Рождение легенды о Федоре Кузьмиче
Верхом, в санях, или в каретах
немало одолев дорог,
он отбыл на исходе лета
в далекий город Таганрог.
Покоя, мира и забвенья
ждала уставшая душа.
Судьбы припоминая звенья,
свой путь держал он, не спеша.
Дороги наши - не перины:
лишь за ухабами гляди.
Век Золотой Екатерины
давно остался позади.
В нем - ранней юности надежды,
свободомыслия мечты.
Как все легко казалось прежде,
пока не коронован ты.
Мечтал освободить Россию
и жить на рейнских берегах.
Себе казался он мессией
в те дни, и вот - увы и ах.
Упрочило его желанья
тиранство гневного отца.
И юноша с глазами лани
был перевоплощен в борца.
Долой насилие и рабство!
Будь проклят грубый произвол!
шептал себе тогда он раз сто,
до возведенья на престол.
Проклятое цареубийство
в кромешной темени ночи,
в коварном стиле византийства
в душе всегда кровоточит.
- Дней Александровых начало...
Как там у Пушкина? Забыл.
Его, по правде, было мало,
да и не воспарить без крыл.
Реформы не были успешны,
не удалось пожать плоды.
И нам наскучило, конечно,
держать правления бразды.
Внутри страны дела не очень?
Правитель жаждет славы вне.
Я был в Европе поколочен -
Аустерлиц достался мне.
В Прейсиш-Эйлау трупов горы,
а после - Фридланда позор.
Вот тут себе пришлось дать шпоры.
Переменившись с этих пор,
я стал фальшив, подобно пене,
колюч и тонок, как игла.
Но моя воля, тем не менее,
препоны все превозмогла.
Упал колосс Наполеона,
мои войска вошли в Париж.
Я сверг Буонапарте с трона,
подняв при этом свой престиж.
Спасибо Богу и народу!
Вознёсся я на пьедестал.
Настало время дать свободу,
я - Аракчеева всем дал,
кошмар военных поселений,
цензуры крепкую узду.
Своих возвышенных стремлений
отныне в жизнь не проведу.
Жандармом стал я для Европы,
Священный основав союз,
и под монархию подкопы
топить в крови не побоюсь.
.
Кататься начал по конгрессам,
Европу всю исколесил,
молебны слушая и мессы,
и будучи принцессам мил
Троппау, Лайбаха, Вероны.
Аахен также посетил.
Спасению любой короны
отдав своих немало сил.
Забрал Финляндию и Польшу
и Бессарабии поля.
Кто прирастил Россию больше -
Екатерина или я?
Так думал он в пути не близком,
в коляске сидя и верхом,
и возвращался мыслью к спискам,
ему представленным тайком.
Презревши крепостные зверства,
глотнувши воздуха свобод,
лихое наше офицерство
с империей пошло вразброд.
Тут не народ - дворянство ропщет
и нити заговора вьет.
Теперь в стране сеть тайных обществ
монарху предъявляет счет.
А он устал в хандры оковах,
не хочет слышать ничего,
о государственных основах
заботы не влекут его.
Таким ведь сам он был когда-то,
и тоже в заговор вступал.
Пусть вольнодумствуют ребята,
коль скоро есть у них запал.
Арестовать не в праве он их,
поскольку сам преступник был.
От действий противозаконных
брезгливо руки царь умыл.
Болезнь жены Елизаветы,
которой снова он прельщен,
- его тревожит только это,
и муки совести еще.
Убит отец с его согласья,
и тень родителя при нем.
Ту рану не излечишь мазью,
и не забудешь нипочем.
Чем оправдать жуть преступленья?
Как избежать небесных кар?
Что предпринять для искупленья
вины, пока еще не стар?
Покинуть мир и стать монахом.
Уйти в безвестность, в никуда.
Благословенным быть монархом
и вдруг исчезнуть без следа.
Прожить остаток жизни грешной
бродягой в рубище простом,
тем дав покой душе мятежной.
На досках спать, гулять пешком.
Теперь, когда вне Петербурга,
когда далёко до столиц,
сокрыться под казачьей буркой,
в план посвятив немногих лиц.
Пожертвовав высоким саном,
нести терновый свой венец.
Став новым Диоклетианом,
освободиться наконец.
Решенье принято спонтанно,
хотя задумано давно:
смерть разыграть путем обмана,
и птицей выпорхнуть в окно.
И вот улыбка облегченья
мелькнула на его лице.
Уже недолог час спасенья,
нужда - в похожем мертвеце.
Им стал убившийся случайно
фельдъегерь Николай Масков,
и смерть его создала тайну
для предстоящих двух веков.
Царя оплакана кончина,
а в гроб - чужой подложен труп,
слуга на месте господина
в нем очутился поутру.
И в то же время странник пеший -
подтянут, строен и высок,
в худой заплатанной бекеше
взял направленье на восток.
Идя солдатским мерным шагом,
каким не ходят короли,
бездомный путник и бродяга
растаял в сумрачной дали.
Впоследствии возникли толки,
что Федором стал Кузьмичом,
жил скромно, благостно и долго,
не сожалея ни о чем.