Ты распрямляешь мне пальцами брови,
но на тебе полумесяц
рогами вверх.
А я наточил свой нож и уже иду
через всю эту ночь
на твой ускользающий смех,
карамельный,
змеящийся с тонкой серебряной ложки
задумчивой горечью, я
боюсь – и тебя, и себя
в пустоте этой комнаты.
Но неуклонно растет во мне,
перетекая в сердце,
нечто малое, взятое при рождении,
долгим чувством, оплатным вполне.
И стеклянный гроб на спине
у застывшего льва,
и ты притворяешься спящей.
Только шевелятся волосы, лаком блестит чешуя,
и застывшая водная гладь твоих губ
кажется ненастоящей.