Война не здесь, а там. Закат багров.
Бродяги греют руки у костров,
хотя и май, весенняя дремота.
Сирены лают, смерть пугает псов,
и дверь с петель, и сорванный засов,
и женский плач - а мой-то где? А мой-то?
Но это где-то. Здесь-то благодать,
а тишь какая, можно всё отдать
за эту тишь, за кофе, сигарету.
Но даже здесь закаты все в крови,
а мысль длинна, попробуй, оборви,
но тело той же кровью разогрето,
которая не раз уже лилась.
Война вдали, а ты попал под власть
Иудиных страстей, Христовой боли.
Ночной обстрел, нарушенный интим,
распнём любого, если захотим,
неважно нам - с тобою, не с тобой ли.
В поту проснёшься, будешь в мир глазеть -
вон муха бьётся лбом в паучью сеть,
вон куры ждут лису, ягнёнок - волка.
И всё под липкий страх, под вой сирен,
под женский плач и матерный рефрен,
видать, у смерти нынче самоволка -
из карцера сбежала в красный май.
А ты молчи, её не донимай,
Пришествие... Готовься ко второму.
Что первое? Прошло ни так, ни сяк.
Из тюрем возит мясо автозак,
чтоб сдать его за грош аэродрому.
Здесь тихо, там - война, и посреди
смешной девиз врача - не навреди,
но ты не врач, идёшь с балкона, пятясь,
Пришествие? Второе? Не блажи,
Коль веришь в миф, построенный на лжи,
откуда же возьмётся непредвзятость?
Что скажешь сам себе? Здесь тишь да гладь,
обстрелов нет, легко предполагать,
что высекут потом на камне голом -
легли за мир... Закат подводит счёт,
а город спит, и красное течёт,
как будто кровь и слово хлещут горлом.