Дверь распахнулась практически бесшумно.
Она стояла в проёме, похожая на лесную фею из старинной сказки. Ту, что появляется на границе миров, когда заходит солнце.
В атласной голубой юбке, белой перламутровой блузке, переливающейся как крылья стрекозы, она казалась сотканной из лунного света. Лишь полосатые бело-голубые гольфы и плюшевая капибара на запястье выбивались из общего образа.
– Это Капи. Знакомьтесь, – сказала она, усаживаясь напротив. Лицо её было абсолютно серьёзным, хотя глаза смеялись.– Ну что, чем будет меня угощать богатенький Буратино ?
– Тремя корочками хлеба, – буркнул он, передавая ей меню. При мысли о еде к горлу подступила тошнота.
Она пролистала меню, потом подняла синие глаза–васильки на официанта, застывшего рядом, как безупречный манекен в витрине.
– Мне стейк рибай, салат с рукколой и грушей..И..и..– на странице с десертами она замерла.– И, пожалуйста, вот эту волшебную тарталетку с голубикой и малиной. Да, и капучино.. Двойной.
– Добавьте туда же бутылку воды, лимон и лёд, – сказал он, сглатывая горечь, когда официант посмотрел вопросительно на него.
Официант кивнул и удалился. Она погладила плюшевую капибару, как будто та была живой.
– Ты белый, как мои коты. Что-то случилось..? – уставилась на него, склонив голову набок.
– Случилось это. – Он молча достал из кармана смятый лист и, положив его на стол, подтолкнул к ней.
– Что это ? – Она разглядывала рисунок, словно опасаясь к нему прикасаться.
– Ты мне объясни. Это же ты сказала, что твоё – то, что я первое увижу дома, о чём не знаю.
– Без понятия, что это, – прикоснувшись к бумаге кончиками пальцев, она тут же отдёрнула руку, будто обожглась.– Это не та карта. Я видела другую. Похожую, но другую.
– Но ты же говорила, что первое, что увижу..
Она перебила, фыркнув:
– Это была шутка. Присказка из сказки. Тебе что, сказок не читали в детстве ?
– Если не знаешь сама, давай, спроси у своих карт, – в его голосе послышалось раздражение.
– Милый, я тебе не какая-то там инфогадалка. Это раз. И если я медиум, это не значит, что я везде таскаю с собой колоду. Это то же самое, как если бы спиритист везде таскался со своей доской. Это два. И вообще..
В этот момент подошёл официант с подносом и она замолчала.
Аромат дыма от сочного стейка, поджаренного на углях, смешался с пряным запахом рукколы и сладковатым груши. На отдельной тарелке золотистая тарталетка со взбитым белоснежным кремом, украшенным сочной голубикой и крупными ягодами малины, глазированными леденцовой карамелью, напоминала больше произведение искусства, чем десерт. Капучино с воздушной пенкой украшала коричневая пудра какао в виде сердечка.
Синеглазая фея сразу взяла нож и вилку, аккуратно разрезала стейк, и мясо распалось под лезвием, выпуская прозрачный сок.
Она отправила кусочек в рот, закрыла глаза на секунду, потом открыла их и посмотрела на него.
Он хотел продолжить, но она резко вскинула указательный палец, останавливая его.
– Тшшш.. Вот сейчас ни слова о картах ! В конце концов у меня сегодня выходной. Я хочу просто поесть и поговорить.. – она сделала глоток капучино. – Мы же можем поговорить о чём-то ещё ?
Он налил себе воды. Выдавил в стакан лимон и бросил лёд, наблюдая, как капли стекают по стеклу.
– Можем. – сделав глоток, он пожал плечами.– Если ты будешь соблюдать правило.
– Какое правило ? — отправив в рот очередной кусочек стейка, она зажмурилась от удовольствия, как кошка.
– Только одно. Не пытайся судить, попытайся понять. В моём мире понятие нормы теряет смысл. Нет "неправильных" цветов. Я могу быть нежным акварельным мазком или резким ударом мастихина. Но стоит или нет подставлять холст – всегда решаешь ты.
Она отпила капучино, слизнув кончиком языка молочные усы над губами.
– А твои краски лгут, как считаешь ? Люди говорят, что ты создаёшь и тут же предаёшь свои же образы. И я не только о тебе, но и о твоих моделях.
– Краски лгать не умеют. Просто часто я смешиваю их так, что сам перестаю понимать, где цвет подлинный. А предать можно лишь то, что обещал. Я же никогда никому не обещаю оставаться в одном цвете.
– Поэтому твои картины такие разные ? Сегодня шторм и русалка, — она нарисовала вилкой в воздухе воображаемый шторм. – А завтра уже мертвый штиль и король пиратов.
– Они разные, потому что я – не холст, который можно загрунтовать один раз и забыть. Я – палитра, где смешиваются все оттенки сразу. И почему я всегда должен оправдываться. – было видно, что слова женщины о предательстве его задели, – доказывая каждому, что его выдумки обо мне – всего лишь домыслы. Людям нужен образ, а не правда. Им удобнее верить в то, чего нет.
В кафе заиграла новая мелодия.
– Хм. А может быть ты боишься, что если перестанешь меняться, тебя перестанут замечать..? – Она взяла двумя пальцами голубику и отправила в рот.
– Я боюсь, – он усмехнулся и было непонятно, говорит ли он правду или шутит, – что если перестану, то увижу в зеркале мальчика, который так и не научился рисовать сердце без черной подложки.
– Или того, что если ты остановишься, то придётся признать, что все эти смены масок – не поиск себя, а бегство. Может быть, ты так не выносишь себя настоящего, что считаешь: другие тоже от него отвернутся. И именно поэтому ты готов быть кем угодно, но только не собой. Что если чёрная подложка – единственный твой настоящий цвет. И ты лишь чёрное зеркало.
Наступила пауза. Она первой нарушила тишину:
– А ты помнишь свой первый рисунок ?
– Первый рисунок, – он провёл ладонью по столу, будто стирая невидимый мазок, – я сделал в пять лет. Он очень простой, но слишком настоящий. И поэтому..
– Страшный. – Она задумчиво покрутила веточку розмарина.– А что если я стану персонажем твоей картины. Какое место я займу в твоём мире ? Я очень ревнивая.
– Если станешь персонажем, это не значит, что ты сможешь переписать всю композицию,– лёд почти растаял и он поставил стакан на стол.–Ценность не в том, чтобы быть персонажем картины, а в том, как твой оттенок взаимодействует с другими. Не трать краски на ревность к прошлым слоям, всё равно они уже впитались в грунт.
– То есть ты отрицаешь право другого на ревность ? Но ведь это нормальное состояние человека, которого сначала сделали центром картины, а потом оказалось, что это не центр, а задниц.. задний план.
– Меня бесит, когда эти.. несостоявшиеся любовницы, не сумевшие оценить по достоинству, что я снизошёл до них, до их уровня, подарил им пару прекрасных моментов, которые без меня им никогда бы не светили, начинают мстить.
Он покрутил стакан в руке, словно прислушиваясь к чему-то внутри, и продолжил:
– Да и что они могут, эти недочеловечины, кроме как трепать со сплетнявыми подружками моё имя, пытаясь станцевать на моих яйцах ? Они же не понимают, что каждый их жалкий выпад – лишь подтверждение моей правоты. Я вижу все их манипуляции. Да я преподавал там, где они манипуляциям только учились !
У него зазвонил телефон, и он сбросил звонок даже не глядя:
– Разве достойная женщина станет так опускаться ? Нет, только неудачницы, осознавшие, что потеряли того, кто был выше их уровня. Их злость – лучший комплимент для меня. Значит, их задело и они не могут меня забыть. А эти жалкие попытки.. – он засмеялся. – Они бьют по призраку, по своей же несбывшейся фантазии, потому что настоящего меня им никогда не достать.
Он откинулся на мягкую спинку дивана, скрестив руки на груди и глядя на неё с каким-то превосходством.
– Интересно о чём ты говоришь с другими ? – словно решив перевести разговор в безопасное русло, она снова погладила капибару. – Как вообще с тобой разговаривать, чтобы на одной волне ?
– На языке незаконченных набросков. Я воспринимаю только то, что сказано языком искусства. Грунтованный холст говорит громче готовой работы. Вместо: "Давай поговорим как нормальные люди". Скажи: "Я принесла новый пигмент. Смешаем его с твоими красками".
– А есть ли шанс.. – она сбилась, и подвинула к себе тарелку с десертом. –
Чем обычно заканчиваются твои отношения?
– Моим уходом. – голос его звучал сдержанно и холодно. – Когда картина будет дописана, я перестану касаться кистью этого холста. Это не значит, что работа неудачна, что она плоха, просто моя история требует нового холста. И когда это случится, не стоит искать продолжения. Уважай моё право считать тебя исключённостью. Ведь следующая картина пишется уже о другом.
Она снова сменила тему:
– А есть ли цвет, который ты не любишь использовать в картинах.
– Есть. – тень промелькнула по его лицу. – Тот, которым я был, пока не понял, что лучше стать яркой и провокационной кляксой, чем оставаться тусклым фоном.
– А настоящего себя ты не пробовал рисовать ? Автопортрет к примеру, – её голос стал тише.
– Каждый раз пробую. Но к утру на портрете снова лицо в маске.
Он показал знаком заглянувшему официанту принести счёт, и тот, собрав на поднос со стола освободившуюся посуду, снова исчез.
– Что тебе нужно, чтобы ты перестал прятаться? – Она вдруг накрыла его ладонь своей.
– Чтобы кто-то увидел эскиз под краской и сказал: "Оставь как есть".
– И ты веришь, что это возможно ? – её пальцы слегка сжали его.
– Я верю только в следующий мазок. Всё остальное.. – он посмотрел на их соприкасающиеся руки, её пальцы были испачканы голубичным соком. – Всё остальное не имеет значение. У меня нет уязвимых мест. Заметь, как я спокойно отвечаю на все твои вопросы. К тому же сейчас я нахожусь в редком состоянии душевного перемирия, я называю его художественной ремиссией.
– Я.. я.. я.. – передразнила она его, пытаясь смягчить иронию тёплой улыбкой. – Тогда последний вопрос: какая она, твоя женщина. Та, которую ты сможешь полюбить.
– Добрая. Спокойная. – он высвободил руку, словно застеснявшись этой неуместной близости. – Моя женщина должна уметь дарить мне покой.
За окном ночь закрашивала день в глубокий ультрамарин.
кадр назад:
http://stihi.ru/2025/08/10/2414