Дождёмся, нет ли
Растоптано терпенье наше.
Я обращаюсь к вам, чекист!
Народу на Планете страшно
и он трепещет словно лист
в осенней падере сомнений
в том: “Быть или не быть” Земле
во время атомных мгновений.
В густой всё скроется во мгле.
Земли не будет как Планеты,
останется туманный след.
Нарушены уже запреты,
низвергнут сатаной обет.
И снова нет в войне просвета
и рушат семьи, города…
…дождёмся, нет ли, мы ответа
за преступленья, господа
международные гаранты?
Двадцатый год стращают вас
под бой нахальные куранты,
усиливая зла экстаз.
Родина моя
И луга, и косогоры,
посреди течёт река.
Всё у всех ласкает взоры,
даже в небе облака.
Проплывают как паромы,
отражаются в реке
и луга, и косогоры,
и бегу я налегке
через поле и околок
в школу странную мою –
человечества осколок.
Бога об одном молю,
чтобы жизнь была счастливой
без войны и без тревог,
чтоб не покидали силы,
пережить войну чтоб смог,
голод и голодоморы,
чувства грусти затая.
И луга, и косогоры –
это родина моя.
Оставаться быть
Неизвестность помогает
оставаться мне собой,
хоть желание витает
с кем-нибудь ввязаться в бой.
Отрезвленье наступает,
понимаю, что нельзя
быть собою в общей стае,
по известности скользя.
Быть Поэтом невозможно,
если в жизни пессимист.
Иное утвержденье ложно,
горизонт стремленья мглист.
И не видно перспективы
на безвольном рубеже.
Все теряются активы,
если тайна в неглиже.
Не на взлёте, а в паденье
иль на срыве с виража,
коли нет в Душе сомненья,
значит, в дебрях миража
ты находишься, при этом
рвёшься в небо от молвы.
За туманами без света,
где вне слова синевы
расползаются под тучей
тенью пошлости земной,
потому что невезучий
ты оформился весной,
миновав пургу с метелью
своевольности эпох.
И рисуешь Свет пастелью
свой неординарный вздох
или ах. Какое счастье
оставаться быть собой
даже в подлое ненастье,
во всевластности разбой.