Дмитрий Быков. Синоптическое.
Все это скоро кончится: зима, рассветы в полдень, скользота, сугробы
и вечная, сводящая с ума родная смесь бессилия и злобы,
и недосып, и утренняя дрожь, и грязный транспорт — с давкой без единства, —
и пакостная мысль, что хошь не хошь, а вытерпишь, поскольку здесь родился.
Об этом, брат, написаны тома: в других краях меняется погода,
а здесь полгода — русская зима, и страх перед зимой — еще полгода.
Оглядываться в вечном мандраже, трястись перед пространством заоконным.
Но, кажется, повеяло уже каким-то послабленьем беззаконным.
В причины углубляться не решусь, но ясно, в чем на улицу ни выйди,
что у зимы закончился ресурс поддерживать себя в суровом виде.
Она опустошила закрома. Уже медведю капает в берлогу.
Подчеркиваю: это все зима и никакой политики, ей-Богу!
Почуялся какой-то перелом. Попутчики взглянули друг на друга,
как будто их сейчас задел крылом беспечный ангел, следующий с юга.
На миг забылась уличная стынь, и голый парк, и ледяная крупка —
повеяло естественным, простым, и стало ясно, как все это хрупко:
и страх, и снег, и толстые пальто, и снежные, и каменные бабы.
Циклическая жизнь имеет то простое преимущество хотя бы
(тому порукой круглая земля, коловращеньем схожая с Россией),
что где-то начиная с февраля все делается чуть переносимей.
На всем пространстве средней полосы пройдет смягченье воздуха и быта:
не будет страха высунуть носы на улицу, что снегом перекрыта;
коварство чуть присыпанного льда прохожему внушить уже не сможет,
что это жизнь, что будет так всегда, что век наш скудный так и будет дожит
и что любой, кто колет этот лед, пространство отвоевывая с бою, —
проплаченный, ничтожный идиот, рискующий другими и собою.
Удастся всеми легкими вздохнуть, от свитера освободивши тело.
Нет, я не о политике, отнюдь. Политика давно мне надоела.
Что проку — добавлять еще мазок в картину обоюдного позора?
Могу я о природе хоть разок? Тем более что скоро, скоро, скоро…
Конечно, как весну ни приукрась, она грозна и несводима к негам.
Я знаю сам, что это будет грязь. Что все дерьмо, которое под снегом,
запахнет так, что мама не горюй; что птичий гвалт не услаждает слуха;
что кроме первых трав и вешних струй на свете есть и слякоть, и разруха;
что чуть поддастся снег, а хрусткий наст покроется незримой сетью трещин —
как первая же оттепель предаст высокий строй, который ей завещан.
Я слыхивал весенний первый гром. Я знаю — всем отплатится по вере:
ведь зло не побеждается добром, а худшим злом (у нас по крайней мере).
Но эта влажность! Эта череда словес о сладкой вольности гражданства!
Кто раз вдохнул апреля, господа, тот все-таки уже не зря рождался.
Мне тоже ведом этот дух свиной, навозный дух весенней черной жижи —
но все-таки! Но хоть такой ценой! И это время ближе, ближе, ближе…
Я менее всего хочу прослыть фельетонистом, тянущим резину,
и как мне вам, упрямым, объяснить, что это не про власти, а про зиму?
Браниться я не стал бы и в бреду — мы как-никак не в Северной Корее…
А то, что вы имеете в виду, закончится значительно скорее.
11.02.2009
Другие статьи в литературном дневнике:
