Любовь – это когда её маленькая, липкая от сахарной ваты, ладошка
оставляет на твоей руке след, который не смыть годами
(это будет самая длинная история)
Они столкнулись в парке аттракционов,
у лотка с сахарной ватой, мороженым и газировкой.
Он купил мороженное – белое облако под перламутровым градом.
Она налетела на него летним вихрем,
облако поплыло по небу футболки.
– Скккблл..
Он перевёл взгляд с расплывающегося пятна на неё.
И поплыл вслед за облаком.
Лактонный аромат, длинные ноги в тяжёлых берцах,
россыпь крошечных льдинок в полупрозрачных мочках ушей.
– Что ?
Он купил ей сразу всё – и вату, и мороженое,
и эту, раздражённо шипящую, газировку. Просто так.
Безостановочно болтая, она увязалась за ним
– радостный тонколапый щенок, который нашёл хозяина.
На стремительном спуске, когда кабинка карусели рванула вниз,
вцепилась в его пальцы ладошкой, липкой от сахара и ужаса.
И его накрыло волной нежности, как будто она не схватилась за него,
а протянула потерянную нить его собственного детства.
(как тебе это, любимый ?)
Её аура – терпкость незрелой земляники и ландыши,
после первой грозы.
Ночами она набирала его номер и, слушая её дыхание,
ровное, тихое, как шелест крыльев мотылька в темноте,
ему казалось, будто он пьёт воду из кристально чистого родника,
а иногда она включала какой-нибудь трек и они лежали, молча,
каждый на своей планете, слушая музыку – одну на двоих,
такую же сумасшедшую как любовь, заполнявшая тишину до краёв.
Их связь была прекрасной и мучительной, с привкусом обречённости,
любовь выжигала его изнутри медленным сладким пламенем,
ему казалось, что он поглупел лет на двадцать,
готовый ради одной её улыбки на любое безрассудство
- читать стихи, писать на асфальте под её окном "люблю",
отплясывать до утра буги-вуги,
и в то же время – как будто постарел на все сорок,
из-за постоянного диссонанса между собственными "нельзя" и "хочу".
В какой-то момент он вдруг осознал, что мысли о ней,
звук её голоса, музыка, желание быть к нему ближе,
стали похожи на отсчёт секунд до взрыва,
пламя изнутри подбиралось к горлу,
готовое поглотить его привычный мир целиком,
ещё немного – и он слетит с катушек, трагично и непоправимо,
тогда он постарался отдалиться, оборвав связь молча и резко,
как умел он один.
Она заявилась к нему сама.
Сквозь пыльное стекло мастерской он вдруг увидел
знакомый силуэт на старой качели,
в коротенькой юбке, колготках в крупную сетку и вечных берцах,
она раскачивалась, уставившись прямо на его окна,
качели скрипели укоризненно в такт покачиваниям
"поод-лецц, поод-лецц, поод-лецц".
Когда звонок в дверь прорезал тишину мастерской,
отскакивая от его груди синими стеклянными шариками,
он не сдвинулся с места.
Она – звонила, звонила, звонила, звонила.
Он – стоял, замерев у мольберта, делая вид, что умер.
Краска капала с кисти, словно кровь из раны на сердце,
той где было вырезано её имя.
После этого она пропала на неделю.
Он убеждал себя, что так лучше,
кажется, много пил,
кажется даже в компании той самой календулы,
и рисовал, рисовал её - и в лихорадочном бреду, и в пьяном угаре,
пока, в час ночи, она не набрала ему сама, из какой-то дыры.
Он слышал только адский грохот, гул голосов и её рыдания,
где ты, где ты, где ты,
потом летел, летел сквозь ночь в этот жуткий бар,
нёс её, пьяную вдрызг, до припаркованного неподалёку автомобиля,
держал влажные от пота волосы, пока её выворачивало наизнанку.
Когда они сидели на кухне,
она – с большой кружкой крепкого чая, окутанная дымкой,
похожая на взъерошенного воробья,
он - с бутылкой в которой плескалась жидкость покрепче,
его трясло и алкоголь не приносил облегчения,
а рассветное солнце золотило их ресницы,
она, глядя ему прямо в глаза, сказала:
"Поздравь меня, художник, с совершеннолетием.. "
Он был очень нежен.
продолжение:
http://stihi.ru/2025/06/22/6316