Анри Коул (1956) - американский поэт
Сегодня нет солнца, за исключением
жёлтой грудки зяблика, и всё же мир
кажется безупречным.
По ту сторону пролива сплошная
серая пелена,
паром рассекает глубокие воды,
наши маленькие моторные лодки
ударяются о причал.
День заканчивается, как и любой
другой и в этот час человеческих перемен
даже у холериков поднимается настроение,
и если жизнь в чьих-то мечтах
делает нас мягкими, то я такой и есть,
выплёскиваюсь из лёгких, как зелёная
весенняя слизь.
Мой друг, отдыхающий на кушетке,
наполняется воспоминаниями,
пока верные июльские ласточки
выписывают над ним восьмёрки,
прыгая с заострёнными крыльями
и раздвоенными хвостами за спелыми
вишнями, которые он им бросает,
а затем, резвясь, взмывают
ввысь, сплетая перья-зонтики,
чтобы облететь
высокую, воздушную колокольню.
На мой взгляд вишни образуют кору
головного мозга моего друга,
напоминающего бесконечное ожерелье ,
а ласточки распутывают розовый шнурок
мозжечка.В шестимесячной стадии ремиссии
его организм под новокаином
и облучением,
он дрожит, изможденный, когда птицы
разворачивают его.
Жар раннего вечера бросает нас обоих
в холодный пот.
В мгновение ока к нам мог бы явиться Гавриил,
как к Марии, возвещая о чудесном событии.
Но его нет.
Лилии трубят в свои трубы,
наша голубка высиживает
яйца, а хамелеоны окрашивают свою кожу
в сумеречный цвет.
Период полураспада может быть углублен целым,
посылая сигналы шестым чувством, словно
беззастенчивый юношеский взгляд
яснее всего видит другую сторону.
Ломтик лимона, закрученный спиралью
в ледяном чае,
вновь появляется последний хрустальный
луч солнца, и новое бесконечное зрелище
захватывает нас,
как яркая вспышка в конце зимы.
Началось ли это странное электрическое
видение умирающего?
Дай мне руку, друг.
Приходите посмотреть, как прибывают
путешественники.
Под ленивым, обанкротившимся небом
их мир наполнен радостью,
от которой впадают в транс
даже чайки над серебристым паромом.
A Half - Life
There is no sun today,
save the finch's yellow breast,
and the world seems faultless in
spite of it.
Across the sound, a continuous
ectoplasm of gray,
a ferry slits the deep waters,
bumping our little motorboats
against their pier.
The day ends like any day,
with its hour of human change
lifting even the choleric heart.
If living in someone else's dream
makes us soft, then I am so,
spilling out from the lungs
like green phlegm of spring.
My friend resting on the daybed
fills his heart with memory,
as July's faithful swallows
weave figure eights above him,
vaulting with pointed wings and
forked tails
for the ripe cherries he tosses them,
then ascending in a frolic
of fanned umbrella -feathers
to thread a far, airy steeple.
To my mind, the cherries form an
endless
necklace -like cortex rising out
of my friend's brain, the swallows
unravelling the cerebellum's pink
cord.
In remission six months, his
body novocained and irradiant,
he trembles, threadbare, as the birds
unwheel him.
The early evening's furnace casts
us both in a shimmering sweat.
In a wisp Gabriel might appears to us,
as to Mary, announcing a sweet
miracle. But there is none.
The lilies pack in their trumpets,
our nesting dove nuzzles her eggs,
and chameleon color their skin with
dusk.
A half-life cab be deepened by the
whole,
sending out signals of a sixth sense,
as if the unabashed youthful eye
sees clearest to the other side.
A lemon slice spirals in the icy tea,
a final crystal pulse of the sun
reappears,
and a newer infinite sight
takes hold of us like the jet of color
at the end of winter. Has it begun:
the strange electric vision of the
dying?
Give me your hand, friend.
Come see the travelers arrive.
Beneath the lazy, bankrupt sky,
theirs is a world of joy tracing
even the gulls above the silver ferry.