейдевинде, —
Веселый Роджер поднимают ввысь,
(итог неотвратим и очевиден),
и под бушпритом струи напряглись.
Опять во мне взыграли злые бесы,
мелькнула мысль злодейская, тайком
я боцмана в затылок гиком треснул,
он только охнул и упал ничком.
Намазав сажей твёрдые мозоли,
провёл по шее, лбу и по щекам,
и показал пиратам-дуракам,
как чумовые мечутся от боли.
Какой был крик! Казалось — даже небо
орало с ними: "На борту чума!"
Я бегал до безумия нелепо,
представь: вон труп не убран, кутерьма,
а остальные корчились от смеха
и, судя по всему— сошли с ума.
Потом узнал: их капитан отъехал
пасти акул в морские закрома.
И мы ушли, проблем в упор не видя,
сквозь смех мы долго слышали их стон...
и только боцман на меня в обиде,
за то, что просмотрел аттракцион.
***
Глава 2-я:
http://stihi.ru/2019/03/19/6138
-1-
Набили трюм виргинским табаком
и прихватили висельников местных,
кормящихся с плантации тайком.
Что проку в них? Нам восьмерым не тесно
на шхуне. Восемь рук и восемь глаз!
Четыре рта не тягостны для нас.
Мы обновили бочки для воды
и ром добавили, чтоб медленнее тухла.
Иначе – далеко ли до беды?
Ну, этой, – пододвинь поближе ухо...
Поймали днищем радостный Гольфстрим...
В шестую ночь вдруг дикий крик: "Горим!"
Вскочили все, но боцманский свисток
всех вразумил: "Огни Святого Эльма,
а вы повылезали без порток!
Ты, паникёр и отставная шельма,
плантаторная дрянь, акулий корм!
Не уходите: скоро будет шторм!"
А кто уйдёт? Подобной красоты,
зловещей, правда, я не видел сроду!
Ты помнишь, на Тортуге клялся ты
огнями этими, не зная их природы
и внешности? Голубоватый свет
по мачтам пляшет, а пожара нет…
-2-
Был шторм, была гроза, горел восток...
Мы отклонились с правильного курса.
Швыряло нас, как по ветру листок,
морскую пыль, не ощущая вкуса,
три дня глотали. Но всему свой срок:
утихло всё. Вдали от всех дорог –
путей привычных – отдышались мы,
определились, что относит к югу,
и наши невеликие умы
с великого, однако, перепугу,
смекнули, что двенадцать человек
сроднились, стали братьями навек.
-3-
И вот опять – знакомые места.
Вон ту волну я узнаю, как будто...
Бретань, пролив Ла-Манш… и почему-то
туда не тянет. Всюду суета,
попутные и встречные суда,
не спрашивая, кто, зачем, куда...
Вошли в залив, произвели фурор -
не ждали нас, гудела вся округа:
здесь слышали, что скорбный приговор
зачитан нам чумой и зимней вьюгой.
Хозяин, сам от радости чумной,
как с равным, поздоровался со мной.
-4-
Подробностей не стали открывать
о тех "плантаторах" и обо мне, конечно.
Ван Дейном буду. Даже чисто внешне
голландцам стал его напоминать.
Я рос в глазах портовой мелюзги
и к ночи затуманивал мозги
до крайности в бристольских кабаках,
пока наш отдых оставался в силе.
Меня домой почти что на руках,
как куль с мукой, бродяги приносили.
И я разнёс им не один кабак:
Дурак – он и в Британии дурак...
-5-
Но вот загадка: только «от» и «до».
Не выдал тайн, хоть трёпа было много.
И вот – маячит новая дорога,
готова шхуна, а из нас никто
к невольничьему рейсу не готов,
но самый рабский изо всех портов –
наш Бристоль. На невольниках поднялся,
шерсть, херес и портвейн – уже в мечтах,
мы, подавляя рвение и страх
и брезгуя вкушать сырое мясо,
отбросили гвинейскую петлю.
Но вот – финансы подошли к нулю...
-6-
Решили – в Гарвич: там почтовый рейс
в Голландию, спокойный, тихий порт.
Путь через Лондон, – тоже интерес
немаловажный, хоть и вышел спор:
у власти заковыристы вопросы,
над морем вольно реют альбатросы,
а здесь другая жизнь, не та стихия.
Вокруг столицы тоже есть пути,
пусть даже люди более лихие...
Так стоит ли? Не все из нас в чести,
не все в ладах с законом и порядком,
минуем стражу, поиграем в прятки!
-7-
Увидеть Лондон и не умереть...
Увидели, пожили, погуляли.
Послушали заманчивую медь
колоколов в порту, в морские дали
от пирса отходящих кораблей...
Налей, сынок... Себе и мне налей!
За это можно. Труден мой рассказ,
всё путается, всё уже не важно,
и память, словно брошенный баркас,
мотается по воле волн. Бумажный
сложи кораблик, отпусти его...
Оставь меня на время одного…
-8-
Видать, не время. Не берёт земля,
не принимает просолённых бестий,
и океан, мучения продля,
не принял в этом прокопчённом тесте
дублёной шкуры старых потрохов.
Тогда продолжим в прошлое поход.
В Голландию гоняли пакетбот
и жили, не особо беспокоясь
о будущем, не брали мы на борт
людей случайных, ненадёжных, то-есть, –
вели себя прилично, как всегда,
когда вокруг – лишь небо и вода.
-9-
Но в Лондоне оставили следы.
Нас встретили на пристани. Казалась
предвестником немыслимой беды
та встреча. Небывалая усталость
согнула спины, лбы у всех в поту –
хозяин старый встретил нас в порту.
Проныра этот, сам едва живой, –
виргинский табачок теперь в почёте,
но наш – всех лучше. Дьявольской травой
обогатиться хочет: "Вы пойдёте
туда и поведёте караван.
Лорд Кармартен застелет океан
монетой звонкой! Здесь московский царь –
наивный реформатор и бунтарь."
-10-
Я возразил: мол, слышал, – не в чести,
табак в Москве. Едва не проболтался
о большем. Но приказано идти
без возражений. Не шуми, Герасим,
иль как меня? Ван Дейн, и хоть убей, –
ни имени, ни Родины своей,
ни тех полей, ни сосен, ни берёз,
ни изб, ни теремов, среди которых
я, как былинка, никогда не рос,
не загорался от обид, как порох.
Молчи, Ван Дейн, пусть ураган в груди...
Смири его, немного погоди!
-11-
Я был представлен русскому царю.
Оригинал, откуда что берётся?
Английское размазанное солнце
вдруг засияло. Я благодарю
судьбу за предоставленную встречу.
Порой казалось: пусть за всё отвечу,
но не солгу, признаюсь: беглый я,
чужбина давит, манит несказанно
послушать откровенья соловья
над речкой, от волненья - бездыханной...
А те дела, что затеваешь ты!..
Вот мне бы, да с тобой! Но всё – мечты...
-12-
Да, он был крут. И нравом – в том числе.
Упомянул хозяина со злобой…
Какой-то бунт. Потом, повеселев,
о ремесле морском: а ну, попробуй,
перегони на вантах. Не мастак...
Я обогнал, конечно: я – моряк.
Он не в обиде, вроде и не царь.
До света – о судах, о такелаже.
Он бредил морем как простой пацан,
в прибрежном не ходивший каботаже.
Мы много пили и, как к горлу нож, –
ты яхту на Архангельск поведёшь.
-13-
"The Transport Royal" – королевский дар
царю Петру, по сути – тоже шхуна,
и даже для Европы – суперстар,
а для меня – нежданная фортуна!
Не капитаном, Вильям Рипли – кэп.
Я в северных морях и глух и слеп.
Лорд Кармартен настаивал на том,
мол, Рипли в парусах весьма искусен,
хоть не метал перед командой бусин
и бисера не рассыпал, хвостом
в угоду, пред начальством не юлил
и капитаном настоящим был.
-14-
Поход непрост: туманы и шторма,
арктические воды холодны,
в июне (слава Богу, не зима)
вошли мы в устье Северной Двины.
Родная речь везде, со всех сторон.
Свихнуться можно: столько лет не слышал...
А Холмогорский колокольный звон
всё растекался ласково по крышам...
У рыбарей – свободных работяг –
понапитался живописной речью
и медленно проследовал в кабак,
по-европейски гордо вздёрнув плечи...
Я пил от горя, в одиночку пил.
Пошто обиды я в себе копил?..
И на свободе – тот же тяжкий труд.
Вся разница, что спину так не гнут,
но все в долгах, а властвует беда...
Нет правды и не будет никогда!
***
Глава 3-я:
http://www.stihi.ru/2019/03/28/511
-1-
Затеяли немалую возню
с осадкой судна. Франца Тиммермана
за мелководье русла не виню,
и воевода Двинский из кармана
платить не стал поморам за труды.
Всё отложилось до большой воды.
Поездил по заданиям царя,
поколесил. К Протасьеву в Воронеж
и далее, судьбу благодаря
и проклиная. Хоть и не утонешь
в родных местах, куда Господь занёс,
но тонет сердце от запретных слёз...
-2-
Короткий год в истории Руси.
Таких чудес не видел люд российский:
им новый календарь преподносил
затейник-царь. А я в своей отписке
превозносил Апраксина, ругал
Протасьева (сосед наш по Рязани),
расписывал окрестные луга,
в которые от тяжких наказаний
и рабского труда бежал народ...
Короткий год, весьма короткий год...
-3-
Приехал Тиммерман, оставив труд
по переброске яхты: не по силам.
Теперь не на Московии, а тут
свершается история России.
Десятком кораблей пошли на Керчь,
сам государь, пытаясь мир облечь
в серьёзный договор, повёл суда
по Русскому, когда-то в прошлом, морю,
туда, где не бывали никогда,
с османами в бессилии не споря.
Ужасный стон стоит во всей Керчи...
Беснуйся, хан, а лучше – помолчи.
-4-
"Не стоит – морем: море глубоко
и буйно, лучше – посуху: надёжней!"
Грозился Пётр, что выведет тайком
эскадру черноморским бездорожьем
к султану в гости. Все сошлись на том,
что "Крепость" навестит одна султана.
Кипела растревоженная рана
позорной дани и уже никто,
к былому не желая возвращения,
не предавался трепету и лени.
Поигрывая кормовым российским
трехцветным флагом с голубым крестом
диагональным, позабыв о риске,
фон Памбург бросил турок, что хвостом
за нами шли. И вот – Константинополь.
Мы встали супротив его дворца,
разъединяя Азию с Европой,
и гордостью наполнили сердца!
-5-
Нам нужен мир на юге, для войны
на севере, для продвиженья к морю
Балтийскому. Гарантии нужны.
Султан, голландцам-англичанам вторя,
не уступал, хотя напуган был
внезапной мощью черноморских сил
России чахлой. Капитан салют
полуночный устроил для "забавы"
Блистательной, на несколько минут
смутив покой незыблемой державы.
И дальше, по утрам и вечерам –
пальба, неразбериха, шум и гам.
-6-
Трудились над промерами глубин,
над первой картой южных территорий.
Великий Мустафа – не властелин,
конфузия немалая на море.
Но гости капитана пили ром,
и пьянка обернулась недобром...
Я вызвался доставить англичан,
нетрезвых в прах, на борт их баркентины.
Весь город спал, и порт в ночи молчал,
раскинув в город улиц паутины.
Обратный путь, и вспыхнуло во тьме
в глазах, в мозгу... и получил взамен
России, приподнявшейся с колен,
канатный ящик, нищету и плен...
-7-
Отныне – раб, не хнычь и не проси.
Мне не листать историю Руси...
Купец-француз вначале был учтив,
всё охал: надо быть поосторожней,
в Стамбуле, ночью, одному – как можно?
А ежели десяток супротив?!
Он не пускал на палубу меня,
сказал, что известил моё начальство,
но, если я согласен поменять
судьбу и курс, он будет просто счастлив!
Я понял всё и наказал как смог
его и семерых, что мне попались
навстречу, – ни засов и ни замок
не удержал бы. Заострённой стали,
стволов, плюющих огненным свинцом,
не замечал, но... замер, словно нищий
на паперти, холоп перед дворцом...
мне будто рифом пропороло днище:
у трапа, ни жива и ни мертва,
Она стояла, замерев от страха...
и снова раскололась голова,
приняв дубину со всего размаха...
-8-
Канатный ящик, как и говорил.
Очнулся в море. Качка. Переборки
скрипели. Я судьбу благодарил
за то, что жив. Ругал за оговорки
и виражи. Короткий оверштаг –
и снова нет ни Родины, ни воли.
Среди воров галерных и бродяг
мозоли натирать, копая море
"ан, де, труа" и протирать скамью...
Благодарю, судьба, благодарю!..
Пришел хозяин, в штурмана зовёт.
Иначе – вёсла в руки и вперёд.
"А что за дама, вопреки уставу
на корабле? Надеюсь, что сошла?"
"Мадмуазель Аннет, и здесь по праву –
родная дочь французского посла."
-9-
Решил: что будет, то и будет пусть,
когда-нибудь до дома доберусь.
Марсель опасен: там опять чума.
Идём на Гавр – вокруг. Но вот в чём дело:
не слишком притягательна тюрьма,
а штурман нужен. Не осиротела
Россия без беспутного сынка.
Повозимся с французами пока.
Но, между нами... как тебе сказать?
Малейший шорох приводил в смятенье:
а вдруг – Она? А чуть сомкнул глаза, –
её глаза сияют наважденьем,
как в сумерках – сигнальные огни...
Не выскочить из этой западни...
О, Господи, спаси и сохрани
и не введи меня во искушенье!
-10-
Кончается сезон гребных судов,
а путь не близок. Надо торопиться.
Две мачты, паруса. Я был готов
сам ветром быть. Галера, словно птица
летела к Геркулесовым столбам.
Косые паруса гребцов пугали,
когда меняли галс, по мокрым лбам
ручьи потов на палубу сбегали,
и видел я: какая-то борьба
добра и зла у каждого раба ,
улыбка на искусанных губах, –
и постепенно растворялся страх.
-11-
Погода, ветер – лучше и не жди!
Прошли Тунис. "Гребцы, сушите вёсла!
Нет смысла, капитан, здесь я один
и парочка понятливых матросов".
Взглянул на ветер, в сторону кают...
Лицо мелькнуло, торопливо скрылось...
А я всегда под ветер ставил ют,
ты знаешь почему – чтоб перекрыло.
Хотя, ты на галерах не ходил...
Там против ветра - та ещё задача!..
Поэтому я тщательно следил
за ветром с юта, чтоб сдувало, значит.
И вновь – лицо, немного в глубине
каюты, и теперь – подзадержалось.
Аннет. И что-то хрустнуло во мне,
а что-то там невыносимо сжалось…
Какая жалость! Столько лье в пути!
Вот Гибралтар. Испанец, пропусти!
-12-
Ну что ж, гребцы, теперь уж – навались:
ведь бейдевинда круче не бывает!
Теченья и ветра переплелись,
норд-осты давят не переставая.
И вот оттуда в полный фордевинд
летит корвет, наперерез несётся.
– Нам пушки расчехлить не повредит
и встать ровнее – между ним и солнцем.
Всех лишних – в трюм, от окон отойти!
Эй, капитан! Идите-ка в каюту!
– Сколь пушек! Против наших-то пяти!
Оставит пыль от нас в одну минуту!
– Всего двенадцать, по любому борту.
Вы олух, капитан, подите к чёрту!
-13-
Нам что? А как Аннет?.. Её возьмут,
заломят выкуп, а отец – не близко.
– Ну, братцы, выручай, кому хомут
галерный – непереносимей риска!
Табаним левым! Правым – загребай!
У нас бушприт - таран и на куршее
(ну, на носу) пять пушек, и судьба
от нас зависит, мы им – не мишени!
Залп бортовой – всё мимо: на ходу,
хоть паруса уже не ловят ветер.
Прибрали бы, мерзавцы. Попаду,
Ей-Богу, попаду – они ответят!
На вёслах! Полный ход, держите нос!
Ещё немного... Пли! Два попаданья!
Табань на левом! Получай взасос
с тараном нашим пылкое свиданье!
Стрелки, оставьте чахлые мушкеты,
вылавливайте, кто ещё на Этом...
-14-
– Ну что притихли, мсье офицера?
Рабам – свободу, капитану – кара.
Моя бы воля – даже до утра
он не дожил бы. Не ценя товара,
людей и даже дочери посла,
как можно управлять подобным судном?
Тем более – не зная ремесла?
А трусость, что всегда в бою подсудна?
А подлая охота на людей,
пусть даже ощущается нехватка?
Судите без особенных затей,
по строгости морского распорядка.
Вы, старший офицер – другого нет
на должность капитана претендента.
Тем более – заочного студента.
А я – в беседку – навещу Аннет.
Другие статьи в литературном дневнике:
