и грудь свою для счастья распорол,
и острым когтем сердце моё сжало.
любви моей не претит этот шов,
но для неё теперь я слаб и жалок.
взяв в пальцы с дрожью рукоять меча,
оскалившись, безбоязно ступая,
я шар весь обошёл лишь в поисках врача,
метался и плевался у врат рая.
и вырос пред глазами монолит
и заключённый в нём бессмертный старец,
я был изрядно скомкан, страшно бит,
себе противный раненый скиталец.
не двигая губами, он сказал:
"бродяга, каково твоё желанье?".
я на груди лохмотья крепко сжал
и разрыдался о своём страданье.
"нет страха в том, что смерть моя близка:
упасть с обрыва, потеряться в чаще,
разбиться вдребезги, утопнуть средь песка,
яд проглотить, что сахара послаще!"
тут я умолк. внезапно вышел он,
покачиваясь медленно, шатаясь.
мне стыдно стало – громок стон
перед лицом, познавшем тяжесть стали.
"продолжи, юноша. о чём душа болит?"
"смущает шов, что на груди остался.
я к миру был доверчив и открыт –
и мир со мной нещадно поквитался".
"зачем дрожишь от самого плеча?
о чём помыслил ты так жадно?"
"ведь страшно мне, что алая свеча,
потухнет вдруг, так и не став пожаром!"
и старец засмеялся. вся земля
задребезжала – горы и деревья.
и снова стыд заполонил меня,
и был невероятно я потерян.
"твой страх мне ясен, юное дитя!
свеча не тухнет в недостатке
красоты.
спокоен будь – любовь горит твоя
тем ярче, чем сильнее любишь
ты".