Август в этом году был жаркий, виноград созрел рано. К концу сентября большую часть уже собрали и подавили. По всей Молдавии винный дух стоит, и у детей усы от муста – едва забродившего виноградного сока. Он сладкий такой и совсем не хмельной, только слегка язык пощипывает. Вот как только начинает пощипывать – значит пора отжимать и сливать в бочки. У настоящих хозяев и отжимки в дело идут. Из них гонят совершенно зверский самогонище. Настоящие хозяева – крепкие ребята, их только такое пойло и догоняет. У них душа – кремень, желудок – сталь, а сердце – алмаз. У них заборы каменные, и крыши новые, у них в окнах стеклопакеты – что ты! У них жёны в Италии горничными, а сами они в Москве плитку кладут или бетон таскают. Разве таких вино опьянит? Так, только морды подрумянит.
А мы люди простые, мягкосердечные и с ленцою – зачем нам самогон? Мы одним воздухом этим пьяны. Заборы у нас дощатые, а то и вообще плетни, по дворам куры вольно гуляют. Вот им мы отжимки и вываливаем, нам не жалко.
Наклюются куры виноградных отжимков, и захмелеют – ух! Кружат бухие, весёлые такие – ноги заплетаются и глазки блестят. Вечером не могут взлететь на насест – спят на полу курятника вповалку. Один только петух находит в себе силы наверх забраться. Взлетит, кряхтя, и сидит, шатается, равновесие держит из последних сил. Горд собою ужасно. Поёт: «Сижжу на наррах, ка-ах карроль на ик!-мининаххх!!!»
А потом, тоже, конечно, падает.
В такие дни куры несут яйца с лиловой скорлупою. Ну, или цвета бордо. Находятся шутники, суют эти яйца под наседку. Что интересно, цыплята вылупляются из них нормальные. Ну, почти… Глаза немного странные и держатся наособицу от остальных. А так – обычные жёлтенькие пуховые комки. Зато когда подрастают – их сразу можно отличить. Крылья у них намного больше чем у нормальных, и хвосты длинные, почти как у павлинов. Цвета это всё непередаваемого. Когда такому цыплёнку исполняется сто один день, он улетает прямо на небо. На земле ему скучно и холодно – январь, что поделаешь… А на небе он попадает в рай, и там живёт себе в тепле.
Воробьи тоже отжимки клюют. Но на их поведении это не сильно сказывается. Орут, разве, чуть громче обыкновенного, и ещё коты на них в это время не охотятся почему-то.
А вот вечерами, когда двор пустеет, туда приходят пировать крысы. Поля-то пустые уже, грызуны все перебираются к жилью, к мешкам с зерном, тёмным свекольным гуртам, жёлтым початкам, оранжевым тыквам. Выглянешь в сумерках в окно – увидишь, поёживаясь, как шастают по двору мягкие серые пятна. Бесшумные и жуткие. Тоже живые души, и им бухнуть охота. Нажрутся хмельного и уползут обратно под землю – спать и видеть сны. Про любовь…
Вино в бочках тоже спит ещё. У каждой бочки внизу кран, а сверху затычка. В затычке просверлена дырочка, туда вставлена тонкая резиновая кишка. А другой конец кишки – в кружке с водою. Это называется водяная пробка. Чтобы воздух в бочку не поступал, а углекислота выходила. Вино, пока не начало бродить, стоит молча. А через несколько дней – бульк! Выскочит в кружке первый пузырёчек. А потом забормочет, заголосит водичка: «Хлюп-хлюп, буль-буль! Ай-нэнэ-нэнээээ!»
Сначала потихоньку будет бормотать, потом всё громче, а потом начнёт уставать и через какое-то время совсем замолкнет. Тогда вино уже можно пить, только осторожно. Оно ещё мутноватое, и земная ярость в нём, хоть и смирилась, но еще не полностью. Как шибанёт в башку – не обрадуешься. Или подерёшься, или влюбишься, или стихи напишешь, или ещё какая-нибудь дрянь. Нет, хоть и вкусно, надо подождать.
А вот когда пройдёт самая длинная ночь в году, и день начнёт прирастать понемногу, вот тогда и вино готово. Спустится человек в подвал, откроет кран у бочки, подставит кувшинчик – вино потечёт почти беззвучно, сонно ещё. Зато когда уж из кувшина в стакан – вот тогда проснётся: запоёт, зазвенит благодать в стакане, и душа человеческая запоёт ей в ответ. Глотнёшь – как вдохнёшь, как дождь в сухую землю уйдёт в тебя вино.
– Ах, – подумаешь, – ах ты мамочки мои! Надо же! Да ведь я живой!
