Он служил срочку в рядах десантников Черноморского флота. Омороченные пропагандой с Лановым в «Офицерах» сотни мальчишек в снах — от Калининграда до Владивостока — видели себя советскими офицерами. Его призыв писал просьбы: «направьте меня в ограниченный контингент», а мама пила корвалол и валокордин и молилась Богу, чтобы он его не послушался. Бог, оказался на стороне мамы, и срочка занесла его на юг, к теплому морю, в тот самый Севастополь, куда его возила мама, чтобы показать в детстве море. А между тем судьба, казалось, как та русалочка, сама плыла в руки: отличные характеристики, физподготовка, направления в учебку… Такие мелодии пишутся для марша.
И тут дирижёр уронил волшебную палочку. Пока он искал её в темноте оркестровой ямы, командир шепотом развеял миражи детства старым флотским анекдотом: "быть ли нахимовцу адмиралом". «Нет. У адмирала, к сожалению для всех, есть свой сын». Когда музыка зазвучала вновь — это был уже не марш. Хотя почему не марш? —«Прощание славянки». Взяв билет на Симферополь-Ленинград, он покидал теплое летнее море. За спиной оставался несбывшийся флотский кубрик и кают-компания. Билет давал надежду на другой концерт, в другом городе, с другим дирижёром. «О героях былых времён» — чётко прописанная партитура уходила нетвердым детским шагом в прошлое, пробуждаясь в какую-то неожиданную и менее понятную симфонию. Поезд между тем миновал Перекоп — там, на гражданке, больше свободы, больше поля для маневра, так уверял командир.
Все начиналось как нельзя лучше с этого чистого листа: знания — сила, отсюда красный диплом; покажи себя в деле — отсюда трудоголизм, как говорил дед: «ты сам кузнец своего счастья», никакие «блаты», «связи», тебе и в подметки не годятся. А что касается трудностей – так не боги горшки обжигают.
И тут без прелюдий наступили пресловутые 90-е годы, перемоловшие и переломавшие не одну судьбу, неожиданно явили собой систему: как математик он чутко улавливал причинно-следственную связь невидимых админов системы, как будто держащих его периферическим зрением в поле своего наблюдения. Оказалось "протоколы лояльности", о которых рассказал годы назад командир в Севастополе, как о специфике флота Союза, работали и здесь, на гражданке, пережив и сам Советский Союз. "Божественная комедия" Данте не имела границ в формате каких-то там государств. Явно в этом спектакле он был "лишним", попусту тратя время и силы, стремления и знания, и все, что имелось за душой. Осознание "пред факта" — его труд, его усилия игнорировались системой жизнеобеспечения, и не имели никакого значения в реальном мире.
Система, пока ещё ускользающая от полного понимания, давила, давила, пока его психика не превратилась в струну, натянутую до предела. Не было больше гармонии, только нарастающий диссонанс, ведущий к поломке Небесного органа.
Его, конечно, лечили. Система умеет создавать иллюзию участия, открещиваясь от соучастия, и тогда он пошёл против неё. Наверное, церковь, пусть и с определённой долей лукавства пекущаяся о смирении, имеет свой целительный нарратив «придите ко Мне все страждущие и обременные, и я успокою вас». В самых тяжелых случаях человек уже не слышит колокольный набат: «не спрашивай по ком звонит колокол». Не вняв - не смирился. Решил, что лучше быть "лишним", но не сломленным. Так родился вызов.
Наученная хитромудростью «я успокою вас», я попыталась. Не за себя — теперь я просила за брата. Умоляла. Объясняла, что он не "лишний", что его неуравновешенность — это не "приговор", и не богоборчество. Что его при желании ещё можно спасти, в разумных пределах система может "отменить свой вердикт". Поглощённая целью выиграть время, билась за него, пытаясь найти лазейку в безжалостных системных правилах. В конце, не доверяя своей интуиции, просила просто сохранить ему жизнь — пусть он останется инвалидом, раз наказание не может быть отменено по правилам системы, никогда не идущей на попятную. Пусть. Наш дед, прошел огонь, воду, голод, тюрьму, чуть не был расстрелян в 41-м НКВД, точнее был бы на раз-два, если бы не молниеносная сдача Белоруссии. Наш дед прожил 8 лет полностью слепым, как граф Глостер. Система ослепила его – но позволила жить, дала время. К его же внуку она оказалась много жестче.
В моем случае она меня не слушала. Её ‘приоритеты’ были иными. Мои слова, мои слезы, мои молитвы, даже очень рискованные в моем собственном положении угрозы — всё это разбивалось о стену безразличия. Они так и не нашли причин "отменить приговор". И мои попытки придумать какой-то компромисс, оказались проигнорированными, система, никогда не идущая на попятную, как с ней частенько бывает, не посчитала нужным что-то менять в нашей судьбе.
Его "устранили". Система, которая сбрасывает со счетов ‘лишних’, не терпит и тех, кто идёт против неё. Его жизнь, его мечты, его последняя попытка отстоять себя — всё это было остановлено, нехваткой кислорода. На этой зеленой планете — единственной разумной, как нам говорят, с божественными реками, лесами, небесами — не хватило самой малости: кислорода. «Прощание славянки» — её финальный, оборванный аккорд.
Потом нас утешут проповедники: «На все воля Божья», потом нам назовут всё "судьбой", "предопределённостью". Легче ли мне оттого, что я знаю всю историю — от нижней октавы до верхней ноты «си» — что здесь результат работы тех, кто выбрал поддерживать бесчеловечную систему. Систему, где талант — не гарантия, а "лишность" — приговор. И где мои попытки спасти его были лишь глухой мольбой в пустоту.
До уничтожения Курска, когда брат ушел на гражданку, оставалось 12 лет. Можно допустить, что, не послушайся он командира, система бы его отправила в тот последний поход именно на этой подлодке. И что же? тогда все моряки Курска — люди, которых система достала через 12 лет после вынесения решения: Кто?
Сегодня очевиден ответ на никем не задаваемый мне вопрос: кто этот дракон, который решает «Кто» будет в списке задохнувшихся из-за нехватки кислорода. А он совершенно персонифицирован и даже имеет собственное драконье имя: Си-Пу-Ки.
- Ты ошиблась, надо говорить: Сэппуку.
Что ты. Тебе послышалось.