Дарья Христовская. Олимпия.
Факелоносец бежит, и пламя его дрожит,
и свет на него пролит.
Под ступнями его стирается эолит,
наступает палеолит.
Это — тело Пангеи, это — литое её бедро,
бедро великана, закручено, как пружина,
вывернуто хитро.
Всеми подошвами мы ощущаем его шаги:
это — гуденье локомотива невидимого метро;
каменный командор истории,
вставший не с той ноги.
И ты, наблюдатель, стоя на стремени времени, оглянись
и прислушайся: даже отсюда, с безымянной высокой точки,
откуда мы смотрим вниз, —
даже отсюда он кажется Голиафом, которого не сразит ни один Давид.
Камера выхватывает из мрамора мгновения,
и взгляд её ядовит.
Вот он играет, и мы глядим на его игру.
Если подумать, кем ещё ему быть в миру,
кроме какой-то гвардии унтерштурмлейтенанта:
видишь, зритель, как бьётся синяя жилка на белом поле виска.
видишь, зритель, как туго скручена для броска
вся его figura serpentinata.
Славь человека, тварь на трибуне, хвали его всемогущее естество,
но, охрипнув от осанны и пенья,
помни, что человек есть самое свирепое существо,
злое двуногое, неодетое в перья.
Гляди, как светлы его кудри, как взгляд остёр —
«человечество» — и факел летит в костёр,
Голиаф победил, иудейский царь улепетывает вприпрыжку.
Факелоносец бежит, оставляя следы в песке;
синяя жилка бьётся на безымянном его виске;
история сыто давит отрыжку.
05.03.2020
Другие статьи в литературном дневнике:
