Наталья Крандиевская - Поэт и Человек

© Она умирала, получая 125 блокадных грамм своей пайки, но не позволила ни себе, ни младшему сыну вынуть из помойного ведра, стоящего за приоткрытой дверью в квартиру предисполко­ма (они жили в одном подъезде), засохшую французскую булку: «Будем гордыми, сынок»...

…Утешусь гордою мечтою
За этот город умирать...

Ее спасла подруга, которую Господь надоумил со стака­ном выданного по случаю киселя идти к ней через весь город. А она к этому времени была в своей заледенелой пустыне уже одна (Митю эвакуировали). В полузабытье ей очень не хотелось вставать. И все же встала, открыла....

Что же в конечном счете позволило ей не только выжить, но и стать первым (хотя и тайным) поэтом осажденного города?

Ее спасал не кукиш в кармане, а православное троеперстие...Это не горьковская гордость за ницшеанского человека с большой буквы, не ветхозаветная гордыня – всего лишь подвиг смирения и покорность высшей воле Творца, объясненный на понятном современникам языке...

............ НИКТО ТАК ПРОСТО И ТАК СТРАШНО НЕ ПИСАЛ О БЛОКАДЕ .......

Блокадный город в осадной книге Крандиевской не имеет ни аналогов, ни соответствий в тогдашней, да и последующей поэзии. Книга Крандиевской «В осаде» – прежде всего книга о бес­страшии.
Напророченные в предвоенном дневнике собственные «крест­ные муки» позволили Крандиевской, может быть, единственному тогдашнему русскому поэту, в простоте великой книги великого города говорить за всех, не напрягая голосовых связок...

Иду в темноте вдоль воронок.
Прожекторы щупают небо.
Прохожие. Плачет ребёнок
И просит у матери хлеба.
… А мать надорвалась от ноши
… И вязнет в сугробах и ямах.
…«Не плачь, потерпи, мой хороший» -
… И что-то бормочет о граммах.
Их лиц я во мраке не вижу,
Подслушала горе вслепую.
Но к сердцу придвинулась ближе
Осада, в которой живу я...

Блокадный город, из которого она не уехала, потому что не могла повторить крах собственного бегства из прифронтового города (Одесса, 1919), становится не только го­лодной мукой, но и степень свободы.Пишется эта книга, когда враг подходит к Ленинграду, когда сам поэт готовится разделить участь защитников города и становится одним из этих защитников. Крандиевская не поддается на соблазн казенного, сталинского разлива патриотизма. Ее патриотизм наро­ден, он не большевизирован, он – личное сопротивление...

Никто из советских поэтов не написал таких строк:

...Если на труп у дверей
Лестницы черной моей
Я в темноте спотыкаюсь, ­
Где же тут страх, посуди?
Руки сложить на груди
К мертвому я наклоняюсь.

Спросишь: откуда такой
Каменно-твердый покой?
Что же нас так закалило?
Знаю. Об этом молчу.
Встали плечом мы к плечу ­
Вот он покой наш и сила.

...О чем молчит?

В 1943 году она напишет стихи, которые даже не будет пытаться включить в сборник. Нет их и в трех дошедших до наших дней машинописных тетрадях. Только листок с беловиком:

Свидание наедине
Назначил и мне командор.
Он в полночь стучится ко мне,
И входит, и смотрит в упор.
Но странный на сердце покой.
Три пальца сложила я в горсть.
Разжать их железной рукой
Попробуй, мой Каменный Гость.

Если «трудно хоронить, а умереть не трудно» (мысль, не однажды звучащая в книге блокадных стихов Крандиевской), то человек перестает бояться смерти или ареста...

...Не легко проволочь
По льду, по ухабам.
Рыть совсем уж не в мочь
От голода слабым.

Отдохни, мой сынок,
Сядь на холмик с лопатой.
Съешь мой смертный паёк,
За два дня вперёд взятый....

Никто в 1940-х не написал о тех блокадных разговорах на ночном дежурстве (в ожидании очередной бомбежки). О чем говорили?

Рембрандта полумрак
У тлеющей печурки.
Голодных крыс гопак, –
Взлетающие шкурки.

Узорец ледяной
На стеклах уцелевших,
И силуэт сквозной
Людей, давно не евших.

У печки разговор,
Возвышенный, конечно,
О том, что время – вор,
И все недолговечно.

О том, что неспроста
Разгневали судьбу мы,
Что родина свята,
А все мы – вольнодумы…
**********
За спиной свистит шрапнель.
Каждый кончик нерва взвинчен.
Бабий голос сквозь метель:
«А у Льва Толстого нынче
Выдавали мервишель!»

Мервишель? У Льва Толстого?
Снится, что ли, этот бред?
Заметает вьюга след.
Ни фонарика живого,
Ни звезды на небе нет.
Зима 1941–1942

© Татьяна Ельчанинова

Другие статьи в литературном дневнике:

• 28.01.2018. Наталья Крандиевская - Поэт и Человек
• 23.01.2018. Бах Ахмедов
• 21.01.2018. Самуил Маршак
• 20.01.2018. Бах Ахмедов
• 18.01.2018. Осип Мандельштам