…
Когда ты похож на разбитую ванну
с обзором на чёрную плесень,
и кажется, будто в сливе кровавом,
вращаясь, скрывается песня –
твой голос, расчерченный сотнями букв,
уходит жидкой спиралью,
и даже стиральной машинки гул
не может увлечь его в спальню,
тебе остаётся только встать
и взяться за тряпку и швабру,
развесить бельё и высохнуть дать
носкам и игривому шарфу,
кусая губу, напряжённо гадать,
глядя на жирные пятна,
отправить кружиться шарф опять
и штопать носки на пятке.
…
Когда твоё тело похоже на гладь
учительского смартфона,
и, кажется, в слово умеешь стрелять
во имя проверочного слова,
и вот они вместе составили ряд
корней безударно-дырявых,
из каждого пропуска слышится Град
и крики убитых завалом,
тогда ты встаёшь и сквозишь на свету,
и снова учительским тоном:
«Достаньте тетрадку, конечно же ту,
что мы все забываем дома,
поставьте дату, что стала табу,
и “Классная работа”,
спишите слова, закрыв пропуска
необходимыми буквами» –
а дальше ты смотришь, как каждый из них
ручками тычет и тычет,
и знаешь, что ты для них – проводник,
и сейчас в твоём теле пишут,
тебе остаётся только встать
и взяться за нитки и марлю,
скрипя зубами, скорей зашивать
свои забавные раны,
растеряно думать, а проще – гадать,
как сделать ещё заплатку,
и к этому тексту вернуться опять,
и штопать носки на пятке.
…
И вот ты с носком один на один,
унимаешь дрожащие руки,
а кто-то с ухмылкой глядит со спины
и печатает эти буквы.
Тебе снова одиннадцать, ты не рождён
или только маячишь в планах,
твоя мать сидит и мучительно ждёт,
когда чудо случится и травма.
Этот жёсткий, шершавый, предательский шов
будет чувствоваться в каждом шаге,
а потом разойдётся, и твой расчет
вновь окажется дикой швалью.
Но и ей остаётся просто встать
и взяться за дыры и пятна,
наморщив лоб, без конца размышлять
и штопать носки на пятке.