Юному поэту
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее — область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Юноша бледный со взором смущенным
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставлю поэта.
Валерий Брюсов, 15 июля 1896
40 лет под градусом поэтического вдохновения. Кто бы думал! Много воды утекло, но я помню те первые мгновения, которые направили мои мозги на путь поэтического беспредела. Творческого начала мне и без того хватало. Я рисовал, читал, выписывал не меньше десятка газет и журналов, вырезал из дерева, посещал радиокружок, фотокружок, театральный кружок, ежегодно успешно поступал в художественную школу, но не мог ее посещать по причинам далеким от искусства. Я посещал секцию лёгкой атлетики, секцию конькобежного спорта. Собирал марки, значки, растил кактусы и ещё какие-то цветы. Самостоятельно делал ремонт в своей комнате, в ванной комнате. Я слушал советские рок-группы. «В моей душе осадок зла и счастья прежнего зола…» (гр. «Воскресенье»). Вырезал лезвием на руке имя любимой девочки Лена. Мой друг Слава, тоже вырезал Лена. И мы показывали друг другу, у кого, как получилось. Кого любила Лена, мы так и не узнали.
А тут Крым, море, солнце, пляж, возрастные биохимические перемены. Девочка Анджела застенчиво улыбается мне, отворачиваясь. Так хочется запеть «Яхта, парус, в этом мире только мы одни…» (Валентин Стрыкало). За две недели я так с ней и не заговорил. Когда мы выбирали место на пляже, я всегда старался пройти ближе к ней, чтобы услышать её голос. Так я узнал её имя, услышал его из уст её мамы. Но пришло время, и мы с мамой и её подругой последний раз шли мимо нашего пляжа. Я всё оглядывался и оглядывался: мы смотрели друг на друга, пока меня не унесло такси. Мы прощались навсегда. Какая печаль!
А девочка Лариса тащит меня в море доплыть до буйков, до утра мы сидим и под звёздами и всё болтаем и болтаем. Я пытался. Но так и не поцеловал её. Мы расстались один раз, но тоже навсегда. Были письма. Фотографии. Всё. Какая печаль!
Вот оно – настоящее! Но пришло вдохновение и печали стали стихотворениями. Всё, с мозгом было покончено и, как выясняется, навсегда, по крайней мере, уже 40 лет. Смешно.
Первая любовь
Ларисе
Я взор пускаю в небо свой,
И вместо звёзд передо мной
Очей твоих незримый свет
Мне душу слепит, и на век
То скован в лёд, то талый снег,
В свои ещё семнадцать лет.
И в сказке новых чувств моих
Растаял Крым! Для нас двоих?
И море прочь! И солнце прочь!
В прохладную мне душно ночь.
Ты так была ко мне близка,
Но лишь сверкнула, как блесна.
Быть может, жизнь я проведу,
Когда дни юные уйдут,
С другою милой и одной?
Но никакая толща лет
Не утаит в душе мой свет,
Рождённый первою звездой.
1984 г., Крым, г. Солнечногорск
А на занятиях по литературе Лариса Викторовна рассказывает, что первая любовь есть лучший повод для стихов и, если такое случилось – пишите. И объяснила, как.
У меня сохранилась папка с первыми перлами. Это слёзы. Если мне нужны слёзы, то я её открываю. Это одна из первых. Первые в своё время чудесным образом отправлялись в мусорные баки. В них, вероятно, не слёзы, а рыдания! Если девочка Лариса осталась, то девочка Анджела канула вместе с рыданиями. Иной раз, думаю оживить эти милые первые неясные чувства, ибо, как сказал герой кинофильма: «Невыраженные чувства никогда не забываются» (к/ф А. Тарковского «Ностальгия»).
Первая любовь
Ларисе
Первая муза приходит с любовью первой.
«Ах!», будто «Эх!», прозвучит, вспоминая… море…
Помнишь взрывные горячие струны – нервы.
Ты не коснулся и сердце стучало: горе!
Сердце стучало, и ты достучался… музы.
Как бесподобно: несчастье любовью сушит;
Сердце любовью несчастье терзает; узы
Памятью тянутся, соединяя души.
Миг вожделенный останется только чувством.
Ты благодарен, что пишешь и так взволнован.
В грёзах своих утопаешь, встречая чудо –
Знанье прекрасное: муза придёт с любовью.
2004 г.
Лариса Викторовна, вы оказалась правы на все сто! Но не сказали, как заткнуть этот фонтан?! Я, лично, уже давно смирился, но кое-что позволяю себе в этом направлении. Я делю поэтическое вдохновение с рисованием, инсталляциями, фотографией и прочая, и прочая. Я всё перечислил в начале своего повествования.
Можно подумать, что я о чём-то сожалею? Что вы! Не будь иных дел в нашей жизни бренной, я давно бы уже пророс в стул и кормил бы не стихами, а желудями свиней. «И только искусство парит в лета!» (Поэт «Без тени лести…»).
«Я будто бы и без забот:
Когда есть ручка и бумага.
Для моего сейчас уклада
Других не сыщется работ.
Есть вдохновенье – есть награда».
Письмо (По пиршествам былым, мой друг…), 1988.
Себя нельзя не принять! Не всегда это выгодно, не всегда уместно, не всегда легко. Вопрос, конечно, дискуссионный. Прошу любить и жаловать – я сказал себе! А как много синего пламени за спиной! Смешно. Но если кончаются чернила…
Как ужасно,
Когда кончаются чернила.
Кажется – кончаешься ты,
Растворяясь в пустом листе.
Это рвущиеся струны у Паганини,
Это на бумагу кровь Есенина.
1992 г.
Бродский написал, что поэт есть орудие языка и он прав. Ну куда мы против языка, когда мы состоим из него? Даже больше того: мы для языка являемся сырьём.
Поэзия
Занятие – слова перебираю.
Мозаика на плоскости листа.
Игра и труд, как свет и тьма. Терзают.
Мозаику берут глаза, уста.
А геометрия известной формы
Лишь ветхий облик. Мысль теснит кафтан.
Бумага, кровь, чернила – лишь платформа…
И твой фонтан всю жизнь не по годам.
И ты же сам, как сахар в горьком чае,
В мозаике всецело растворён,
Как часть уж сотворённого вначале,
Процессом растворенья упоён.
Без лика истины, без правды тени,
Лишь путь и время, Макоши шитьё.
Рассудок, воля, страсть, печаль и гений –
Мозаики природное сырьё.
1996 г.
Однако, я вот сейчас напел: «Дороги, которые мы выбираем, не всегда выбирают нас» (гр. «Ундервуд»). Ну, что же. Я прошёл мимо больших залов, трибун, издательств. Но прошёл, как поэт, прошёл, как и было задумано первой моей любовью. Какая печаль!
Поэт
Сидящий в ящике поэт безчестен.
Тяжёл твой гений, но несёт он благость…
Чей замысел, чья воля, счастье, горе?
Склонись, прими. И крылья ты расправишь.
Не надо строить лодку в царство мёртвых.
Конца не будет отведённой доли.
Венок забвения не станет тесен.
И знанием природы верить в слово.
Труби поэт, ты воплощаешь время.
1996 г.
Первая любовь (3)
«Невыраженные чувства никогда не забываются».
К/ф А. Тарковского «Ностальгия»
Тобой я болен столько лет,
И день, и ночь ты предо мной.
Я был влюблён. Любил ли, нет…
Но память тёплою волной.
Но истина знакома нам:
Что чувств невыраженных пыл
У нас забыть не хватит сил
В любом краю, хоть здесь, хоть там.
А может нужно утонуть
В пленяющей собою власти,
И всем печалям дать уснуть,
Предавшись сладостной напасти?!
И, чтобы этот мой удел –
В мучениях гореть напрасно,
Как лист осенний улетел,
Оставив небо грустно-ясным?
За эту страсть не осуди,
Но будет очень, очень жаль,
Что не скажу во сне «приди»,
Забуду вдруг мою печаль.
1989 г.
Так с чем я пришёл к этому сроку? Какой багаж я оставляю за спиной? Я написал о любви, о разлуке, о друзьях, о родителях, о дочерях, о родине, о своём городе, о бедах и радостях, о себе любимом не забыл, посмеялся. Я отдал почести Мельпомене! Всё это так, на вскидку. Отбирать зёрна от плевел не самая важная задача, для этого есть другое время и другие человеки.
Мне помогали многие. А как иначе? Русская поэзия и литература – как всё вместить то?! Запад. Как любил Байрона! Гёте, Герберт Уэллс, Сомерсет Моэм, Джон Голсуорси… Это предложение для любителей литературных ребусов. «Страдания юного Вертера» несут «Негасимый огонь», в котором и «Луна и грош», а значит, не мне писать «Конец главы». Ответил.
Я уверенно говорю, что всё только начинается! Но не с первой любовью, не с десятой, но с последней! А ты гурман... Какая печаль!
Но меньше слов, а больше стихов! Далее, по названному списку выше. Что уж выбрал! Уж выбрал. Я ли? Смешно.
Роскошь (о любви, поэзии и музах)
Маше
Есть роскошь большая – стихотворения.
А в присутствии у наших полов трения,
этой роскоши радуются небеса!
Откуда я знаю? Не знаю и сам.
Нашептал кто-то, накрутил, напел.
И в этих вопросах я сведущ и смел.
Мои музы у меня на коленях, воркуют,
прославляют любимых и одну шестую.
Кифара не умолкает, я старый поклонник.
Меняю правила, оставаясь традиционным.
Что ни муза, то вторая повитуха.
С тех пор и входят ко мне без стука.
Мои музы у меня на коленях, меня утешают.
А одна даже там, где другие мечтают.
Она, последняя, однозначно, дар,
на прелести её направлен радар.
Моё вдохновение лоснится на ней.
Закончились блуждания, нет миражей.
Отец называл мою маму крошкой.
А моя ластится ко мне кошкой.
И я наглаживаю её до всплеска
нашёптывая очередную любовную пьесу…
Не будет постель у нас жёсткой,
будет стихотворений моих роскошь.
2021 г.
Разлука ли?
С.Б.
Разлука ли? Всё заданным путём.
Лицо к лицу предстанет как-нибудь.
Живём, стремимся, любим, чаще ждём.
Как ни крути, но каждому свой путь.
И наша ересь истин прописных
Давно банальностью лежит в строках,
А во сердцах нам не найти иных.
Постигнув мудрость, кончишь в дураках.
Благословен, кто честным был в пути,
Кто видел свет от данного креста.
Разлука ли? Разлуку не суди.
За трепет душ благодари лета.
1994 г.
Письмо маме
Как ты, мама, поживаешь,
В злой ночи и злую стынь?
Сын единственный, ты знаешь,
Не забыл твою теплынь.
Часто он, когда заводит
Ветер шумный хоровод,
От стены к окошку бродит,
Забывает стрелок ход.
И, покрытый ржавым светом,
Не отключит лампы он:
Вспомнит, был незрелым шкетом…
Детство – улетевший сон.
Не казни меня за радость
В вечера на мой отъезд,
Это соль, но это сладость,
Это жизни первый срез.
Но, бывает, я устану,
Печь остынет, не шумит,
Сняв очки, к окошку встану,
И тогда во мне горит,
То желание земное,
Представляю, как дитя,
Что вернулся в дорогое,
И, целуюсь с ним, шутя.
1988 г.
Садовник
Доченьке Полине ко Дню Рождения
Я помню, как мой садовник старался при посеве.
Но уже некто всё сделал и семя росло во чреве.
Но это не умаляло наших родительских инстинктов.
И мы к рождению узнали о Его чудном финте.
Старались к новому году, а получили к осеннему злату,
не спасли премудрости и хвалёный латекс.
Но корабли разошлись, прошлое покрыто мхом,
и даже важное выглядит глупым небрежным штришком,
кроме мгновения, когда в окне родильного дома
видел тебя, думая гордо: а я – не промах.
На мою ли славу, мира отработал мотор и поршень?
Меня стало как будто больше.
Допекали её на печи, как блины на плите,
бабушка, ещё не стара, догревала её на животе.
И неслась, как по глади речной своей чередой
жизнь на счастье и дело отмеченная новой звездой.
И во все времена я шепчу ей вслед: будь!
Помни, мы сосали одну грудь.
2021 г.
Большая Земля
«Дым отечества сладок.»
Гомер
«Столетья грозно протекут, –
И не пробудится Россия!»
Н. М. Языков
Да кто ж тебя, мной почитаемый поэт,
Заставил написать такие строки,
Что будто горечь нам сулили боги,
И что Отчизне нашей не уйти от бед?
«Нет, худа, без добра» – ты знал об этом?
Элегии дал жизнь, как вынес приговор.
Какая муза, и каким же светом
Уверила тебя увековечить вздор!?
Но лик самодержавного престола
Неверие вложил в твой вдохновенный труд.
И твой язык не остерёг глагола
От облика апофеозных мрачных груд!
Ты прав, поэт, любой исход возможен,
Не всё достойно из того, что мы вершим.
Но эпилога вынут меч из ножен:
Быть на Большой земле трагедиям большим.
1991 г.
Гумилёв, Франкл, Норильск
Лев Николаевич, думал, умрёт,
и сочинял свою новую книгу.
Но если кровь превращается в лёд,
значит, партийцы кидают вам зигу,
значит, не миновать нам блицкрига!
Доблестью не искупить трудовой…
Но претворяли сидельцы задачи…
И безнадёжность внушая, конвой
толкал обречённых на самоотдачу!
Выдумывал Франкл защитные патчи.
Как изыскать в тех страданиях смысл?
В честь каких дел будет памятный камень?
Сгинули тыщи! Но город нам вышел!
Мы гордо плывём в замороженной драме.
Он горек, чудесен, живуч и рекламен.
Мощностей шум нам не станет духовней:
стоны – не звоны, тем паче, не тонны.
Лев Николаевич! Трудоспособный
работает пассионарий упорный.
Так вейтесь нам флаги, трубите нам горны!
2020 г.
Да как бы, что
Да как бы, что ни завелось…
Амбициозность суеты.
Мы пьём за то, что не сбылось.
И пошлый мир. Приемлешь ты?
В стихах. Всё в них. Зачем? За что?!
Обычных дел веретено.
Всё вверх. Полёт. Но всё не то.
Всё кругом. Всё предрешено.
Прими. Будь счастлив. Не вступи…
Циничность трезвого ума.
Вино. И образ долепи:
Всё мир, всё жизнь, тюрьма, сума.
1996 г.
Слава
Я частушки накропал
Как отчаянно случайно
Их приём необычаен
Я негаданно поймал.
Будь расслаблен и покоен,
Был бы твой Пегас пристроен!
Нам частушки тоже речь,
Накропал? Так будем жечь!
Я частушки не спеша,
А стихи не популярны,
Мы со славою полярны,
Пишем в стол без барыша.
Будь расслаблен и покоен,
Верим: славы ты достоин!
Нам частушки тоже речь,
К чёрту славу, будем жечь!
То послал мне бог богов,
Бог людей и разных тварей.
Кто из плоти, кто из стали,
Славны все в дыму веков!
Будь расслаблен и покоен,
ты уже трудоустроен
Уважай свой милый труд
От него не реже мрут!
Славен тот, кто славен и
К счастью, к горю – время правит,
Рано ль, поздно ль, да расставит
Точечки над старым «i».
Будь расслаблен и покоен,
Твой философ тоже воин.
Пусть наводит в строчках лоск,
И не пудрит людям мозг!
Космы, разбросав вдоль плеч,
Я сижу, пишу о главном…
Всё тщета! Да было б славно!
Рви меха народ развлечь!
Будь расслаблен и покоен,
ты подчас совсем не строен
Нам частушки тоже речь,
Накропал? Так будем жечь!
1996-2022 гг.
К Мельпомене. Памятник
«Искусные речи – сила твоя»,
«Увековечь имя свое, снискав любовь народа своего».
Поучение гераклеопольского царя, своему наследнику, Мерикаре (пер. Коростовцев М.А.).
«Exegi monumentum aere perennius» (Я памятник воздвиг прочнее меди),
“Ad Melpomenen” Древнеримский поэт Квинт Гораций Флакк (65 — 8 гг. до н. э),
«Все мы —
живые памятники своему роду».
«Памятники» Владимир Бурич
«Узнают обо мне в России необъятной
Лишь те безумцы, чей мне сродствен странный дух».
Г. С. БАТЕНЬКОВ, 1856
Памятник чувства и мысли – это слово,
ни золотом, ни серебром, так оловом
грудь выжигает, а это даже не ломка,
это проклятие, если не дар потомкам.
Если CD разложится и пергамент сгниёт,
Так может Слово молва пронесёт, донесёт,
как в ножны вложит в слухи, в сказки, в приметы.
Не верим, смеёмся, но любим же мы легенды!
Святые говорят, что Слово свято, пионеры
говорят, что в слове – сила, а прочая серость
класть хотела на тех и других: хлеба
и зрелищ просит, как просила у царей и неба.
Слово, несмотря ни на что, наполняет историю,
на разных языках, наречиях имеет аудиторию.
Но имеют и слово и словом имеют массы,
из последних, делают фарш, отбивные, колбасы.
Всем, кто умён, кто у власти, кто просто по службе,
даёт по желанию Слово, запросто и по дружбе.
И только гений страдает над словом страстно…
Но слово для многого и многих бывает опасно:
федералы, партийцы, дятлы, слепцы и мыши,
плюс конъюнктурщики, графоманы – на гения – тыщи!
И Одна шестая, как один мавзолей для букв,
из которых строится нечто с помощью рук в
тетрадях, в блокнотах, на ладонях, в памяти и в уме,
создающее времени, мне и стране моей реноме.
Создал ли Мерикара памятник из любви ближних?
Но самое важное зачастую в строчках нижних…
И то, что в руки не взять, то – крепче меди,
чугуна, стали, спирта, сна и даже плети.
И то, что жизнью рождается, в памятник превращается,
но что не могут исковеркать дети, то временем разрушается.
И горят рукописи – всему своё время. Враки,
что от Толстого больше тепла, чем от туалетной бумаги.
От огня зависит блеск в глазах и онемение языка!
но у того, кто жжёт книги, пусть отсохнет рука.
Слово не воробей, но поистине времени лик,
который из уст в уста, глазами, ушами несёт язык.
Ты ли, Муза, переводишь созерцание в слово?
Но добавлю: течёт из гортани горячим оловом!
И отвес плотника – памятник математическому маятнику.
А памятник счастливому времени – отсутствие памятников.
Скатываясь в драму, цепляюсь за подол твой Мельпомена,
ибо я, как часть целого несу твои знамена.
2010 г.
Стих мой
Стих мой, как лотос,
Чудом распустившийся
На одном
Чудом уцелевшем
Болоте.
На болоте с холста реализма,
На живописном,
Старом,
Забытом
Или неведанном вовсе.
И он, красив, как луна,
И, как луна, печален,
И, как луна,
Освещает своё мерное кваканье,
Превращаясь в звезду.
1990 г.
В завершении своего опуса хочу обратиться к поэту, чьё стихотворение я вынес в главный эпиграф. Время покажет, какого ты оставил поэта, но заветы твои не тлеют. Да будет так.
Андрей Плахотников, январь, 2024 г., г. Курск.