Проснувшись сегодня утром
в своей бытовой круговерти,
я вдруг осознал,
что смертельно устал от смерти.
Бог смерти к ней чувствует отвращение. Я размышляю об этом день ото дня.
Ничто сильнее разочарования не ранило прежде меня,
даже Геракл с его разящим копьем, даже летящие в спину ножи.
Это все можно еще пережить.
Не ранили ни Асклепий, с чего - то решивший вдруг оживлять моих мертвецов,
ни сами мертвецы, порой чуть ли мне не плюющие прямо в лицо.
Мне надоело слушать изо дня в день вопли страдающих в соответствующей реке;
мне надоело, что по душам здесь как и тысячу лет назад не поговорить ни с кем;
гулять по лотосовым полям
со своей злой трехголовой собакой, которая загрызет.
Даже если ты уже умер, вообще не факт, что тебе повезет.
И моя трехголовая злая собака приносит мне чью - то крестцовую кость,
и я говорю:
- Что за беспредел, Цербер?
Меня пробирает злость.
- Цербер, это же надо быть таким дураком!
Старший брат очень злится, когда приходит в Аид за мертвыми и находит их не целиком.
Цербер, конечно, меня не слушает, он занят поиском новых костей.
Живые остерегаются смерти, а смерть - незванных живых гостей.
Моя любовь вернулась обратно наверх, ей наскучил этот надсадный не утихающий вой, этот треклятый мрак.
Можно увести женщину из жизни, но к сожалению не жизнь из женщины,
и нужно думать своей головой.
Так что скорей это я дурак.
Я хотел ей сказать на прощание: «Ну постарайся там полюбить меня»,
но ничего не осталось на моих губах кроме ее теплого имени.
И есть ужасная мысль: вероятно, она спит с другими.
Теперь она издевается. Присылает мне письма, и в каждом есть строчка: «Как там дела дома в аду?»
А я борюсь с соблазном ответить:
«Половина ада всегда в смятении, половина ада всегда в бреду»
или же еще лучше: «Мне стало больно, тоскливо и пусто, я здесь нигде тебя не найду».
Я иду к Стиксу. Мой друг по несчастью Харон в своей лодке как раз спускается по реке.
В лодке мертвецы - дикий ужас в их грустных глазах,
и монеты на языке.
Что на эти деньги купит Харон, весло сжимающий жадно в руке?
Я смотрю в мертвые лица,
и я прекрасно их изучил, я знаю их наизусть. Их глаза
полны трусливого вязкого страха.
Их мысли: «Я никогда не вернусь назад».
А я повесил на берегу плакат:
«Добро пожаловать в ад!»
Лодка прибывает, мертвецы в печали разбредаются на века.
Я хочу туда, где есть звездное небо
и густые перистые облака
и где на рассвете ласкает берег
океана трепетная рука.
Только так понимаешь -
невозможно любить вполсилы,
как нельзя умереть слегка.
И я говорю:
- Харон, дорогой мой друг. Я устал. Займи мое место, а меня отвези назад.
Но старик отвечает:
- Извините, хозяин, на ваше имя обратных билетов нет.
Чему я удивляюсь?
А ведь это и правда ад.