В апреле — всё становится чужим:
Туман заткнул фонарные пределы.
Над кровлями скользит едва живым
Вороной день — усталый, акварельный.
Дрожащий дым, расплавленная медь
В стёклах окон, забытых и растаявших.
И чёрный снег, сползающий как треть
Зимы из сердца, горько ускользающей.
В алеющем оконном силуэте
Кто — не ты. Кто — сам развеян и забыт…
И сквозь асфальт, иссохший и раздетый,
Растёт побег, как выдох темноты.
Всё зыбко: сны, размокшие под утро,
И лица, бликом брошенные в дождь.
Зрачки домов — тревожны и замкнуты,
И каждый шаг, как неизбежный гость.
Но где-то в лужах, медленных и синих,
В зрачке стекла, в украдке птичьих крыл —
Улыбка — тонкая, затеплившая иней,
Как будто свет сквозь темень проходил.
Как будто что-то хрупкое проснулось
В распятом и прозрачном бытии:
Как будто снова жизнь над бездной гнулась,
Чтоб взвиться из весенней немоты.
И ты идёшь — рассеянна и млечна,
Как грёза, состоящая из слов.
Несёшь в себе — усталая, беспечна —
Завет нетронутых весной лугов.
И пусть апрель не светел, не истов —
Он всё же шепчет, глядя из расплёсканных углов:
«Ты жива. И в этом, —
не нужно лишних слов».