Здесь живёт тоска моя детка…
***
Комнатная моя клетка,
клетка грудная.
Здесь живёт тоска моя детка,
грудная, родная.
Никого у меня нет, кроме
моей печали.
Я кормлю её своей кровью,
нянчу ночами.
Ну утихни немного, светик,
ну давай свой ротик.
Никого нет краше на свете,
чем мой уродик.
***
На балконе птичье пёрышко
опускается на лёд.
Это мне родная кровушка
так привет передаёт.
Мама, папа, Додя, Лёвушка
пёрышком ко мне прильнут.
Не сиротка я, не вдовушка
в эти несколько минут.
Я читаю в этой весточке,
что со мной они всегда.
Рвётся боль из каждой клеточки,
словно птенчик из гнезда.
***
Те ночи, когда с тобой спали,
умчались давно за моря.
И листья меня осыпали,
и жизнь осыпалась моя.
Порой это кажется просто –
её отпустить на авось,
и выйти не в люди, а в звёзды,
что видят оттуда насквозь.
Здесь дни сочтены и закляты,
не рады наряды весне,
всё реже прохожие взгляды,
звонки дорожают в цене.
Мой дом — это маленький остров,
к нему подступает вода...
Пойду в никуда, или просто
вообще не пойду никуда.
***
Сумерки Чехова или Тургенева...
Где-то витает печальная тень его...
Где ты, Мисюсь?
Как же любимых увидеть мне хочется…
Тянет в глубины свои одиночество.
Где ты, Иисус?
Все они умерли, умерли, умерли…
Синие сумерки, сирые сумерки…
Сердце кровит.
Всё обыскала в земной я обители.
Ангелы, в небе его вы не видели?
Где ты, Давид?
***
Осень — это вторая весна,
как сестра, что не Ольга, – Татьяна.
Та была весела и ясна,
а другая из слёз и тумана.
Но вторая умела любить,
и грустить, и раскрашивать слово,
молча нежность в печали топить,
и горстями разбрасывать снова.
Каждый лист – это тоже цветок,
только знающий больше, чем надо.
И дожди – это новый виток
от капели до хляби и хлада.
Осень – это убийца весны,
но – на миг, не всерьёз, понарошку,
чтоб понять, как дороги грязны,
и прокладывать к солнцу дорожку.
Жизнь весной голосит петухом,
день людским половодьем запружен.
Осень – то, что в остатке сухом.
То, что жизнь преподносит на ужин.
Осень с нами мудра и честна,
как последняя жизни попытка.
Осень – это прощальная нам
уходящего года улыбка.
***
Никто нигде мне не целует пальцы,
никто нигде не подаёт манто.
А ведь могла бы в роскоши купаться,
но жизнь тогда была бы не про то.
Бежит к пруду несчастная графиня
с навеки изменившимся лицом.
Нас всех с тех пор печалью отравили
и мы любили как перед концом.
И до сих пор до старости проходим
надежды, веры и любви ликбез.
Нас манят голоса из преисподен,
но жаждется не беса, а небес.
***
Как описать вам этот жар
и этот холод
души, что брошена в кошмар
на вечный голод.
Нет ближе этого пути
и незнакомей.
А время – вечность без пяти.
Надежда в коме.
Но в эти несколько минут
она воспрянет.
Её преграды не сомнут.
Она упрямей.
Моя любовь, алаверды,
твоя находка,
живёт без пищи и воды,
как тихоходка.
Питаясь музыкой из сна
и вечным словом,
она как смертник весела,
грустна, как клоун.
Ей каждый день, сквозь боль и злость,
быть на манеже,
чтоб с неба нежное неслось
"Tombe la neige"...
***
Мне сегодня приснилась мама.
Было так хорошо-хорошо...
Обнялись наконец-то там мы.
Это счастье произошло.
Словно ветром открыло раму,
словно дождик слепой прошёл…
С той поры, как не стало мамы,
словно солнце навек зашло.
Но куда-то я торопилась
в этом необъяснимом сне,
от того, что пришло как милость,
к незнакомой мне новизне.
Я оставила маму где-то
и найти уже не смогла…
И вся жизнь моя – как вендетта
за потерю того тепла.
Ты растаяла не в загробье
и не в зеркале под сукном,
просто стала моею кровью
и акацией под окном,
цветом яблочным подвенечным,
тёплой искоркою огня…
Мама, в сне своём бесконечном
видишь тоже ли ты меня?
***
С тобою связанные вехи,
приметы, мелочи ловить...
Всё остальное – лишь помехи
к тому, чтоб помнить и любить.
И дома всё тобою дышит,
напоминая о весне,
и по ночам дыханье слышит
твоё душа моя во сне.
Ты стал теперь моею тенью,
мой самый главный человек.
Я праздную твоё рожденье
и твой приход ко мне навек.
Коплю тебе слова признаний
и строю замки из песка.
И срока давности не знает
моя высокая тоска.
Впечатления от сериала «Псих»
Он видит мир сквозь красные очки
и ездит по Москве на самокате...
Да, этот фильм снимали смельчаки.
Его вы не увидите в прокате.
А я смотрю его который год,
как вглядываюсь в адовую бездну.
«Нормальных нет», — сказал чеширский кот.
И это хоть чудовищно, но честно.
Но кто он? Доктор Хаус наших дней?
Романтик, шизик, фетишист, фанатик?
Истории – чем дальше, тем странней,
и, может, лучше вовсе нам не знать их.
Мне боль его понятна и сложна.
Смотрела, за него душой болея:
мать не хотела, бросила жена,
подруга развела как дуралея.
Герой нам до конца не прояснён...
Циничен, бессердечен, инфантилен,
но как же офигительно умён,
но как же обаятелен и стилен!
Пытался выжить, срывам вопреки,
но снова наркота, запои, глюки,
тяжёлые потом отходники,
тоска непреходящая разлуки.
И беспощадный над собою суд,
свирепей инквизиторов завзятых,
где розовые линзы не спасут
и саундтрек конца семидесятых.
«Ты будешь с этим жить», – сказал отец.
Быть может, жил бы, если б ни случись то...
И был безукоризненным конец.
Он так хотел, чтоб после было чисто.
Как замирал на кадрах тех бомонд,
наивно до последнего надеясь,
что он затеял только лишь ремонт,
и бритву обнажил, всего лишь бреясь.
Какой финал! Какой удар под дых!
Каким героем оказался хлюпик!
Да, нет нормальных, правильных, святых.
О как несчастны все, кого не любят.
Мне плачется, не знаю, отчего…
Как будто жизнь насажена на вертел.
Быть куклой, что не просит ничего,
чтобы потом любили после смерти.
Не всем его понять, увы, дано
и прикоснуться к сокровенной ране...
Да это было вовсе не кино!
То жизнь моя мелькнула на экране.
***
Забываю, какое сегодня число –
это первый вопрос психиатра,
и куда меня ветром каким занесло
погорелого жизни театра.
Прозреваю Альцгеймера тайный посыл,
Диогена с закрытою клетью,
отчего Пастернак небожителем слыл –
мол, какое там тысячелетье.
Век мой зверь, мартобря, а число унесло,
и беспамятство как оборона,
коль несёт меня вниз по теченью весло
охреневшего старого Хрона.
Я времён и часов наблюдать не хочу,
может в этом и кроется счастье.
Просто мне наблюдать это не по плечу,
как кроится земля на запчасти.
Запихай меня лучше как шапку в рукав,
чем гордиться войны урожаем.
А скелеты уже не вмещаются в шкаф –
потому он многоуважаем.
Я укроюсь в расщелине между веков,
в полумгле меж собакой и волком,
я запру свою душу на сотню замков,
замурую в молчании долгом…
О куда этим вихрем меня занесло,
я не та теперь? Или всё та ли?
Знать не знаю какое сегодня число,
но боюсь, что меня сосчитали.
***
Пусть все любимые вернутся,
обняв не планками крестов,
пусть все любимые сойдутся
концами разводных мостов.
Пусть их сердца в одно сольются
и два лица — в единый лик,
пусть никогда не расстаются
ни на минуту, ни на миг.
Мы ищем наши половинки
и никогда их не найдём,
справляем по любви поминки
и ждём кого-то под дождём.
О где ты, где, былая радость,
распахнуто окно души,
но только боль туда прокралась,
где больше нету ни души.
А мы всё помним, как любили,
и всё ещё чего-то ждём,
как будто где-то нас забыли
в холодном парке под дождём.
***
Никто из вас не позвонит
и мой порог не переступит,
как дальше жить, не объяснит,
не скажет, как меня он любит.
Их больше нет, их больше нет,
а я понять это не в силах.
Растаял прошлогодний снег.
Мои любимые в могилах.
Но вы ведь плоть моя и кровь,
и этот снег во мне не тает.
Не похоронена любовь.
Она вокруг меня витает.
Её, как ветер, не унять,
что занавеску мне колышет.
Но не обнять, но не обнять
и милый голос не услышать…
Ты такой, каким я люблю…
***
Ты не груб, ты не мог быть груб
с этим нежным изгибом губ.
Твои руки тонки, узки,
и глаза твои так близки,
и так шёлкова прядь волос…
Всё исполнилось, всё сбылось.
Ты такой, как задумал Бог.
Мне не важно, хорош иль плох,
наяву или я лишь сплю,
ты такой, каким я люблю.
Собрала я из лучших снов
всё, что ты говорил без слов,
всё, что мне хотел подарить,
всё, что мог со мной сотворить.
До свиданья, прощай, привет,
между нами небесный свет,
раздвигая рукой века,
я с тобою издалека.
***
Схлынет всё, словно воды марта,
неразборчивая их речь.
Наших встреч пожелтела карта.
Эти контуры бы сберечь.
Уж почти и неразличимы
эти линии и штрихи.
И годами неизлечимы
сны, запрятанные в стихи.
Помнишь, ты говорил когда-то:
«Это надо всё записать».
Мне мерцала в ночи звезда та...
Всё записано в небесах.
Просто встреча двух одиночек,
и друг другу мы не чета...
Неразборчивый Бога почерк.
Неотчётливая мечта...
***
А судьба все так же ни ме, ни бе,
затаила свою пращу.
Этот мост невидимый, он к тебе,
я годами его мощу.
Я его сжигала как дверь тюрьмы,
но он сам срастался потом.
Этот мост, на котором встречались мы,
понимает нас животом.
А под ним внизу бегут поезда.
Мы прощались на том мосту.
Где-то в небе после взошла звезда.
Улетает принц на звезду.
Я как та овечка на том мосту –
не обвалится, не умру.
Он к тебе протянется на звезду,
исчезая потом к утру.
***
Я тебе говорю без утайки
всё, что в сердце живо до сих пор.
А вороньи зловещие стайки
вслед злорадно кричат: «nevermore!»
Я пытаюсь задобрить их хлебом,
чтоб услышать другие слова,
и в деянии этом нелепом
бесполезна, смешна, неправа.
Это слово терзает и гложет,
мою душу берёт на измор.
Я тебя обнимаю в прихожей
и читаю в глазах: «nevermore...»
В этой дружбе, тепле и участье
я не вижу надёжных опор.
Я лелею надежду на счастье,
но с небес лишь одно: «nevermore!»
Не боюсь прилетевшего дрона,
и сказать о войне не слабо,
но боюсь предсказанья вороны,
горьких строчек из Эдгара По.
Никогда я другою не буду,
сколько б вдаль не летели года.
Никогда, никогда не забуду
слов, что ты не сказал никогда.
***
Наше прошлое, это чудище,
что подёрнуто тёплым пеплом,
было нашим когда-то будущим,
разумеется, только светлым.
Это дерево, это зарево
сохранить я в себе успела,
и сердечное это варево,
что кипело внутри и пело.
Мне всю жизнь из него вытаскивать
то, что радуется и плачет.
Будь поласковей, будь поласковей,
ведь тебе ничего не значит.
Годы мчатся как ошалелые.
С неба звёздные смотрят очи.
Обними меня. Пожалей меня.
Пожелай мне спокойной ночи.
Наше прошлое станет будущим,
станет заревом над домами.
И останется где-то тут ещё
то, чего не случится с нами.
***
По весенним ручьям уплывает кораблик,
я слежу за судьбой малыша.
Дважды в реку нельзя, но хоть трижды на грабли
наступать не устанет душа.
О, плыви, мой бесстрашный бумажный кораблик,
по потокам бегущей воды.
Ты как я этой бурной весною отравлен,
и недолго тебе до беды.
Но летишь, все преграды круша и ломая,
мой бумажный смешной супермен,
в ожидании мира, в преддверии мая,
накануне больших перемен.
Моё счастье игрушечно и понарошно,
и любовь на бумаге моя.
Но она как кораблик, наивная крошка,
что плывёт в голубые моря.
И года ничего у меня не украли,
не накрыла волною беда.
Моё сердце похоже на этот кораблик,
что отважно плывёт в никуда.
***
Обижаться невниманию
или нежиться в надеждах,
жить как будто бы в тумане я,
меж землёй и небом между.
Фразы коллекционировать,
всё в них наперёд прощая,
и стихами фонтанировать,
их в блокноты не вмещая.
И, выбрасывая в мусорку
всё, что не любовь на свете,
слышать внутреннюю музыку
и слова, что носит ветер.
Исполнительница нежности,
партитуры поднебесной,
я привыкла к неизбежности
быть ненужной, неуместной.
И в плену у этой данности
не просчитываю риски,
где любовь без срока давности
и без права переписки.
***
Жизнь задевает по касательной.
Творец не принял мой билет.
Всё мельче, всё необязательней
я становлюсь по мере лет.
И груз уже не жалко сбрасывать –
чем выше дирижабль мой,
и даже тень уж не отбрасывать,
поскольку ею стать самой.
Так легче на исходе августа,
когда на выход без вещей…
Но только ты, любовь, пожалуйста,
не тай, не гасни, не тощей.
Я унесу льняную буковку
как контрабанду на борту,
спасусь твоей последней луковкой,
волшебной бусинкой во рту.