Упоминаемые в тексте социальные сети Facebook и Instagram запрещены на территории Российской Федерации на основании осуществления экстремистской деятельности.
(Десять лет спустя)
День в день — как десять лет назад —
Раскрыл поэму «Пушкин» — миру
На строгий социальный взгляд,
Теперь же шлю её в СтихИ.ру...
Где непредвзятый строгий суд,
Где Пушкина до смерти чтут,
Где неприятные намёки
Да в рифмоплёте исполненья
Сгорят с позором от изжоги,
Как недостойны сожаленья.
Но, может быть, одним мгновеньем,
Нейдя толпе на поводу,
Душа, терзаема сомненьем,
Вернёт внимание труду?..
А, вдруг, ещё «Пророк» поможет
На хайпе в рилсах да в тандеме?..
Иль всё, — мой век поэта прожит —
И место мне, — где и поэме?..
(25.03.2025)
--
Кто ж против Пушкина строчит,
Лишь оскверняет свои мысли,
Сочувствуйте! Он – инвалид,
В прямом и переносном смысле.
--
Окончил я свою «поэму»,
Что года полтора писал,
И вот, её черёд настал
В фейсбуке озаглавить тему;
Страниц набралось – двадцать пять,
И под пятой рифмоплетений
Распухла старая тетрадь
Былых стихов и посвящений...
--
Какой же Пушкин «сукин сын» [1],
Какой же редкостный похабник,
Большой наглец, отважный бабник –
И умудрился стать «святым».
Его, как Солнце, превозносят,
Его во всём боготворят
И с придыханьем произносят
Его стихи на разный лад;
Его помпезно выставляют
На золочёный пьедестал,
Он здесь кумир, пред ним все тают,
Ему звучит живой хорал;
«Он наша совесть», цвет эпохи,
Вершина мысли, апогей,
Ему мы дарим наши вздохи,
Ему льём царственный елей.
Ему и туш, и дифирамбы,
Фанфары, гимны, то и сё,
Ему построили и храм бы:
Ведь он великий «наше всё».
Но для чего? Какой здесь смысл?
Найдётся ли одна хоть мысль,
Способная мне объяснить,
Зачем вокруг такая прыть?
Был он повеса очень пылкий –
Со «знойной кровью» [2], говорят,
За что расплачивался ссылкой,
К тому ж был злостный дуэлянт.
Адреналина не хватало
Ему в пылающем нутре,
И ядовито злое жало
Он обнажал в своём пере.
И, кстати, он не самородок,
Да, сладкогласен, да – речист,
Но, безусловно, всем нам дорог
Затем, что знатный оптимист.
Что не рыдал в строфах слезами,
Не пел разлуку и печаль,
И тонко мог, двумя словами,
Сорвать мудрёную вуаль
С лица надменного народа.
Мог довести и сумасброда
– Для своих собственных утех –
Любезно, на глазах у всех...
Без меры шлёпал эпиграммы,
Чем знатно троллил [3] высший свет,
Спускал их вирусные штаммы
На дам, галантный наш поэт.
Он не гнушался, с позволенья,
Ничем в победе над врагом
И даже капли сожаленья
Не изливал своим пером.
Он мнил, что он пророк заветный [4],
Что должен жечь сердца людей –
И вправду жёг... и был известный
Полу-Гефест, полу-Орфей.
Бывало, он дурачил славно,
Писал пошлейший мадригал.
И выглядел весьма забавно
Наш не скучающий нахал.
Но, вместе с тем, так чисто, звонко,
Так иронично и смешно
Он извлекал из рифмы тонко
Великолепное руно.
Ковры плелись его узором,
И под его орлиным взором
Не укрывалось ничего –
Он мастер дела своего.
В порыве нежности, бывало,
Он шёл ковать свой меч в орало,
Но если чуть водоворот –
Ковал его наоборот.
Напитками из едкой пены
Он угощал своих врагов,
Срезал их низменные члены
Наш виртуозный острослов;
Громил вельмож и генералов,
Царей [5], священников [6] и знать [7],
«Народ бессмысленный» [8], вассалов
И не щадил на то тетрадь.
Но перед женственной особой,
Перед нежнейшей красотой
Не мог он совладать с природой –
Влюблялся, в чувствах сам не свой.
Плетеньями из хитрой лести
Он опьянял красоткам слух
И представал как рыцарь чести –
Аж перехватывало дух!
Пред ними мигом унимался
И мелким бесом рассыпался,
Хотя до этого, как вол,
Мог растоптать и слабый пол.
Но вот я слышу возмущенья
Из поэтических кругов:
С какого это позволенья
Явил я столько бойких слов,
Противных памяти поэта;
С какого, скажем так, привета
И где забыл свой скудный ум,
Родивший столько дерзких дум
И клеветнического бреда
На светлого авторитета?
– Ты говоришь про эпиграммы.
Но это вздор! Подумай сам:
Как можно эти миллиграммы
Искать, где целый океан?
Тем более, они смешные,
Живые, сочные и злые –
Для максимального вреда,
Как полагается всегда.
Блестяще, ярко, виртуозно,
Ведь только гению возможно
Всего лишь парой метких фраз
Попасть не в бровь, а прямо в глаз.
Иной раз грубо, ну и что же?
Подумаешь, большой скандал!
Всё это очень уж похоже
На твой решительный провал.
Бескрайний океан творений
И россыпь жемчуга под ним –
Не может быть иных здесь мнений,
Мы твою наглость не простим.
Неуважительно и резко
Ты отзываешься о нём
И, словно Моська, так же дерзко
Тягаться вздумал со слоном.
А как же лирика, любезный?
Хотя твой лепет бесполезный
Признаться, всех нас усыпил,
И, верно, автор, ты зоил.
– Да, понимаю и не спорю.
Пусть будет так... Большому горю
Я предаваться не хочу
И гордый нос не ворочу.
Но я последую примеру:
Остановлю свой резвый бег,
Представлю вам иную сферу,
О чём писал сей человек...
Ведь музыка любви поэта
Лишь в избранных стихах была,
Где солнцем вечности согрета
И нежным ландышем цвела
Его прославленная лира,
Благоухающее миро,
Как благозвучный перезвон.
Но не всегда ведь в унисон
Он пел с красотами Вселенной,
А иногда мог, извратясь,
Начать копать земную грязь.
Перескажу одно виденье,
Открывшееся наяву.
Представьте: горное теченье,
Поток, несущийся по рву
На край огромного обрыва...
И с громким шумом, так красиво
Свод вод срывался камнем вниз
В живой источник вдохновенья,
Искусства, творчества, мышленья,
Ума первосвященных риз.
Из этой каменной породы
Лились кристальнейшие воды
Невероятной чистоты;
Дар слова, мыслей, красоты
Был всем, кто этих вод касался,
В них гений жизни раскрывался,
И чувства тонкою струёй
Соединялися с рекой.
Певцы питались вдохновеньем
И родничком сплетались с ним,
И были Солнца отраженьем,
А мир земной им был чужим.
Он был им скучным, неприятным,
Неинтересным и пустым,
Тоскливым, гордым, неопрятным,
Хвастливым, чуждым и больным.
Внизу – там кровь, там зло и войны,
Там грязь болот и страшный мор,
И люди крайне недостойны
Внимать их вечный разговор.
Но от избытка в сердце боли
Преисполнялись их уста,
Чтобы развеять мрак неволи
В загоне брошенном скота.
Их ненавидели – и что же?
Кому во мраке нужен свет,
Когда привыкли в грязной ложе
Здесь возлежать так много лет?
Но как поток, неудержимо,
Не ведая земных преград,
Их долг – срывать неумолимо
ЗамкИ от заржавевших врат.
Так с нестерпимой острой болью
Сердца их устремлялись вниз,
Чтобы исполнить землю солью [9];
Чтоб в людях не сгнивала жизнь.
Открыть им горние вершины,
Поднять их головы на миг
Из окружающей трясины,
К которой человек привык.
Привык... нелепо и безвольно,
В водовороте серых дней,
Тонуть и гибнуть добровольно
В безумном омуте страстей.
Но гении ведь тоже люди –
С чуть, правда, странной головой
И с неуёмным в сердце зуде,
Своей 'безуминкой' чудной.
И даже им порой, бывало,
Взывать о вечном утомляло,
И всё, о чём душа в них пела,
Смиряло немощное тело.
Что ж, постоянство неприятно,
И Солнце забирал закат.
Затмение, Луна и пятна
Вставали перед ними в ряд –
Хотелось мира, денег, славы,
Покоем жажду утолить.
Порой ведь хочется отравы,
Когда несносно дальше жить.
А каково петь о высоком?
Зачем страдать и мыслить дни,
Быть отрешённым, быть пророком,
Когда они здесь не нужны?
Зачем себя слать на закланье?
Продайся пламенной душой,
Останови своё страданье –
Весь мир отныне будет твой.
Тебя не остановит тленье,
Ты станешь как сосуд живой,
Вот только лишь сердцебиенье
Подправит шёпот роковой.
И кто-то сразу соглашался,
Кто гнулся от житейских бурь,
Кто предавал, но возвращался,
Чтобы отмыть земную дурь.
Кто становился князем мира
И осквернял свободный дух,
Его отравленная лира
Лишь озлобляла нежный слух.
Он восхвалял разврат – и только,
Уничтожая ясный ум,
И поднимался он настолько,
Насколько слава, деньги, шум
Его поднять были способны.
Нет в нём ни грамма чистоты,
И творчества его плоды,
Как нечистоты, несъедобны.
Не лучше ли прожить без вести,
Чем перешагивать себя?
Не знать ни зависти, ни лести,
Не лгать, тем душу не губя.
И если искренность от сердца,
То ощущается во всём,
Пред ней падёт любая дверца,
В ней ключ, что отворяет дом.
Какая разница, что гений
Ушёл, забыт, его здесь нет?
Спадёт туман слепых столетий –
Хоть век, хоть два, хоть триста лет!
– И он вернётся, будет снова
Нам повторять свои слова.
Пока мы без его покрова,
Как без царя и голова...
Под этим творческим потоком
Был Пушкин некогда рождён,
Он был вершиной мысли, богом [10]
И восседал, заняв свой трон,
На пире, в роскоши богатой,
В порфире, золоте, вине,
И славой вечности объятый,
Как в неземном, волшебном сне.
Он кубок брал, и звучно пели
Ему небесные свирели,
И содрогался Геликон,
Когда ему со всех сторон
Несли кувшины Иппокрены,
Сладкоголосые сирены
С колчаном острых метких стрел,
И, озарённый ярким светом,
Он ослепительно при этом,
Как серафим, огнём горел
В сверкающих перстнях сапфира,
Поэт души, покоя, мира,
Поэт любви, любви, любви...
Но он испачкался в крови,
Дерзнул марать святую лиру,
Зачем-то стал беситься с жиру
И дрянь предпочитать Аи.
Зачем прибег ты к сквернословью?
Какому низшему сословью
Ты устремился подражать,
Что стал и пищу их жевать?
Ведь ты низверг свои уста,
Разрушил нравственную плеву
И запустил совсем не деву
На простынь белого листа.
И, показав собой пример,
Тем ободрил всю падаль мира –
Теперь зловонная их «лира»
Сливает грязь без всяких мер.
И кто ответит на вопрос:
Зачем топтал ты поле роз
Своей поэзии великой?
Зачем марал свою тетрадь
И почему решил писать
В той форме откровенно дикой?..
Что ж, вряд ли я найду ответ,
Да и не нужно, впрочем, это,
Подумаешь, беда для света,
Что изменил себе поэт...
– Постой, постой, всё это снова
Пустопорожние слова,
В них сгнившая лежит основа,
Что прошлогодняя трава.
И не трава, здесь по-другому:
Скорей, завистливый сорняк.
Или ответить по-простому:
Всё это чушь... Совсем никак.
Опять же слабые нападки,
Беззубая хромая вязь,
И нет здесь никакой загадки:
Свинья везде находит грязь.
Напрасно на поэта лаешь,
Свои проблемы теребя,
Взгляни-ка лучше на себя:
Ты – то, мой друг, что ты читаешь! [11]
Хватаешь павшие крупицы,
Исправно находя своё,
Но переходишь все границы.
Какое дело здесь твоё?
Какая разница, что гений
Себе позволил этот тон?
Кому-то, может, моветон,
Пусть будет так – нет возражений.
Подумаешь, был автор резок.
На это был свой ряд причин,
А ты, как глупый Арлекин,
Покров срываешь занавесок
И всё кричишь: «Смотри сюда, —
Он так же низок, как и я!»,
Но врёшь, приятель, ты тем паче:
Он не такой, как ты! Иначе! [12]
И что за дело в том копаться,
Наружу вынося бельё?
Когда всё это не твоё,
С привычкой трудно ли расстаться?
Открой иные сочиненья,
Где величайшие стихи,
Уйми избыток самомненья,
Свои разглядывай грехи.
Есть лирика, есть мир созвучий
Его блистательных стихов,
Язык красивый и певучий,
Как аромат живых цветов.
Великолепные поэмы
Непревзойдённой высоты,
И с детства наслаждались всЕ мы
Тем миром вечной красоты.
Читая строчки с умиленьем,
Мы очищались в их строфах,
Во всепростительных слезах,
Объяты были восхищеньем.
Тебе ль доступно пониманье
Его божественных стихов?
А может, тайный смысл слов –
Его пророчеств скрытых знанье?
Но нет! Всё пусто. Пошлый тон,
Который нам совсем не близок,
Ты, как трактирный пустозвон,
И омерзителен, и низок.
А Пушкин — солнце, без сомненья,
Превечный и бесценный клад,
А всяк глупец до одуренья
Его испачкать был бы рад.
Опошлить, оплевать, измазать,
Но с головы его не слазать
И, свесясь, руки греть потом
Над его жертвенным костром;
Или в лучах его же славы,
Высоких чувств и теплоты
Брюзжать до сиплой хрипоты
Слюною бешеной отравы.
Но с Солнцем смысла нет тягаться –
Бессмысленно к нему лететь,
Или вдали его держаться,
Или бесследно в нём сгореть.
А эти выходки, поверьте,
Никто не сможет вам простить,
И будем биться хоть до смерти,
Чтоб этой лжи не пропустить...
А что Онегин, что Евгений?
Вот где божественный ларец!
Ответь, наглец, без промедлений
Или замолкни, наконец!
Ведь там сюжет, там сила звука,
Там дивно музыка текла...
— Да бросьте вы, всё та же скука:
Всё «карты, девки, два ствола»... [13]
Но не сердитесь, право, сильно,
Оставьте нервы для себя,
Не возмущайтесь так обильно:
Я это в шутку, я любя!
Конечно, мастер он признаний
И чувственных переживаний –
Всё это так, всё это он,
Наш африканский Аполлон.
Его подмеченных деталей
Во многих сферах бытия
Лишали чувств одних созданий
И не давали жития
Иным завистливым кокеткам –
Блондинкам, рыженьким, брюнеткам,
Но он не только воспевал,
А яростно уничтожал –
Не в бровь, а в глаз, как бык упрямый,
Невыносимой эпиграммой...
И образы его любви,
Мой неуёмный визави,
Конечно, сильно впечатляют,
Об этом, думаю, все знают:
Я часто это говорил,
Везде без повода твердил.
И всё же он не уникален,
Хоть, безусловно, гениален,
Сладкоголосый наш певец
И бакенбардный молодец.
Ведь Байрон был... И на французском
Он очень тщательно читал,
И выразить сумел на русском
Любви божественный фиал.
Касаясь лёгким дуновеньем
Души тончайших нежных струн,
Каким-то тайным провиденьем
Он изменял сердечный шум;
Шептал, и голос был столь нежен,
Как чистый воздух, безмятежен,
Точь-в-точь небесная лазурь,
Без туч, без серости, без бурь...
И с поля нежного соцветья,
Благоухая сквозь столетья,
Принёс бутон его стихов
Душистый аромат духов,
Живительный святой нектар,
Великий и бесценный дар...
Но это только часть таланта,
Пусть и большого бриллианта,
За что его благодарю,
Но о другом я говорю:
Вдохните все его цветы
И, оценив их запах редкий,
Скажите, друг иль критик едкий,
Он гений чистой ль красоты?
И не закрался ль там изъян?
Нет средь людей вдруг обезьян?
Как в той пословице из рода:
В большой семье не без урода...
Он, строчками касаясь уха,
Ласкал воображенье слуха
И бурю мыслей развивал,
И слезы смехом разбивал.
Но вдруг менялось настроенье –
Схватив перо, как остриё,
Он демонстрировал уменье,
Как превратить его в копьё.
Как поразить врага отменно,
Как умертвить его мгновенно
Без шанса выжить! Ничего...
И растоптать в крови его...
И уж потом, достигнув цели,
Идти стреляться на дуэли,
Но не пойму, признаюсь вам,
Зачем терзал он нежных дам?
Пускай он слов изобретатель,
Пускай родитель языка,
Пусть виртуозный рифмователь,
Чья поступь строк весьма легка.
Но есть другой же род движений
В строках его произведений,
Где поступь злая, как медведь,
Идет, ревёт, звенит, как медь;
Где речь уже не столь опрятна,
Не столь изящна и нежна,
Где красота уж не видна,
Где Солнце покрывают пятна...
И вместе с тем он всюду в белом
И с правотою мудреца.
Но раз уж взялся быть примером,
Так будь примером до конца.
Не завышай свои оценки,
Не разглашай, что ты пророк.
Какой от этого здесь прок?
Скромнее подбирай оттенки.
А то и «Памятник» при жизни,
И парадоксов лучший друг,
И оказался гений вдруг
Униженным в своей отчизне.
Неужто от нехватки лести
Ты разжигал себя огнём?
Ведь понимал же, что без чести
Пророк в отечестве своём.
Но, показав всем превосходство
Над злой бессмысленной толпой,
Над низшими людьми господство,
Ты с непокорной головой
Взметнул ветрами буйной страсти
Превыше ненавистной власти,
Александрийского столпа,
Но, к сожаленью, с высоты
Не разглядел, пророк, и ты,
Что ждут нас кровь и черепа.
Скажи, за что ты умирал
В зените творческого лета?
И почему Дантес стрелял
Не в сердце гордого поэта,
Не в шею, руку или грудь?..
И не в живот совсем – отнюдь.
Из-за какой же это мести
Спустил соперник свой курок,
Что оказался вновь без чести
В своём отечестве пророк?
Вы возразите: «Это сплетни!
Туман спекулятивных лет,
Из пальца всосанные бредни!»
– Я был бы рад, — скажу в ответ. –
И нужно было, в самом деле,
Решать проблемы на дуэли?
Когда во цвете славных лет
Сложился доблестный поэт...
Примечание
Вы правы, «Памятник» – игра,
Пародия [14] и смех поэта,
За пафосом его пера
Посыл Державину привета:
Тот раньше памятник [15] издал,
Горация [16] взяв за основу,
И так себя там восхвалял,
Что неприлично было, к слову.
И Пушкин, подгадав момент,
Решил поддеть сей монумент.
Спасая мир от грубой лести,
Он предъявил такие вести:
Что выжил из последних сил
Певец державный Гавриил,
И обозвал его глупцом [17],
И в гроб сходящим стариком.
Он, мол, забыв писать о Боге [18],
Дерзнул в «забавном русском слоге
Красы Фелиции [19] воспеть»,
А Пушкин, ясно же, стерпеть
Такую низость не способен,
Ведь замысел его идей –
Поэт превыше всех царей [20],
Его лишь дар благоутробен,
А петь властям – сверхчепуха,
Страшнее смертного греха...
И отвратительней всего
Ласкать державца своего.
Что ж, с этой мыслью не поспоришь,
Она приятна, спору нет,
К тому ж, такой авторитет
Её привел – ты не позволишь.
Ну ладно б он смирял царей
До уровня простых людей,
Но и себя возвысил он
– Со всею скромностью поэта –
Превыше солнечного света,
Под ним лёг нравственный закон.
И вместе с юмором и шуткой
Свои он чувства обнажал,
И без смущенья заявлял
Про незаросшую тропу
И бесконечную толпу.
Безудержное самомненье,
О, как же я тебя люблю,
Люблю всем сердцем, но терплю,
Краснея чувственно в смущенье.
Но всё же скромность не мешает
И, верно, даже украшает,
Как золото – любой порой,
Когда и славы грохот бури
Или покой святой лазури,
Где льётся творчество рекой.
А там, где гром похвал беспечных,
Аплодисментов бесконечных,
Где крики: «браво!», «супер!», «бис!» –
Такого счастья ты держись,
Мой друг, как следует, подальше,
И хода сердцу не давай,
Гони всё это в дальний край
И будь собой, каким и раньше.
Но если на тебя взвалили
Почёт, богатство, славу, власть,
Добейся, чтобы эту страсть
Твои друзья тебе простили.
Зачем весь этот маскарад?
Не помнишь ли, как и Пилат
В порыве всенародной страсти
Был не свободен в своей власти?
Он – прокуратор для царей,
Повёл себя как лицедей:
Вначале руки он умыл,
Потом вердикт свой объявил,
Сказав, что совесть в нём чиста,
Но в тот же миг распял Христа
И отпустил толпе Варавву
Под страхом потерять их славу.
Так мы, распяв в себе святое,
На волю выпускаем злое,
Оправдываясь наперёд,
Что ничего и так сойдёт...
Слуга блуждающей судьбы
На поводке людских суждений –
Лишь проводник чужих решений
В руках безжалостной толпы.
Другая крайность – самомненье,
Когда я – в белом, все – в гнилье,
Я – как наместник на земле,
А люди – недоразуменье.
Властитель мира, ты смешон:
Такой же, как Наполеон;
Велик твой план, изящен, прост,
Велик твой план – да низок рост...
Тут вспомнилось стихотворенье,
Где есть живое подтвержденье,
Как «поэтический фиал»
Библейский текст переписал [21]:
«Я сеятель свобод пустынный,
Влагавший в рабские бразды
Рукою чистой и безвинной
Вольнолюбивые труды».
И утверждал, бросая семя,
Что потерял лишь только время,
Благие мысли и труды,
Хоть «рано вышел, до звезды».
Но средь пленительных мечтаний
И воздыхательных речей,
Глубокомысленных статей
И философских причитаний
Хоть кто-нибудь вопрос задал,
Какие семена бросал
Солнцевеликий наше всё?
Что там: ячмень, овёс, просо?
А может быть, чего похуже,
Быть может, с ядом семена?
И вот явились времена,
Когда мы оказались в луже?
Он, видно, сам не разобрал,
Что в почву добрую влагал,
И вот сейчас открыло время,
Что породило его семя.
Ему хотелось всем свободы,
Чтобы она, как рожь, росла,
А угнетённые народы
Ушли от бремени осла,
Плетьми ведомого по кругу
Сквозь жернова, и боль, и кровь,
Где плата им за всю обслугу —
Верёвка, палка да морковь.
Чтоб зрело равенство и братство...
Вот Франция — живой пример,
Где пало злое государство
Под натиском кровавых мер.
И чтоб царей закостенелых
Скатилась с плахи голова
К ногам решительных и смелых –
Вот будет счастье! вот права...[22]
И, рассыпая семена
На поле завтрашнего счастья,
Он зрел обломки самовластья,
На них рисуя имена [23].
Но ошибался: вместо ржи
Произрастало царство лжи,
А у подножия их трона
Цвела плодами белладонна [24].
В пылу отважных рассуждений
Кому ж ты посылал мольбы:
«В сгущённой мгле предрассуждений
Восстаньте, падшие рабы» [25]?
Кого, мой друг, ты звал так громко?
Кто принуждал, что б ты так пел?
Так исступительно, так звонко, —
Ты этих перемен хотел?
Сто лет, год в год, до страшной даты
Ты призывал в страну беду,
Чтобы царей ждал час расплаты,
Ты пел в семнадцатом году [26]...
К чему взывала твоя ода?
Ты жаждал видеть смерть царя,
Детей его от рук урода [27],
И в этом, пламенно горя,
Ты воспевал иную долю —
«Свободу, равенство и волю»,
Но получилось, как всегда...
Беда, мой друг, одна беда
От этих перемен насильных,
И жизни нет под властью сильных,
И слабые нам не нужны,
И не бежать нам из страны [28],
И всё не то, и всё не так,
И здесь и там – везде бардак.
Как мудро Тютчев написал
В ответ на твою злую оду:
Ты сердце не тревожь народу
И в ножны убери кинжал —
«Певец! Под царскою парчою
Своей волшебною струною
Смягчай, а не тревожь сердца!»[29]
И не гневи уже Творца...
Под звуки сладкозвучных лир
Храни в себе сердечный мир.
Но ты не внял и был упёрт –
Явилось зло, покой был стёрт,
Всё содрогнулось от последствий.
И кто предвестник этих бедствий?
Зри в корень, добрый человек,
Не ты ль виной кровавых рек?
Где вся страна, твой личный дом –
Всё заходило ходуном,
Война, и дым, и треск, и гром,
И сын, воюющий с отцом...
Не дай нам Бог прожить на свете
В эпоху бурных перемен!
Пускай они потонут в Лете,
Пусть отомрут, как вредный член,
То время ярых трепанаций,
Кроваво-красных операций,
Что революция несёт.
Дай Бог, мой век убережёт
От этих давящих фрустраций,
Непредсказуемых мутаций.
Я проклинал твои мечты
С тем царством зла и нищеты.
В своём эпическом экстазе
Ты приучал людей к заразе,
К братоубийственной войне,
За что вина твоя вдвойне,
Поэт мой дерзкий и лукавый,
Увенчанный кудрявой славой!
Ты всем при жизни угодил,
О всех сказать не позабыл:
Философический мыслитель,
Или бездушный развратитель,
И атеист, и монархист
Найдут в твоих изданьях лист
И, записав в свои ряды,
Начнут жевать твои плоды,
Великоумно смаковать,
Туман порою напускать,
Как делал, вызывая сон,
Знакомый мой один, масон...
И сын горнила революций,
И затворившийся монах
Находят на твоих листах
Примеры личных резолюций
И, изучая твой типаж,
Кричат, что Пушкин, дескать, наш.
Но ты не их, ты сам собой
С шальной кудрявой головой,
Гром прогремел – тебя уж нет,
А кто же даст за всё ответ?
Не рассчитал ты резкость слов,
Набат, энергию и силу [30]
И свёл несдержанных глупцов
В готовую для них могилу.
Теперь уж поздно... Цикл дан,
Грохочет шумный барабан,
И не задуть огонь печи,
И все вокруг куют мечи...
Для разъясненья этих слов
Напомню, что сказал Крылов
В строках едва ли знаменитых
И незаслуженно забытых.
Рассказ о том, как сочинитель
С разбойником попали в ад [31],
Костры там страшные горят,
Пылает душная обитель.
Огонь и лава, звон цепей,
В округе муки вековые,
И черти безнадежно злые,
И вопли страждущих людей.
Мрак, скрежет, хрипы, стоны, ропот,
Лязг металлический и топот,
Ужасный вой бессильных жертв,
И страх, и боль, и плотский червь,
Всепожирающий и мерзкий,
Палач-мучитель, крайне зверский,
И пьедестал большой змеи —
Всё в черепах и всё в крови...
В котлы бросают всех несчастных
И варят, но, в мольбах напрасных,
Никто не в силах им помочь,
Гони надежду всякий прочь,
Входящий в адскую обитель,
Здесь правит злобный повелитель,
Здесь смерть души и твой конец –
Увы, заслуженный венец.
Пронзая горем души павших,
В его капкан уже попавших,
Палач с козлиной головой
Весьма безумен был собой,
И в утвержденье своей власти
Он разрывал людей на части,
И всяк, кто был там в кандалах,
Испытывал сильнейший страх.
Древнейший ужас, боль, беда,
Недели, годы... навсегда...
Потухший обречённый взор
В глазах, познавших приговор.
И крик, и гул, и вой нещадный,
И едкий дым, и запах смрадный,
И жаром всё раскалено,
Безумно душно и темно.
Века, сменяясь чередою,
Не изменялись меж собою,
Неся пленённым наказанье,
И кровь, и боль, и истязанье
За совершённые дела,
Чем и жила обитель зла,
А время приносило ей
Всё новых умерших людей.
Герои басни, изнывая,
В ужасных муках пребывая,
Терпели участь своих дел –
Таков теперь их был удел.
Но вдруг, со временем, судьба
Измученного ей раба
Как будто начала жалеть,
Огонь слабее стал гореть
И постепенно уменьшался...
Но у другого — всё не впрок,
Как будто беспощадный рок
Над ним навис и умножался,
Костёр усердней разгорался,
И боль терпеть уже нет сил,
Несчастный с горя завопил:
«Доколе злое провиденье
Преумножает мне мученье?
Ведь я не крал, не убивал,
Я людям радость доставлял.
Я же известный просветитель,
Зачем мне адская обитель?
Вот же разбойник-душегуб,
Так и терзайте его труп!
Я мухи в жизни не обидел,
А Бог меня возненавидел...
Ошибка здесь, полнейший вздор,
Несправедливый приговор!
Я мудрость людям раскрывал,
Я их учил...» – «Нет, развращал!» –
Ему мегера отвечает
(И связку дров в костер бросает).
«Но источал прелестный яд.
Наш повелитель был так рад,
Что вместе с ним плясали черти.
Ну а разбойник всё же был
Полезен нам, покуда жил,
И бесполезен стал по смерти.
Но твой талант совсем другой –
Он души тащит за собой,
Удачно собранные в сети.
И даже нет тебя на свете –
Твой труд работает на нас,
И ты полезнее в сто раз,
Чем твой сосед, злодей-разбойник.
Ты, как настроенный приёмник,
Вещаешь нужное в эфир,
Маня людей на сладкий пир
Непреходящего мученья.
Твои прелестны сочиненья,
Они на много лет вперёд
Нам гарантируют доход...
И что отраднее признать,
Нельзя на это повлиять
И как-то изменить теченье:
Навек ты предан на сожженье,
И твой огонь горит сильней,
Чем больше к нам привёл людей.
Так что расслабься — ты у нас», –
Шепнула на ухо мегера,
Взбурлила пенистая сера,
И крышкой хлопнула тотчас.
Такой финал у этой басни,
И как бы ни были несчастны
В ней «добрый» или злой герой,
Один несчастней, чем другой.
И кто, казалось, был добрее,
Страдает не в пример сильнее.
Как сочинитель, например:
Он как тот волк – «не сед, а сер» [32],
Который влез по дуре в псарню,
Хотя планировал в овчарню;
И чтоб мораль здесь передать
Опять цитировать придётся:
«Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся» [33],
И всякий, даже вздорный, бред
В свой час потребует ответ.
И очень жаль, когда творенья,
Которые успел явить,
Вдруг превратились в наважденья,
Что невозможно изменить,
Что ты при жизни ошибался,
Что в рассужденьях заблуждался,
Что соблазнял своим пером,
Что смешивал добро со злом...
И эту смесь дурной отравы
Ты принимал за чашу славы,
Которую испил до дна,
И в том была твоя вина;
И горе людям, чьи соблазны
Безмерной пошлости, стыда,
Как и дела их, безобразны,
Приходят в мир – тогда беда.
Слепцы, ведущие друг друга [34]
Внутри очерченного круга,
Весьма красноречиво лгут,
Но в яму вместе упадут
С охапкой пойманных людей,
Попавшихся на эти речи.
Но, между тем, в грядущей печи
Им будет в сто раз тяжелей.
А нам, так скоро может статься,
Что негде будет и спасаться
От всяких «творческих» идей
Полуживых учителей.
И Пушкин... (я ведь всё о нём)
Как будто здесь и ни при чём,
Но факты, сложенные в ряд,
Увы, иное говорят:
Лихие буйные стихи
Из непечатной шелухи
Не прибавляют ему чести.
Стихам уже почти лет двести,
Что, в принципе, серьёзный срок,
И вряд ли в них поэту прок.
Не соотносится свобода
С воображением народа,
Где ругань, брань и резкость слова,
Свободы слова площадной,
Где всюду враг, где всюду бой...
Развязку видим у Крылова...
Ведь яд, разбавленный в воде,
Распространяется везде,
Отравливая весь источник,
Или, к примеру, позвоночник –
Сместив всего один лишь диск,
Мы разом повышаем риск
Навек остаться инвалидом;
И здесь не нужно с важным видом
Доказывать, как на суде,
О незначительном вреде,
Мол, диск смещён всего один...
Есть приговор – ты недвижим.
Вот я о чём и беспокоюсь,
Вот почему дотошно роюсь,
И цель не так уж и мелка:
Заслуги не сыграют роли,
Достаточно одной лишь моли,
Чтоб съесть и царские шелка.
И драгоценные творенья,
С которыми поэт блистал,
Спасут ли в час от осужденья?
Уверенно б болтать не стал...
Что с ним сейчас? Да кто же знает?
Живёт иль нет – в огне горит,
В темнице вечной обитает
Иль с ангелами говорит?
Дуэлями чертей гоняет,
В них эпиграммами стреляет;
Как прежде, вольности строчит?
А вдруг он больше не пиит?
В садах, быть может, рядом с Богом,
Или в пещере с антиподом
В холодном беспробудном зле,
Иль в кипятящемся котле?
Никто не ведает из нас,
Сокрыта жизнь от наших глаз.
Но сердце всё же неспокойно,
Неоднозначно, нелегко,
Переживанье глубоко,
Что всё не так благопристойно.
Но как помочь и чем спасти?
В поддержке лишнего не будет...
Вдруг сердце любящее будит
Молитвой: «Господи, прости!»
Молитва
Владыко, милостив мне буди,
Не помяни мои грехи,
Они безумны и лихи,
Но я молю Тебя о чуде.
Я не достоин добрых слов,
Лишён любви и сокрушенья,
Ни слёз, ни мира, ни прощенья,
Нет ничего, кроме грехов.
Пустая жизнь среди страстей,
Опустошённое сознанье,
Я недостойное созданье
Из недостойных сыновей.
И всякий час меня осудит
Ещё до Страшного Суда,
Но с детства верил я всегда,
Что Милосердие не губит...
Молю Тебя об исцеленье –
Так жить я больше не могу –
Прошу о мире, о прощенье,
Прости бездарного слугу.
И сердце преданно надежде,
Что обращусь, назло врагам,
И преклонюсь, как было прежде,
К Твоим отеческим ногам.
Прими меня в Свои селенья
И мою душу не отринь,
Подай ей красоту общенья
Превечной радости. Аминь.
25.03.2015
--
Сноски:
1 «Трагедия моя кончена; я перечёл её вслух, один, и бил в ладоши, и кричал, ай да Пушкин! ай да сукин сын!» — из письма А. С. Пушкина Петру Вяземскому о завершении работы над трагедией «Борис Годунов», 1825.
2 Тютчев Ф. И. 29-е января 1837 г. «Ты был богов орган живой, / Но с кровью в жилах... знойной кровью».
3 Провокационные действия для разжигания конфликта.
4 Пушкин А.С. Пророк. «И Бога глас ко мне воззвал: / Восстань, пророк, и виждь, и внемли, / Исполнись волею Моей, / И, обходя моря и земли, / Глаголом жги сердца людей».
5 Пушкин А.С. Ты и я (Александру I)
6 Пушкин А.С. Мы добрых граждан позабавим
7 Пушкин А.С. Полу-милорд, полу-купец...
8 Пушкин А.С. Поэт и толпа. «Молчи, бессмысленный народ, /Поденщик, раб нужды, забот! / Несносен мне твой ропот дерзкий/ Ты червь земли...»
9 Мф. 5:13.
10 Пушкин А.С. Батюшкову. «В пещерах Геликона / Я некогда рожден; / Во имя Аполлона / Трибуллом окрещен...».
11 Фейербах Л. А. «Человек есть то, что он ест».
12 «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врёте, подлецы: он и мал, и мерзок – не так, как вы, – иначе». А. С. Пушкин из письма П. А. Вяземскому.
13 «Евгений Онегин» – это «карты, девки, два ствола» (интернет-шутка).
14 Казиник М. C. Просто открыть ларчик. В стихах и музыке зашифрованы открытия // URL: http://www.kazinik.ru/documents/p2.html, 25.11.2022 г.
15 Державин Г. Р. Памятник.
16 Гораций. «Exegi monumentum...» с лат. «Я воздвиг памятник».
17 Пушкин А. С. Памятник. «И не оспоривай глупца».
18 Державин Г. Р. Ода «Бог».
19 Державин Г. Р. Ода «Фелица».
20 Пушкин А. С. «Вознёсся выше он главою непокорной / Александрийского столпа» (символа царской власти).
21 Переписал на себя, стал главным героем притчи Лк. 8:5-15.
22 Пушкин А. С. Из Пиндемонти.
23 Пушкин А. С. К Чаадаеву. «И на обломках самовластья / Напишут наши имена!»
24 Белладонна (лат. Atropa belladonna) – ядовитое растение, у человека может вызвать сильное возбуждение, доходящее до бешенства.
25 Пушкин А. С. Ода «Вольность».
26 Ода «Вольность» написана в 1817 г.
27 «Самовластительный Злодей! / Тебя, твой трон я ненавижу, / твою погибель, смерть детей / с жестокой радостию вижу...»
28 Пушкин — наш первый политический «невыездной» литератор. Возможности пересечь границу он окончательно лишился после написания оды «Вольность».
29 Тютчев Ф. И. К оде Пушкина на Вольность.
30 Маяковский В. В. Неоконченное. «Я знаю силу слов, я знаю слов набат. / Они не те, которым рукоплещут ложи».
31 Крылов И.А. Сочинитель и разбойник.
32 Крылов И. А. Волк на псарне.
33 Тютчев Ф. И. «Нам не дано предугадать...»
34 Мф. 15:14.