***

сентябрь лозанна ночь и книжка

Шпили остро заточены -
Кафедраль прихожан.
Как в перчатке пощечина
в белой шапке Монблан.
Невесомее козыря
реки без берегов ,
как сиротки у озера
сухопутных мостов.
Троттуары ухожены
под огни персеид,
только где-то под ложечкой
час от часу щемит.
Ах, спасибо Альцгеймеру -
затяжная весна,
только где-то ничейная
всё мелеет Десна.
Млеет в желтом автобусе
на плече попугай,
повторяя за голосом:

Как хорошо быть одиноким
в знакомом парке с голубями,
Быть вовсе никому не нужным,
А значит, ничего не должным,
И не выпрашивать у Бога
Ни точных слов, ни первородства,
Под фонарями замерзая
В недавно купленном пальто,
Но всех простить
За гул трамвайный,
За хриплый снег неосторожный,
За резкий смех и звонкий голос,
Разбивший воздух за спиной.
За то, что больше мне не нужно
Глотать гудки, не напиваясь,
Когда испуганное мясо
Который день стучит online.
Не печалься, корешок.
Жизнь - от книги корешок,
Заскорузлый и не вкусный,
Как потрепанный стишок.
Как соседкино белье,
Как осеннее былье.
Как прилипшая жевачка
К ранцу сына моего.

Шпили остро заточены -
Кафедраль прихожан.
Как в перчатке пощечина
в белой шапке Монблан.
Невесомее козыря
реки без берегов -
как сиротки у озера
сухопутных мостов.
Троттуары ухожены
под огни персеид,
только где-то под ложечкой
непрестанно щемит,
ах, спасибо Альцгеймеру -
затяжная весна,
только где-то ничейная
обмелела Десна.

Скверы выбриты наголо,
И огонь занемог.
Ни цикуты, ни ангелов.
Город сушит ледок.
И Кемер, и Венеция
Нас учили не ныть.
Пусть старуха с деменцией
Выйдет кошек кормить.

Пусть на серой окраине
Курит месяц со мной.
Мы немного поранены
Среднерусской зимой.
Мы рожденьем отброшены,
Как волной звуковой,
Доживать как положено
В широте снеговой.

Отписалась клиентка с пяти до семи,
По делам на работе, а может, семьи.
Почитаю Гандлевского, что ли?
Или Лосева стоит в руках подержать?
С полок смотрят скелеты тяжелых книжат,
А из чашек - кристаллики боли.

Я могла бы о том семинары вести,
Как среди "вазобрала" с ума не сойти
И "золофтом" лечить паранойю.
Между летом и снегом дорожку топчу.
Раз в полгода на ботокс шагаю к врачу
И кровавой трясу головою.
Я не помню, какой век,
И какой календарный год,
То и дело идет снег,
Оставляя земле лед.
Он идет изо всех сил,
Затяжной, как осенний срыв.
И такая вокруг синь,
Что не выдержать, не закрыв
Глаз.
И я потому бегу
В мягком климате зимовать,
Что на этом большом снегу
Мне следов твоих не узнать.

Привет, любовь! Тесны твои врата,
Когда мигрень и в теле ломота.
Сруби меня, пока рука крепка,
Под корень языка.
Чтоб я не пела силлаботонически,
Что дома пес и кашель аллергический,
Что сын online с утра до десяти,
И не к кому уйти.

Останься здесь сегодня и всегда.
Побудь со мной до Страшного суда,
До первой колокольной лихорадки.
Над Войковской густеют облака,
И в русло не вмещается река,
Как в норму не вмещаются осадки.

Здесь будет дом расти из-под земли,
В нем пес и кот, солянка и шабли,
В нем музыка с дремотными басами.
В нем школьники опрятны и милы,
И Кидман, оторвавшись от игры,
На нас посмотрит влажными глазами.Для В., на память.

Как хорошо быть одиноким
в знакомом парке с голубями,
Быть вовсе никому не нужным,
А значит, ничего не должным,
И не выпрашивать у Бога
Ни точных слов, ни первородства,
Под фонарями замерзая
В недавно купленном пальто,
Но всех простить
За гул трамвайный,
За хриплый снег неосторожный,
За резкий смех и звонкий голос,
Разбивший воздух за спиной.
За то, что больше мне не нужно
Глотать гудки, не напиваясь,
Когда испуганное мясо
Который день стучит online.
Не печалься, корешок.
Жизнь - от книги корешок,
Заскорузлый и не вкусный,
Как потрепанный стишок.
Как соседкино белье,
Как осеннее былье.
Как прилипшая жевачка
К ранцу сына моего.

Скверы выбриты наголо,
И огонь занемог.
Ни цикуты, ни ангелов.
Город сушит ледок.
И Кемер, и Венеция
Нас учили не ныть.
Пусть старуха с деменцией
Выйдет кошек кормить.
Пусть на серой окраине
Курит месяц со мной.
Мы немного поранены
Среднерусской зимой.
Мы рожденьем отброшены,
Как волной звуковой,
Доживать как положено
В широте снеговой.
А.
Холодна река.
И тонка рука.
Неотесан мост, на котором дети.
И закат касается старика,
У реки сидящего на газете..
Но мои слова для тебя - трава.
Все одно: что вишню - на дно бокала,
Что порезать лезвием рукава
У подъезда с лампочкой без накала.
По осени синицу с теплых рук
Кормить пшеном, читая между делом:
"Шестое декабря. Ирина Круг
С большим концертом в доме офицеров".

Люблю тебя, окраина, за дел
Замедленное тихое скольженье,
Как лодок по октябрьской воде
На станции у Саши или Жени -

Имен не помню. Только первый снег
На козырьках ссутулившихся зданий,
На спинах попрошаек и калек,
Как порошок от будущих страданий,

Как ветра обещанье в проводах,
Что холодов не стоит опасаться...

В Москве на подоконник никогда
Синицы не садятся.О, ваши дерзкие принты,
Студентки детские филfucka.
Из подступившей темноты
Выходит рыжая собака.
Она глядит из-под бровей,
Как дефилируют по тексту
Анахореты и Борей,
Коктейль из ревности и секса,
Истерик, подлости.
Легка
Ее звериная порода.
Я прихожу издалека
Сюда в любое время года,
Как будто к вечному огню,
Смотреть, как призраки ожили.
Как ивы посвящают дню
Растянутые сухожилия
Своих поношенных ветвей
Под соловьиные тиссуры...
Жизнь только кажется слабей
Литературы.Двадцатый век внутри не умирает,
Пока Освенцим снегом засыпает,
На Соловках акация болит...
А то, что сын не пишет, не звонит,
Пока я рвусь к нему,
Теряя силы -
Мне
выносимо.Умереть ли доверчиво в тихом саду,
Где печеные яблоки убраны в сетки.
Где тревожные птицы в осеннем бреду,
Задыхаясь, сорвутся с насиженной ветки.
Где мы жили с тобой, не вменяя в вину,
Что когда-нибудь чувства замрут и отчалят...
Или жить, озираясь и уши заткнув,
Словно Шуберт и Моцарт за все отвечают.Скажи на иврите, что дым от черёмухи тонок.
Сирень тяжела, а жасмина не стоит искать.
Весенняя ночь холодна. У соседей ребенок
Заплакал, и мать не спешила его приласкать.
Как глупо стоять в одиночку на мокрой дороге,
Смотреть, что апрель заливает свои словари...
И если бы только могла - написала б о Боге,
Но я не умею о правильном вслух говорить.
Пока рыбак на ледяном мосту
Закидывает блесны в пустоту,
Я в сотый раз на выходе с вещами
Спешу туда, где жизнь напополам,
И кафельщик с утра поет:"салам"
И соловьев ничто не предвещает.
А ты, мой свет, пожалуйста, прости,
Что от зимы убитых не спасти,
Не защитить ни лавочки, ни скверы.
Не отодрать примерзшую листву -
Ведь я сама не верю волшебству,
Укрытому от глаз огнем и серой.Я ищу отрешенности Бога,
По-пацански.
И чтоб без затей
Фонари отражали дорогу,
И в снегу отложенье солей.
Как с Пандоры растегнутой шармы,
Как замочки влюбленных с моста,
Я теряю вчерашние шрамы,
Чтобы новым достались места.
Чтобы в сердце, забитом вещами,
Не найти даже тени вины...
О, железные скрепы прощаний!
Карты памяти вами полны.Когда ты называешь отчество,
Я вижу отца, который умер на ступенях подьезда
Пьяным.
Соседи не верили в смерть и перешагивали.

Когда ты говоришь о краткости,
Я вспоминаю человека со сложным именем
И длинными волосами.
Он ушел за хлебом между 18-ю и 20-ю
И не вернулся.

Когда ты плачешь об упущенном времени,
Я веду тебя в парк,
Где сидит старушка, похожая на улитку.
Она смотрит на чужих детей,
Играющих песком,
И улыбается.Некстати жить. Но вовремя оглохнуть
От музыки и новостей с "лапшой",
От мамочек, детей, соседских охов,
И от любви ненужной и большой.
Когда вокруг война, какие вишни?
Над чьей рекой какое молоко?
Ты можешь говорить, но я не слышу
Ни птичьих слез, ни колокол по ком.Нас больше нет. Но мы еще живем.
Жуем глицин и гнемся от заботы,
Пока зимы вторичное жилье
Собою заслоняет горизонты.
Пока чужие птицы бьются в сны
Нездешним опереньем.
И неловок
Февральский снег,
А мы занесены
В кадастровые списки недомолвок
И недоимок.
Что-нибудь соври
О нас двоих и солнце над Азовом.
Но холодно. Как холодно внутри!
Как будто я в пальто не по сезону.
Оторванная дверца без петель,
Бужу добро, не поминаю лихо.
Дай Бог дожить до станции апрель
И родине уткнуться в облепиху,
Где мелкий дождь - не пойман, и не вор,
Где в поле спит машина грузовая.
И яблони молчат, как на подбор,
Мелодии моей не узнавая.Силлабо-тоник должен умереть.
И город одичает раньше срока
Под музыку
осенних выходных.
Под нудную игру казенных окон.

Мы встретимся на несколько минут,
В тревожном сне откинув одеяло.
И постоим, не горбясь,
на ветру,
Как фонари у Крепостного вала -

Им говорить о жизни не впервой
Под мелкий дождь и раздражённый гравий.
Но память
искажает голоса
И размывает чёткость фотографий.

И если нам друг друга не узнать,
То в этом правды больше, чем печали.
Так Лот, на мертвом море,
в отпуску,
Замученной жены не замечает.
Мой друг зашит. И год уж как не пьет -
Глядит во двор, где сумрак неизменно
Над заспанной провинцией плывет.
Я замужем за тем же бизнесменом,
Которому как будто нипочем
С чудовищем делить кровать и кресло.
Я, кажется, узнала, что по чем,
Но это никому не интересно.
Да здравствуют вечерние пиры!
Пробежки утром, кофе и водитель!
Да здравствуют посуда и полы,
Паркетный воск и пятновыводитель.
Да здравствуют горячая вода,
Приватный пруд, винтажная портьера!...
А бабочка, влетевшая сюда,
Останется деталью интерьера.меня обвиняли во всем, окромя погоды (с)

Когда я выйду из города Дольче Вита,
Графоманы устроят чтения в местном пабе.
Муж подаст объявление на Авито:
Продаются шубы. Б/У, но от классной бабы.
Мать уронит слезу, подавая надежду луку
Избежать как смерти драников и лазаньи.
Милый друг уйдет в поэзию и науку,
И жена чужая выдохнет над вязаньем.
Здесь не то, чтобы нет стихов, или я задета
Теми, в ком любви и жалости не осталось.
Просто в этом году такое грибное лето,
Что похмельем к горлу накатывает усталость,
От которой хочется в сон, а не в омут…
Дом наш
Разлетится вдребезги, сколько не жуй резину.
Между двух берез возникнув, лесной дитёныш
Ни о чем не ведая, просится мне в корзину.
«Осень любит на девах чулки»,-
То ли классик сказал.
То ли я говорю, невзирая на солнце в зените.
До свидания, пиво! Aloha вино и вокзал,
Терминал в Шереметьево.
- Я ухожу, извините!
У подруги моей пятый день умирает отец.
То лежит и хрипит, то встает и беззубо смеется.
Если верить статистике, скоро наступит конец.
Но врачи говорят: может быть, все еще обойдется.
Мы поверим врачам.
Мы - жилички из тех палестин,
Где нетронутый берег полог и вода бирюзова,
Где не липнет к ногам во дворе чернозем-пластилин,
И в окно не стучат оголтелые чайки Азова.
Здесь печаль не светла, но привычна уже, как мигрень,
Как прощание с летом и южных ветров перемена.
Дистонию любви все равно чем лечить: хоть сирень
Положи ей на рану, хоть спиртом залей цикламены.

Две трети года я сижу в гнезде,
Укрывшись репродукцией Монмартра.
И кажется, Россия не везде,
А лишь 1/8 старой карты.
И кажется, из раны хлещет дождь
На серый лед и желтые обои.
И сколько белым это ни порошь,
Не убежишь от сумерек и боли.
Не ляжешь спать, не видя, как во сне
Опять плывут из Варадеро в Плимут
Купальщицы чужие на спине.
И снежности, как совести не имут.
То ли осень. Грибные места.
То ли память ныряет с моста.
То ли ветер кончает над Обью.
То ли я заблудилась сама.
И узнала, как сходят с ума
В электричке на Лобню.
Звезда моя, твое высочество
Зовет не сдохнуть от тоски.
Но полевые одиночества
Ничуть не меньше городских.
Пускай бы жизнь моя посчитана,
Но посреди людской тайги
Литература не дочитана,
И не погашены долги.
Тобой оставленная трещина
Болит и все не зарастет.
А где-то там чужая женщина
Готовит сыну бутерброд.
Как только ив растянутые сухожилия
Прошепчут ветру: хватит, шурави!
Забудь о том, как долго вместе жили мы,
И лезвием внутри пошевели.
От эрмитажа до картинной имени
Дейнеки в захудалом городке,
Я шла одна без дома и без имени,
Поэтому простимся налегке,
Без книжных поцелуев, и тем более
Картинных слез. Когда кругом - вранье,
Не стоит обезболивать безболие,
Безволие, бессмертие мое.

Календула, бессмертник, молочай.
Грачиный бас и соловьиность альта.
Мне кажется, что плачет по ночам
Околица над сухостью асфальта.
Над потерявшим цвет березняком.
Над ветошью осенней туберозы.
А я уже не плачу ни о ком.
И этот, надоевший горлу ком,
Всего лишь признак остеохондроза

Душа моя, я, кажется, устала
От скорости летящего состава,
От ветоши осенней на ветру.
Печаль светла, но в венах - не водица,
И кровь моя то льется, то сочится,
То корками свернется поутру.
Эта, Господи, осень - Твоя.
Тяжелее мазута,
Кровь к утру холодна.
Растревожена и не обута,
Я иду коридором на кухню,
Где в чайнике пусто.
В тесноте оставаться одной - это тоже искусство.
Потому не царапайся в дверь,
Не заигрывай с прошлым.
Все забыто давно
В картах памяти ныне усопших,
Разведенных по разные стороны
Сумрачных палуб,
Где у призраков, кроме вины -
Ни досады, ни жалоб.

А здесь так долго не было тебя,
Что в середине нынешней недели
Желтухой заболели тополя
И в парке соловьи офонарели.
Автобусы собраться не могли,
И небо, опрокинутое в лужи,
Не улыбалось. Улицы мои
Казались незаметнее и уже.

Но это ложь, и в мире ничего
Не изменилось. Осени покорна
Тянулась вереница четвергов,
За нею пятницы с ведёрками попкорна
И светлым пивом. Пошлое кино,
Где героиня прыгала с балкона.
И 30 дней таращилось в окно
Всевидящее око телефона.

В сезон хурмы и повышенья цен,
Мовалиса, бессонниц и шалфея,
Где улицы меняются в лице,
И трубы радиатора теплеют,
Откажешься от грусти ни о ком
Во имя сна и набежавшей лени,
Когда бетон прикроется снежком
И дворники вздохнут от умиленья.
И не было, пожалуй, никогда
Таких времен, где долгие недели
Стрижей к себе магнитила вода
И пчелы от нектара тяжелели.
Где пах ромашкой липкий бабблгам,
И майский жук выделывал коленца,
Где мы плелись по разным берегам
С дырой внутри и пластырем на сердце.
В жд вокзале стёкла от истомы
осенней тяжелеют. И вот-вот
Мой бывший муж пошлет кота из дома.
Кот заболеет и к зиме умрет.

В жд вокзале душно от ругательств
И запаха прогретого борща.
Как много в мире маленьких предательств!
Мы их готовим врозь и сообща.

Жд вокзал хранит чужие кости.
Я в нем не раз спасалась от забот...
Мой бывший муж, молитвенник и постник,
Поклоны бьет.
Какой-то глупый праздник. За стеной
Подруги пьют разбавленную водку.
Уходит Бог в открытое окно,
И силы нет, чтоб кинуться вдогонку.
Крошится неба голубая сталь.
Нелепый мир срывается с орбиты.
Встречай меня, мой ласковый февраль!
Я твой осколок брошенный, забытый,
Оставленный на том конце зимы,
Где бабочки отчаянны и редки.
Где на границе сумрака и тьмы
Любовь пугает горечью таблетки.
Где сны хранят заржавленный кинжал,
И до надрыва связок злится ветер.
А тот, кто жизнь мою в руках держал,
Идет к другой единственной на свете.
Сказать тебе, уставший лекарь,
Иль дальше понести с собой,
Что тяжело быть человеком,
Ходить по улице сырой?
Звенеть стихами ли, долгами,
И лучшей музыки не знать.
Кормить надежду пирогами
И заусенцы обгрызать.
Холодной ночью дорогими
Дворами снашивать вину.
Любить одних, а жить с другими.
Хотя по сути - одному.Напейся водки, выйди на крыльцо -
Уездный г. качается на сваях.
У осени старушечье лицо
Кондукторши последнего трамвая.

Такой подруге прошлого не жаль,
Но мелкий дождь накрапывает вяло,
И хочется не всматриваться вдаль,
А спрятаться скорей под одеяло,

Где нет ни звезд, ни прочей чепухи.
Гуляет вечер синий по обоям,
И даже стены здешние глухи
К твоей несостоявшейся любови,

С которой ты - и мученик, и вор,
Берег вину в глуши пустынных баров...
Чего же боле? Боле - ничего,
Опричь Луны, стихов и перегараВ один из дней, устав от пьяных дел,
Походов в клуб и матерного трёпа
О том - о сём, неправедных недель,
Заезженного диска ZZ Top-а,

Оставив позади соседский смех
И бытовухи смазанную глину,
Я выскользну туда, где первый снег
На языке растает анальгином.

И полечу,забыв про дом и сад
Над мусоркой и новой стройплощадкой,
Над храмом, где меня крестили, над
Железной лошадью и Триумфальной аркой,

Над маленькими глупыми авто -
Над городом с его пустой заботой,
Туда, где ты уставился в окно
И ужинаешь чаем с бергамотом,

Где ветер, с облаков сбивая спесь,
По крышам убегает без оглядки.
Какое дело мне, пока ты - есть
До этой ежедневной лихорадки :

Ночных звонков, прогулок под луной,
Щенячьих слез и ревности кульбитов?
Я тоже - есть, и до тех пор с тобой,
Пока земля гуляет вдоль орбиты.
К осени город прост и очеловечен.
На остановке тополь роняет сны.
Что, если счастье - просто фигура речи?
Мальчик, забытый мячиком до весны?
Пролистнёшь человека
И пойдешь, неврeдим.
Ничего, что от века
Ты плетешься один.
Это много полезней,
Чем давиться тоской.
Все пройдет, все исчезнет,
Как снежок над Москвой.
А за окнами - прелесть,
Городской балаган.
Отрешенная челюсть
Занимает стакан.
И вздыхает бабуля,
Как напуганный ёж.
Здесь со скоростью пули
Ты меня пролистнёшь.
В переулках зима, возвратившись с окраины страха,
Сыплет мелкую дрожь через неба бескровный порез.
Это вовсе не снег. Это новая музыка Баха.
Это Моцарт в миноре опять заиграл до-диез.

И не слышно уже, как выходит сосед из запоя.
Как машины гудят, а мальвины сбивают гранит.
Ни волхвов. Ни ментов. Только тьма на дощатом заборе.
География комнат. Вселенная. Острый бронхит.

Я уже никогда не приеду
В сонный город на самом краю,
Где четверг наплывает на среду,
Чтоб состариться в том же строю.
Словно мальчик, уставший от ранца
Не войду в обескровленный сквер...
А стихи - отпечатки пальцев
В картотеке небесных сфер.
По осени синицу с теплых рук
Кормить пшеном, читая между делом:
"Шестое декабря. Ирина Круг
С большим концертом в доме офицеров".

Люблю тебя, окраина, за дел
Замедленное тихое скольженье,
Как лодок по октябрьской воде
На станции у Саши или Жени -

Имен не помню. Только первый снег
На козырьках ссутулившихся зданий,
На спинах попрошаек и калек,
Как порошок от будущих страданий,

Как ветра обещанье в проводах,
Что холодов не стоит опасаться...

В Москве на подоконник никогда
Синицы не садятся.
Вдоль панельных домов, по бетону, по льду
Пробирается ветер с улыбкой дебила.
Накидай мне стишков.
Я однажды пойму,
Для чего эта музыка нас погубила.

Подоплека панических долгих атак -
Мрачный климат, который страшнее запоя.
И, конечно же, я никакой не матах,
А скорее овца среднерусского поля,

Для которой неважно, кто бьет, кто пасет,
Кто сажает на привязь и балует снова.
Здесь священная соль никого не спасет.
Нацеди мне рассола из горького слова,

И пока я, без денег и связи, легко
Доживаю, о будущем не беспокоясь,
Напиши мне об осени без дураков,
Без растерянных птиц и желтухи левкоя.
Всех лучших книг, дружок, не перечтешь.
Всю соль земли не выцедишь из раны.
И всех любимых, нет, не соберешь
Зимой у оркестровой ямы
В саду цветов искусственных. Они
Не различают будущих и прошлых.
Стоят в снегу, как вечные огни.
Как телефонный справочник усопших.

Оторванная дверца без петель,
Бужу добро, не поминаю лихо.
Дай Бог дожить до станции апрель
И родине уткнуться в облепиху,
Где мелкий дождь - не пойман, и не вор,
Где в поле спит машина грузовая.
И яблони молчат, как на подбор,
Мелодии моей не узнавая.
Две трети года я сижу в гнезде,
Укрывшись репродукцией Монмартра.
И кажется, Россия не везде,
А лишь 1/8 старой карты.
И кажется, из раны хлещет дождь
На серый лед и желтые обои.
И сколько белым это ни порошь,
Не убежишь от сумерек и боли.
Не ляжешь спать, не видя, как во сне
Опять плывут из Варадеро в Плимут
Купальщицы чужие на спине.
И снежности, как совести не имут.
Здравствуй, одиночество! По списку
Голосов такая тишина!
Майский ветер дергает кулиску
И деревья падают со сна.
Ничего я здесь не приукрашу.
Никого я тут не обвиню.
Кто-то громко кликает Наташу.
Обернусь, мещанка, парвеню:
Кто меня зовет, изнемогая,
Ни тоски, ни боли не тая?
То ли это резкий звук трамвая,
То ли жизнь заблудшая моя.

Все меньше коньяка и хуже спится.
И только знает колокол по ком
Кричит в лесу забытая синица
И мается глицин под языком.

Ах, если бы не ласточки - не птицы,
Полевки, землеройки, не ежи, -
К кому, душа, с рассветом прислониться,
Когда вокруг - ни пропасти, ни ржи?

Когда деревья, круглые сироты,
В снегу апрельском локти заголят?
И денег нет прибиться к самолетам.
И родинки небесные болят.
Пока рыбак на ледяном мосту
Закидывает блесны в пустоту,
Я в сотый раз у выхода с вещами
Спешу туда, где жизнь напополам,
И кафельщик с утра поет:" Салам!"
И соловьев ничто не предвещает.
А ты, мой свет, пожалуйста, прости,
Что от зимы убитых не спасти,
Не защитить ни лавочки, ни скверы,
Не отодрать примерзшую листву,
И я уже не верю волшебству,
Укрытому от глаз огнем и серой.
О Господи, прими меня, прими
На поезде от Курска до Перми,
На облаке, летящем в Ленинград,
Над пропастью, где зреет виноград,
В кромешной димедрольной пустоте,
В черемуховой летней простоте.
В моих костях не прах и не пыльца:
Я - мамин плач и копия отца,
Я девочка, бегущая домой
По минской освещенной мостовой.
Все меньше коньяка и хуже спится.
И только знает колокол по ком
Кричит в лесу забытая синица
И мается глицин под языком.

Ах, если бы не ласточки - не птицы,
Полевки, землеройки, не ежи, -
К кому, душа, с рассветом прислониться,
Когда вокруг - ни пропасти, ни ржи?

Когда деревья, круглые сироты,
В снегу апрельском локти заголят?
И денег нет прибиться к самолетам.
И родинки небесные болят.

Всех лучших книг, дружок, не перечтешь.
Всю соль земли не выцедишь из раны.
И всех любимых, нет, не соберешь
Зимой у оркестровой ямы
В саду цветов искусственных. Они
Не различают будущих и прошлых.
Стоят в снегу, как вечные огни.
Как телефонный справочник усопших.
Отлетают погоны у клена.
Дом сезонного ждет ОРВИ.
Я не пьяница и не гулена,
Просто что-то замкнуло внутри.
Как в испуганном мясе, устала
Улыбаться душа-нелегал.
Значит, время такое настало:
Отпускать и пускаться в бега.
Не печалься, все это - изнанка,
Долгой осени злой поцелуй.
Видишь, кровь закипает у парка,
С чем ты только ее не рифмуй
Мы жили так, как будто не умрем.
Коньяк, измены, мутный водоем,
И бабушкина челюсть на окне...
Теперь открой глаза. Иди ко мне.
Смотри, как в этой комнате сквозной
Подернулись обои желтизной,
И мается в углу, едва живой,
Чужой диван.
И ты - уже чужой.
Как за стеной отмучился сосед -
Ни стонов, ни смирительных бесед.
Ему теперь любови до п...ды.
Приедет труповозка в две звезды,
Все включено.
Он свят и невесом
Уедет новобранцем в чернозем.Вдоль панельных домов, по бетону, по льду
Пробирается ветер с улыбкой дебила.
Накидай мне стишков.
Я однажды пойму,
Для чего эта музыка нас погубила.

Подоплека панических долгих атак -
Мрачный климат, который страшнее запоя.
И, конечно же, я никакой не матах,
А скорее овца среднерусского поля,

Для которой неважно, кто бьет, кто пасет,
Кто сажает на привязь и балует снова.
Здесь священная соль никого не спасет.
Нацеди мне рассола из горького слова,

И пока я, без денег и связи, легко
Доживаю, о будущем не беспокоясь,
Напиши мне об осени без дураков,
Без растерянных птиц и желтухи левкоя.
В сезон хурмы
Сара Зельцер
В сезон хурмы и повышенья цен,
Мовалиса, бессонниц и шалфея,
Где улицы меняются в лице,
И трубы радиатора теплеют,
Откажешься от грусти ни о ком
Во имя сна и набежавшей лени,
Когда бетон прикроется снежком
И дворники вздохнут от умиленья.
И не было, пожалуй, никогда
Таких времен, где долгие недели
Стрижей к себе магнитила вода
И пчелы от нектара тяжелели.
Где пах ромашкой липкий бабблгам,
И майский жук выделывал коленца,
Где мы плелись по разным берегам
С дырой внутри и пластырем на сердце.

Сто дней зимы...
Сара Зельцер
Сто дней зимы.
Лети, моя душа,
Над городом савелым мельтеша,
Ничьей души собой не задевая,
Пока я здесь бессонницу ношу,
И в окна запотевшие дышу,
И теплые ботинки надеваю.
Наверное, ослепшие в пургу,
Нежданно мы столкнемся на бегу
В один из дней, когда прогнозы шатки:
Я - в бежевом, а может, голубом,
С дырой в груди и загорелым лбом,
А ты - в осенней куртке без подкладки.
Глотая снег, как будто анальгин,
Мы нашу боль не выдадим другим,
И даже скажем "здравствуй" для порядка
Стих
Сара Зельцер
Скверы выбриты наголо,
И огонь занемог.
Ни цикуты, ни ангелов.
Город сушит ледок.
Ни Кемер, ни Венеция
Нас учили не ныть.
Пусть старуха с деменцией
Выйдет кошек кормить.
Пусть на серой окраине
Курит месяц со мной.
Мы немного поранены
Среднерусской зимой.
Мы рожденьем отброшены,
Как волной звуковой,
Доживать как положено
В широте снеговой.

Ничего не случится вовек...
Сара Зельцер
Ничего не случится вовек,
Только поезд и снег.
Только тамбур, в котором никто не подаст сигарету.
И сидит человек. И украдкою пьет человек
За тяжелую жизнь, за свои небольшие секреты.
И похоже купе на уютный овечий загон.
На непрочный корабль, что вот-вот натолкнется на рифы.
И качнется вагон. И звезда упадет на перрон.
Впрочем, мальчик, не верь, я звезду уронила для рифмы.

Прикрой мне спину...
Сара Зельцер
Прикрой мне спину, дорогая,
Пока я осени в лицо
Дышу,
Тебя оберегая
От телефонных мертвецов.
И если, вдруг, в пространстве клейком,
Заткнусь, нарушив нашу связь,
То значит, сдохла батарейка,
А не душа оборвалась.
Здесь было много алкоголя...
Сара Зельцер
Здесь было много алкоголя
и снега.
Десять долгих дней
Медсестры в сумрачном покое
Склонялись к голове моей.
И хрипло кашлял врач дежурный
На сквозняке у проходной.
Но и в бреду температурном
Я различала голос твой,
Где сочных бабочек бутоны
В непроходимой темноте
Из жаркой трубки телефонной
Слетались на руки ко мне.
К долгим зимам...
Сара Зельцер
К долгим зимам привыкший город
Неприкаян, как Жид.
Я ищу оголенный повод,
Чтобы жить.
Чтобы притчей остался и басней
Бытовой самострел...
А молчание тем опасней,
Чем острей.
Мокну без дрожи...
Сара Зельцер
Мокну без дрожи, странный гибрид
Эльфа с Ми-8.
Счастье, это когда не болит,
И осень.
Сохнет кладбищенской глины надрез -
Я не о личном.
Жизни, и той остается в обрез.
Но не критично.
Этот город - прокисший творожник...
Сара Зельцер
Этот город - прокисший творожник
И завод типового жилья.
Приложи к голове подорожник
И забудь про такую, как я.
Как собаку пускают по следу,
Как сапера выводят вперед,
Я когда-нибудь все же уеду
В те места, где никто не найдет.
На дрейфующем тихом просторе
Успокоят меня. Может быть,
Я усну, чтобы встретиться с морем,
До которого нам не доплыть.

Какой бы редакторский doomer...
Сара Зельцер
Какой бы редакторский doomer
Из текста не вырезал "Бля",
Я все-таки временно умер
В непрочных снегах октября

На местности штатной и сирой -
Как хочешь ее называй-
Где утром соперница в синем
Садится в зеленый трамвай,

Чей звук оглушительно жалок,
И тем неприятен вдвойне...

Ей так же херово, пожалуй.
А может, и больше, чем мне.

Как старый муж...
Сара Зельцер
Как старый муж, застукавший жену,
Нудит октябрь от Вислы и до Дона.
Прости меня.
Я все еще живу,
В осенней хмаре шлепаю до дома
Сквозь парка обветшалый окоем.
На лавочках, чьи перепонки тощи,
Все так же спят влюбленные вдвоем,
Похожие на сросшиеся мощи.
Не отодрать их и не разрубить,
Хотя топор не раз и поднимался...
Я их хотела криком разбудить,
Да голос от простуды поломался.
Пускай же спят, покорные всему.
Но, ласточки мои,
Дойдя до края,
Вам возвращаться в мир - по одному.
Я в андрогинов больше не играю.
Все отели мира...
Сара Зельцер
Все отели мира похожи на Вавилон,
Что под галькой прячет останки презерватива.
Кастелянша с разбитым сердцем двойной бурбон
Наливает себе и мне.
У ее мотива
столько слезных желез, что кажется: гиды врут
Про живую воду и теплый песок на пляже.
И в местах, где платишь дорого за уют,
Получаешь номер, что кровью обезображен.
Как назвать молчание в тысячу децибел,
Если даже яндекс не знает такого слова?
У Рахиль внутри качается колыбель,
А у нас темно, как во чреве кита Иова.
Так давай же выпьем за боинги цвета беж,
За рубеж, в котором волны, как палантины.
На твоей душе царапины :»неизбеж…»
У меня на сердце выжжено: «побратимы».
Что до любви - она постоянный голод...
Сара Зельцер
Что до любви – она постоянный голод:
Пьешь анальгин ли, сонной выходишь в город,
Локти сбиваешь на переходах узких,
Врешь на иврите, или молчишь на русском.
Свет мой, с твоим закатом не стало хуже,
Но отпустивший – дважды обезоружен.
Если душа примерзла к душе подобной,
Память водой не смоешь водопроводной.
Кашель взрывной волной накрывает утро.
Даже в стихах становится неуютно.
Словно дойдя до места, где мы согрелись,
Жизнь замирает и запускает реверс.

Стих
Сара Зельцер
О, ваши дерзкие принты,
Студентки детские филfucka.
Из подступившей темноты
Выходит рыжая собака.
Она глядит из-под бровей,

Как дефилируют по тексту
Анахореты и Борей,
Коктейль из ревности и секса,
Истерик, подлости.
Легка
Ее звериная порода.
Я прихожу издалека
Сюда в любое время года,
Как будто к вечному огню,
Смотреть, как призраки ожили.
Как ивы посвящают дню
Растянутые сухожилия
Своих поношенных ветвей
Под соловьиные тиссуры.
Да, жизнь, ты кажешься слабей
Литературы.

Я смирилась с грязью и со снегом...
Сара Зельцер
Я смирилась с грязью и со снегом,
С непотребным качеством бухла.
Только ты идешь за мною следом
И тайком глядишь из-за угла.
В голове скребешься жалкой мышью
И стоишь, как памятник, в дверях.
Да, любовь, ты все еще дымишься
В концентрационных лагерях,
Ты едина в помутневших лицах.
Ложь твоя горчит под кадыком.
Мы с тобой носители традиций
Не жалеть, не плакать ни о ком.
А во мне еще растут цветочки,
И до ягод - вечность впереди.
Потому прощайся с каждой строчкой.
С каждой орфограммой - уходи.
я жила, ни о чем не думая...
Сара Зельцер
Я жила, ни о чем не думая, как беретта
Под замком в шкафу у старого капитана.
Но тебя обещало внезапно пришедшее лето,
И слепой ребенок на выходе из Ашана.

Мне тебя обещало море со вкусом сливы
И слезы русалки, чье сердце не знает мести.
И конечно, город, который склоняет выю
Под напором доступных девушек из предместий.

Все имеет цену, но я же не раскисаю:
Подставляю щеку и в яму спускаюсь к тиграм.
Ты ушел, закрывая август, по расписанию
Скоростных поездов или финальных титров.

Ты ушел на восходе осени - теплой, книжной,
От которой дрожит трава и лоснятся кеды,
Позвенел ключом, от меня открестился трижды,
Вымыл руки. Включил динамики. Сел обедать.
Для В
Сара Зельцер
Написать про ангельскую заботу,
Полостную рану - кроваву, гнилу.
Про цикуту, облачность, антидоты.
И уехать к Новикову на могилу.
Чем еще ответить?
Мистраль подует.
Вечерами осень готовит иски.
А в моих стихах и без этой дури
Тяжело от терминов медицинских.
День с похмелья
и
раздражен, и болен.
У него для нас - никакого дела.
Отпусти раба твоего на волю.
Мне душа давно натирает тело
До мозолей,
До волдырей
и прочих
неприятных глазу
Смешных отметин.
Не люблю звонками тревожить ночью.
Да и утром вряд ли мне кто ответит:
Почему у птиц голоса устали?
Почему у рыб плавники сонливы?..
Под балконом бомж шелестит кустами.
Я ему всегда оставляю пивоСреди людей, чья рыбья кровь пресна...
Сара Зельцер
Среди людей, чья рыбья кровь пресна,
Чья рыбья немота стоит над речкой,
Я проживаю этот век сполна
В примерянном обличьи человечьем.
Весенний снег и зимняя трава.
Надуманный пейзаж висит без дела.
Душа моя давно уже мертва,
Но по привычке тащится за телом.
И ты, мой друг, возьми на карандаш,
Когда пойдешь от кольцевой направо:
И я предам, и ты меня предашь.
Мы как никто на то имеем право.
Любимые остались, но ушли
Сара Зельцер
Любимые остались, но ушли.
Так в парке после ливня ни души.
Так звук не будоражит перепонки
Оглохшего от взрыва на войне.
Кесонник забывает о волне
И бабочек сажают на иголки

Япишу ей почерком некрасивым...
Сара Зельцер
Я пишу ей почерком некрасивым
Из пивнушки, в городе, что на дне:
"Наша жизнь по-прежнему выносима,
Но, похоже, глупо дрожать над ней".

По составу крови мы ближе к лету,
Но зима масштабней и голубей.
Здесь для нас жалеют тепла и света,
Но спасают кошек и голубей.

Под мотивы Брамса и Щербакова,
В холостяцкой спальне гоняя сон,
Мы вдыхали воздух материковый,
Выдыхая влажный его муссон.

И к утру узнали о том, что Бог есть
И в кромешном штиле, и в сквозняке.
Мы с тобой друг другу Рембо и Борхес.
Две похожих линии на руке.

Я пишу ей почерком некрасивым
Из пивнушки, в городе, что на дне:
"Наша жизнь по-прежнему выносима,

Но, похоже, глупо дрожать над ней".

По составу крови мы ближе к лету,
Но зима масштабней и голубей.
Здесь для нас жалеют тепла и света,
Но спасают кошек и голубей.

Под мотивы Брамса и Щербакова,
В холостяцкой спальне гоняя сон,
Мы вдыхали воздух материковый,
Выдыхая влажный его муссон.

И к утру узнали о том, что Бог есть
И в кромешном штиле, и в сквозняке.
Мы с тобой друг другу Рембо и Борхес.
Две похожих линии на руке.

«Осень любит на девах чулки»,-
То ли классик сказал.
То ли я говорю, невзирая на солнце в зените.
До свидания, пиво! Aloha вино и вокзал,
Терминал в Шереметьево.
- Я ухожу, извините!
У подруги моей пятый день умирает отец.
То лежит и хрипит, то встает и беззубо смеется.
Если верить статистике, скоро наступит конец.
Но врачи говорят: может быть, все еще обойдется.
Мы поверим врачам.
Мы - жилички из тех палестин,
Где нетронутый берег полог и вода бирюзова,
Где не липнет к ногам во дворе чернозем-пластилин,
И в окно не стучат оголтелые чайки Азова.
Здесь печаль не светла, но привычна уже, как мигрень,
Как прощание с летом и южных ветров перемена.
Дистонию любви все равно чем лечить: хоть сирень
Положи ей на рану, хоть спиртом залей цикламены.

Силлабо-тоник должен умереть.
И город одичает раньше срока
Под музыку
осенних выходных.
Под нудную игру казенных окон.

Мы встретимся на несколько минут,
В тревожном сне откинув одеяло.
И постоим, не горбясь,
на ветру,
Как фонари у Крепостного вала.

Нам говорить о жизни не впервой
Под мелкий дождь и раздражённый гравий.
Но память
искажает голоса
И размывает чёткость фотографий.

И если двум друг друга не узнать,
То в этом правды больше, чем печали.
Так Лот, на мертвом пляже,
в отпуску,
Замученной жены не замечает.

Ты видел, как уходят корабли?..
Сара Зельцер
Ты видел, как
Уходят корабли?
Один гудок и море по колено.
Душа моя, у крови и любви
Железа вкус и масса гексогена.
Но сколько ни шарахайся во ржи,
Над пропастью читая Кастанеду,
Овечка на закланьи хочет жить,
Носить шифон и розовые кеды.
А между нами море и леса
Людей чужих и близких.
В этой пене
Я постоянно слышу голоса.
Но различу ли твой на самом деле?

Когда я шла, Арбату вопреки...
Сара Зельцер
Когда я шла, Арбату вопреки, -
Влюблённых войск
уставшая пехота,
То как с руки взлетали мотыльки,
Внебрачные сыны аэрофлота,
На сердце, заселённое никем,
На острова морщинистой извёстки.
Я по бульвару шла, как по реке,
Боясь, что утону на перекрёстке.
Ну где же ты, вся доблестная рать?
Где конница и лучников опора?
Мне не с руки одной здесь погибать
Под желтую улыбку светофора.
А где-то небо - моря поперёк.
И в мутное стекло я снова вижу,
Как девочка стремится за буёк.
Как мальчик на причале неподвижен

нет для нас ни погоста ни крова...
Сара Зельцер
Нет для нас ни погоста, ни крова,
Чтобы вместе лежалось легко.
И в стихах недостаточно крови,
А с избытком течет молоко.
Но под серой изменчивой сталью
Кучевых, перьевых жеребят,
Я тебя никогда не оставлю,
Даже если оставлю тебя.
Проплывая на крошечной льдине
Посредине жулья и жилья,
Я живу не тобою единым.
Но тобою единым жива.
подари мне кольцо
Сара Зельцер
Подари мне кольцо, чтобы я не смогла убежать,
Если выпадет снег или осень наденет ботинки.
Я за долгую жизнь полюбила в купейном лежать,
И смотреть, как в окне кто-то добрый меняет картинку.
А еще подари мне словарь птичьих слов,
Я тогда
Буду петь с соловьем и кричать с одинокой
Вороной.
А когда надоест, мы уедем с тобою туда,
Где у бабочек крылья живут сто веков без урона.
про любовь
Сара Зельцер
Я, как видишь, тяну
Неуверенно лямку воловью.
Но и в этом плену
Я смогу оправдаться любовью.
И пока что в Сети
Замирает рыбак над уловом,
Мне не сложно придти,
Позвонить.
Отпечататься словом.
Пронести сквозь людей
Заповедную тихую букву...
Позвоночники дней!
Вы не стали опорой, как будто,
Для меня.
Но сменяется грусть
Алкогольным заплывом.
Я немного еще подержусь
Да за вас
Над обрывом.

Не о чем не прошу...
Сара Зельцер
Ни о чем не прошу,
А иначе просить бы устала.
Я еще поношу
Мокрый бархат чужого устава.
Я еще подожду,
Посижу на скамейке разбитой.
По бетону, по льду
То и дело проносят убитых.
Как тебя мне назвать,
Как любить без тепла и медалей?
То ли родина-мать,
То ли мачеха выжженной дали.

То ли Бог, то ли Бах...
Сара Зельцер
То ли Бог,
то ли Бах...
Нет, конечно же, Бог
В синем войлоке сна.
По злобе? По судьбе?
Кто поможет понять,
Отчего занемог
Тихий голос, который твердил о тебе?
Я любила твой город, любила твой дом,
Одиночество лестниц, сквозняк в гараже.
И не важно, что с нами случится потом,
Если мы, близнецы, отразились уже
На опалинах слов, на морщинах житья.
И пока я, живая, на что-то гожусь,
Научи меня бытьбез вранья и нытья,
И я , может быть, в ком-то еще отражусь.

ты говоришь
Сара Зельцер
Ты говоришь: "мой свет!"
И выключаешь свет,
Потому что у света нет
Множественного числа.
Но я боюсь темноты,
Я боюсь пустоты,
Настолько, что даже ты,
Идущий ко мне без зла,
Дающий и хлеб, и кров,
Не расточающий слов,
Умеющий ждать и жить,
Не сможешь ее убить.
я однажды себя продала...
Сара Зельцер
Я однажды себя продала за питьё и жильё.
За посылки в тюрьму и короткие проводы к морю.
И теперь как понять: или любишь меня самоё,
Или рядом живешь, потому что я дёшево стою?
Как теперь отличить одного от другого? Смотри:
Мы с тобой состоим из порезов, нарывов и трещин.
И у каждого Бах неизменно играет внутри.
А снаружи на майскую грязь облетают черешни
я училась...
Сара Зельцер
Я училась терять печаль в лабиринтах ЦУМа,
В полосе дождей не жалела ни Бланш, ни Белу.
Я пила с вурдалаками, с узником Кхазад-Дума.
Прожигала жизнь с пионером в рубашке белой.
Хороня вино в пакетиках тетрапака,
Среди прочих истин одну пронесу от века:
Если хочешь большой любви, заведи собаку.
Пожелаешь разлук - найди себе человека.

и словно бы во сне...
Сара Зельцер

И словно бы во сне
Которую неделю
Ни в чем не виноват,
А ходишь, как мудак,
С большой дырой внутри,
Где соловьи не пели,
И звездная пыльца
Не освещала мрак.
Я выбегу во двор,
Но звать тебя не буду.
Слепому все равно,
С кем за руку идти,
Делить похмельный бред
И долгую простуду,
На чьем писать плече
Короткое "прости".

Как ни падай в грязь Марине Немарской
Сара Зельцер
Как ни падай в грязь,
А любовь чиста.
Что бензин с числом октановым
Выше ста.
Что с пыльцой расставшийся
Мотылек.
Что дитя, плывущее
За буёк.
Как ни долог праздник,
Я всё снесу.
Просочусь сквозь пальцы
В людском лесу.
Не щадя ни сердца, ни головы
Перед столкновением лобовым.
ночь ползет с повадкой зверя
Сара Зельцер
Ночь ползет с повадкой зверя
К заколоченной избе.
Засыпай, моя потеря,
Я не вспомню о тебе.
Засыпай, и что за дело,
Что душа моя во льду.
Молча тапочки надену
И по улице пойду.
Здесь темно и тихо, братцы!
Май разбрелся по дворам.
Только ласточки стремятся
К оголенным проводам.
Здесь было много алкоголя...
Сара Зельцер
Здесь было много алкоголя
И снега.
Десять долгих дней
Пространство с привкусом люголя
Склонялось к голове моей.
И хрипло кашлял врач дежурный
На сквозняке у проходной.
Но и в бреду температурном
Я различала голос твой.
И сочных бабочек бутоны
В неразличимой темноте
Из жаркой трубки телефонной
Слетались на руки ко мне.
Стих
Сара Зельцер
Дрожит Луна на дне стакана,
И только сумрак неподвижен...
Достанем ножик из кармана,
Любовь!
Садись ко мне поближе.
Не разглядеть тебя, живая.
Не вспомнить имя.
В самом деле,
Ты, может, рана ножевая,
А может, родинка на теле?
А может, осень вдоль границы
Солдат расставила, в натуре.
И только с пьяных глаз случится
Искать ответ в литературе

Как же в комнате этой прохладно...
Сара Зельцер
Как же в комнате этой прохладно.
Как на улице, право, свежо.
Я не стала поэтом, и ладно.
Не печалься, мой милый, ужо.
Неудачники...дачники...или
Садоводы словесных камней.
Сколько нами загублено лилий -
Столько Тай не рождал орхидей.
Что же дождь неприкаянно плачет,
Разбиваясь об окна мои?
Поцелуй, пожелай мне удачи.
Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три.
Когда-нибудь все музыки на свете...
Сара Зельцер
Когда-нибудь все музыки на свете
Устанут петь о смерти и любви,
Как устают взрослеющие дети
Дружить до слез и драться до крови.

И в этот день, холодный и усталый,
Потеряный, как в марте снегири,
Я наберу твой номер, но не стану
(Я не смогу) с тобою говорить.

И ничего такого не случится.
Увидишь ли сквозь липкую пургу:
Словаслова столпились на ключицах,
И тяжело, и сбросить не могу?
Когда ты...
Сара Зельцер
Когда ты называешь свое отчество,
Я вижу твоего отца, который умер на ступенях подьезда
Пьяным.
Соседи не верили в смерть и перешагивали.

Когда ты говоришь о краткости,
Я вспоминаю человека со сложным именем
И длинными волосами.
Он ушел за хлебом между 18-ю и 20-ю
И не вернулся.

Когда ты плачешь об упущенном времени,
Я веду тебя в парк,
Где сидит старушка, похожая на улитку.
Она смотрит на чужих детей,
Играющих песком,
И улыбается.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 28.09.2019. ***
• 21.09.2019. ***
• 18.09.2019. ***
• 12.09.2019. ***
• 11.09.2019. ***
• 04.09.2019. ***
• 02.09.2019. ***