Посв. Поэтическому клубу "Черновик"
Вначале было слово, что в толпе
кричал любой, боясь прослыть незнайкой.
Нам слово было маяком в судьбе,
в пирах паролем, в неудачах нянькой.
Но знали мы не очень много слов:
для веры и надежды слишком мало
ещё нам было лет. А вот любовь -
любовь нас без остатка занимала.
Её распространяли мы на всё,
что только попадалось нам под ноги,
под руки, под горящий юный взор,
хоть всё - гласило о конце дороги.
Растительность не то, чтоб зеленей
и шелковистей ощущалась глазу,
а просто в холода, в дожди о ней
мы забывали далеко не сразу.
Не сразу к изумрудному ковру
вернуться вновь желанье нежной кожи
остыло. И едва ли я совру,
как нам казалось, что нас ждёт он тоже.
Не столь поспешно неба синева,
что отражалась тайной в наших душах,
с печалью становилась не нова
ни в днях, текущих ныне, ни в грядущих.
Мы упирали взгляд не в потолок, -
вонзали в небо без команды "вира!"
Казался синий страшен и далёк
над всею суетой земного мира.
Потом мы стали взрослыми. Трава
и цвет небес утратили значенье.
О, молодость, как ты была права,
что так бросалась в преувеличенье
всего и вся! Шагавший подле нас,
бежавший рядом, добегавший первым
загадывал добра на целый класс
по одуванчикам, пушистым вербам.
Мы все гадали. Был ребячий ор
такой, словно за дичью гналось племя.
Но кто ты, той поры бездушный вор?
Я не поверю, что ты просто время!
Я не сочту истории конец
счастливым: он свершился странной сделкой,
подделкой, где берёза и скворец
на ней являются моей сиделкой,
где совершенно всякий человек
тебе родной до первого полёта
наверх и резко вниз. И краток век,
чтобы на взлёте вдруг осмыслить что-то;
и так огонь первоначальный наш
покорно гаснет в холодящих струях,
что если выкушать из этих чаш
мне поднесут, - я просто разобью их.