___________________
Из цикла
"ОТ ПОЗНАНИ ДО БРЕСТА" (1986)
___________________
ЛЕВ ГУНИН
СТИХИ
РАЗНЫХ ЛЕТ
избранное
Стихотворения, сборники, циклы
Памяти моего дорогого брата Виталия
ИЗДАНИЕ 2019
© СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ, переизданы в 2019.
______________
Возможны ошибки в передаче текста везде, где использована автоматизация. Тем, кого интересует творчество этого автора, можно порекомендовать альтернативную версию (с обложкой, иллюстрациями, авторской вёрсткой) -
В это собрание вошли избранные стихотворения разных лет. Если нет географической ссылки, то, как правило (это касается стихов 1970-1991), стихотворение написано в Бобруйске (Беларусь). Разножанровость, характерная для автора, и очень разные (по тематике, по образности, по типу) стихи в одном цикле или сборнике: это - широкий охват явлений, "вариантность личности", артистическая "смена" персонажей "первого лица".
______________
Цикл, где переплетается общее и личное, социальная, психологическая, философская и пейзажная лирика, страны и времена.
__________________________
1. СЧИТАЛКА
2. на пороге на дороге (…)
3. ПЕСНЬ ЧАСОВЩИКА
4. ВСЕГО 14 ЛЕТ НАЗАД
5. ЕЩЁ НОЧЬ
6. МИССИЯ
7. ИСКУШЕНИЕ
8. ПРАВО
9. ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР
10. ГЕРМЕС И АФРОДИТА
11. чёрное скопище разных нездешних причин (…)
14. Откроется окно. Проникнет взгляд (…)
15. подобие подобия (…)
16. оранжевое яблоко в окне (…)
17. За окном зима, и узор ветвей (...)
18. субботний день (...)
19. падает капля (…)
20. если б я верил в бога (…)
21. отчего в декабре мне всегда неуютно дышать (…)
22. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ
23. долети до первого каскада (…)
24. ночь полна (…)
25. не останется капли (…)
26. брошено тело в кровать (…)
27. в голубой тёмно-синей долине (…)
28. вода в воде: глаза в кромешной тьме (…)
29. на глазу повязка (…)
30. СОДОМ И ГОМОРРА
_____________________________
Лев Гунин
Из сборника
ОТ ПОЗНАНИ ДО БРЕСТА
(OD POZNANIA DO BRZESCIA)
Стихи 1986 года
СЧИТАЛКА
Рёв самолета. День.
Синей машины тень.
Встали дорогой львы.
Лица твердят: "Увы".
Есть на траве трава.
В мареве красных два.
Белый халат. Колпак.
Рамка тебе не враг.
Серый приёмник. Руль.
Звуки речей, как нуль.
Синий капот. И герб.
Молот на нём и серп.
Падают вниз два льва.
Снова "один" - трава.
Глаз разряжён и пуст.
Слышится кости хруст.
Ветер гранит стекло.
В мире бессмертно зло.
Слово как камень: "Есть!"
В цифрах вам будет месть!..
Январь,1986.
* * *
на пороге на дороге
на туманной вышине
ждёт грядущее немногих
поджидая их во сне
повторится то что было -
то что было в первый раз -
словно холодом могилы
непривычного обдаст
нет пути назад оттуда
ничего не изменить
лишь колодец вместо чуда
и туманность вместо лиц
даль клубится серой дымкой -
миражом метаморфоз -
жизнь навечно сделав зыбкой
время как апофеоз
раз дошёл до этой точки
два пути припасены:
гибель бренной оболочки
или вечный вкус вины
если сердце разорвалось
но живётся как всегда:
значит жертвы было мало
и не избежать суда
или кто-то из любимых
жизнь свою уже отдал
чтоб сразиться т у т могли мы
за туманный перевал
Январь, 1986.
ПЕСНЬ ЧАСОВЩИКА
я маленький и вёрткий часовщик
я - Центра несменяемый денщик
в моём глазу монокль для часов
наследие прочитанных веков
в моём окне - толпа
и каждый день
за мной не замещаемая тень
за мной живут уютные мальки
пружины
гайки
крышки
и кульки
в моём углу всегда тончайший звон…
летит карета с куклой под уклон
стоят ****ушки с мушкой на губе
филонят грузчики
безмолвствует ГБ
и легаши-менты гуляют тут
и на асфальт заплёванный плюют
всё что предел - имеет бледный вид
мне часто - очень - задница болит
на боль в заду слегка зудит язык
вот потому-то я и часовщик
и завтра - думаю - уже под вечер - снять
из тех - престижных - фирменную ****ь
с которой спал законченный пижон
из дома с флагом...
- Беня! Выйди вон!
Март, 1986.
Лев Гунин. Варшава. Лето, 1988. Фото Виталия Гунина.
ВСЕГО 14 ЛЕТ НАЗАД
Туман одел квартал. Молчат дома.
В их окнах чья-то жизнь цветёт геранью.
И - облачком - дух комнат: бахрома
дыхания - из ставень щёлок данью.
Дворы под сизым флером тишины.
И воздух свеж, и тротуаров лето.
И вспыхивают фонари одни,
без окон, отгороженных от света.
И мыслей нет. И улицы пусты.
И хочется, чтоб время не бежало.
И хочется, чтоб новые кресты
на кладбище оно не рисовало...
Март-Апрель, 1986.
ЕЩЁ НОЧЬ
Невидимая, скрытая мягкими
изгибами ткани,
темнотой очертаний,
слившаяся с фоном (действительно ли
она существует?).
Грузная, неподвижная, со спицами в
угадываемых руках,
застыла глыбой
в окне печали.
Золочёные спицы
отдельно от рук
вяжут связь обречённых
на то же инстинктов.
Капли распада в глазах
блестят бусинками слёз на чёрных веках.
И румяна слов крысиным помётом -
отметины на её лице.
А если нет у неё лица - истлевшие травы
пучками сплетений
вЕками наметят контуры её форм;
и только блеск спиц
среди неподвижной черноты марлевых паутин
выдаёт движение нереальной жизни
на игрушечных склонах гор с игрушечным серпантином.
Сентябрь, 1986. Бобруйск.
МИССИЯ
(из книги стихов "Сопредельности")
моей жене Алле
Сквозь дебри страха и чащобы зол
я прорывался, становясь похожим
на тех, кто в этих дебрях жизнь провёл.
Моя пятнистой становилась кожа,
и панцирь, весь зловонный, покрывал
мне тело, для которого был - ложе.
И стал я заскорузло-неуклюжим.
И навзничь я лицом к земле припал,
как сонмы тварей, лицеземных тоже.
И вот я здесь. Я много повидал.
Но даже здесь угольями теплится
под серым пеплом то, что я узнал -
опасный груз, каким не поделиться;
угар дорог; в окне мельканье шпал;
и хищный, но пугливый взор лисицы...
...я в крепости своей. Среди начал
совсем других.
Но почему мне снится
чужой район - и рельсы, и вокзал,
и улицы кусок, и эти лица
с печатью силы злой, и в их глазах
ветвятся змеи, как мой дух ветвится?
На насыпь что-то поднимает в снах
мои глаза, и где-то поезд мчится;
хочу бежать - но гири на ногах...
Глаза открою - тишина. И длится
спокойный ход тугих минут: везде;
и преданность знакомая разлита
тут в воздухе самом, и страх в узде
тяжелых камней разума, и руки
уверенно молчат в родной среде...
Во всех предметах - эликсир поруки
за остальных, защита и удел.
Броня святая от угрозы внешней.
Я смыл с себя остатки грязи той,
налипшей среди вылазки успешной
в чудовищный и жуткий мир иной.
Но в забытьи буравы сверлят мозг,
и ужас силы мощной, неподвластной
связует, как приснившийся мне мост -
где поезда сквозь плоть мою - с опасным
и тёмным чем-то.
И побег не прост.
И власть его обходит расстоянье,
и стены от неё не защитят.
И никакое солнечное знанье
тьмы не рассеет прущей из засад.
И перед злобным, крепости воздвигшим
до облаков, железным царством вех,
мирок мой беззащитен, как без крыши -
стотонной силой сломанный лемех!
Но, в землю опуская, где есть камни,
свой плуг - я всё же пашню проводил,
и пусть случайность, но она дала мне
защиту среди зла, где я бродил
так долго невредимым и недавним.
И - пусть объятый страхом и тоской
под окнами свирепых цитаделей -
я совершал намеченный путь свой,
я невредим, я доходил до цели,
немыслимо усталый, но живой.
1986, Варшава - Вена - Бобруйск.
ИСКУШЕНИЕ
чёрные рясы
красная роза
в глине увязли
кареты колёса
плоть против воли
ум против тела
ряса от крови
вся почернела
роза от ночи
вся распушилась
капля источит
камень постылый
тело исколют
розы шипы
мудрости очи
слепы... слепы...
Ноябрь, 1986.
ПРАВО
право правами направлено в правильность русла
сильный всесилен вселенски по форме и устно
своды законов немые утёсы бумаги
своды небесные грязью чернил замарали
ставит на стол стволовые столбища закона
властью властителей и факультетом учёный
чтобы бесправных бессильных и слабых короной
вбить в это дерево кафедры белой вороной
юный де юре юрист юркнет в юрский период
где неподвластен законам карающих игу
старый как мир представитель простого народа
словно атлант изнывает под тяжестью свода
и на вершине на троне тройничного кода
спит обретённая не обретённой свобода
Ноябрь, 1986.
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР
напоминают кукол в кружевах
накрашенные местные ****ушки
сверкая лаком мчат на всех парах
автомобили… и пивные кружки
на двух ногах толкаются в дверях
толпа огромный палец окунула
в чернильный воздух уличных траншей
разрывы вскриков мчатся как из дула
и каждый хохот будто бы ничей
и тумбы ног грубы как ноги мула
на лицах тень совиной красоты
на лицах сети фонарей вечерних
в груди сердца в которых бьют кнуты
на пальцах блеск колец из темноты
комки надежд и радостей мизерных
и в каждой наступившей тишине -
как пульс покойника - почти неуловимо -
Большая Скука дышит при луне
безмолвно дефилируя под гримом...
песочные часы шуршат в окне
песочные часы - чужая жизнь
на фоне одиночества немого
косящего бесцветным взором вниз
со стен заплесневевших как пепин
в жилище безнадежного больного...
окончен день принУжденных к труду
замок повешен на две створки суток
в каких увязли как в гнилом пруду
компании воров и проституток
всегда готовых к божьему суду
на вешалках и в гардеробах шляпки
портфели куртки пОльта всех мастей
а местные князьки сложили лапки
и в логовах своих дерут свиней
иль дрыхнут повалившись на канапки
и взбит из тел и света ламп бисквит
который все немыми язычками
лакают страстно позабыв про стыд
и утопают с головою сами
в своих же глотках где упырь сидит
и катятся дождём на кожу бёдер
дистиллированные слёзы
и дрожат
на голых ляжках блики
белых вёдер
зеркал отелей в капельках дождя
реальность разрезая как улику
и в зябком сером воздухе гостиниц -
не отплывавших с места кораблей -
годами ждут просительницы в синем
задастые парнишки... но ничей
билет не разорвали в этой тине...
Ноябрь, 1986.
ГЕРМЕС И АФРОДИТА
бегущими стопами метит меркурий места
торгами коммерций обклеив круги мирозданья
и метит губами богини любви красота
свои порожденья свои дорогие созданья
летучих сандалий везде простирается власть
а власть афродиты уходит в уделы психеи
но всё изменилось от алчности нашей сейчас
и хочет гермес свою власть вознести выше шеи
медузы драконы бросают сердца на стекло
всю ночь напролёт препарируя режут ножами
под мёртвым огнём под глядящим из оптики злом
под старшего брата всевидящими глазами
бессильные символы силу свою обретут
и станем преступны не зная про непоправимость
и в клетке не снимут с нас их заковыристых пут
и род человеческий станет придатком Машины
Ноябрь, 1986.
* * *
чёрное скопище разных нездешних причин
ужасными кричащих голосами
моё лицо и может быть мой чин
застившее
подпорками-лесами
видимой сущностью прошлых обличий и слов
стрела хазарская летит всё обрывая
и высота
по-прежнему пустая
меня манит из холода веков
власть вознестись над низинами бренной земли
меня сегодня мучит и пугает
я чую на подошвах мозоли
мне жмут
уже
гермесовы
сандали
нет блага выше всех
и посему
в награду
одиночество и холод
мне боги подарили одному
не утолив
живого счастья
голод
но вопреки всем правам ледниковой зимы
близких своих я сжимая горячие руки
счастьем живым среди хмурых торосов храним
сердцем оттаявшим чувствуя дольние муки
только грозит мне из бездны невидимой ад
за нарушение этих вселенских законов
целя омертой несущей губительный яд
в кровных моих
мне грозя с ледовитого трона
самым ужасным что хляби вселенной хранят
Ноябрь, 1986.
* * *
Откроется окно. Проникнет взгляд
во внутренность вечерних помещений.
И вспыхнет на котурнах ад и рай,
людская сущность в коконе мгновений.
Зарыта мысль под деками полов,
под мебелью, на тонких ножках спящей,
и стрелки бытие перевело,
как переводит взгляд свой зверь из чащи.
Декабрь зарыл полоску под окном,
дремавшую с морозов прошлогодних,
и кровью пахнет красное вино,
и снег шуршит о дом сыпучей сводней.
И цвет холста далёкого милей
(тем, что сберёг живую жизни свежесть),
чем близкий остов суеты людей,
питающийся запахом всё тем же.
В углах застыла серая тоска,
и до утра кукушки спят с квартирах
выскакивая из окошек сирых
сказать "ку-ку", как говорят "пока".
Но и на вялой бледности румяна.
И вспыхнет снег от солнечных лучей.
И день придёт, огромный и ничей -
как небо, как улыбка океана.
Повиснет шар над скованной землёй,
над буднями простых, непосвящённых,
обманывая высшей красотой,
обмазывая охрой скуки склоны.
Застынут - вздрогнув - злобные ножи,
и к вору вор примчится за советом,
и станут мыслью кустики спаржи,
и темнота на время станет светом...
Но смена декорации. И взгляд
на прежний эпизод наткнётся снова,
и снова то же ложе на углях,
и та же мира тёмная основа.
27 декабря, 1986.
* * *
подобие подобия
многословие
не сплю
две ночи я
многоточие
своё и чужое
нас двое
один на двух
зренье
и слух
27 декабря, 1986.
* * *
оранжевое яблоко в окне
напоминает клоуна румяна
пушисты ветви
и повсюду снег
и варежка из правого кармана
кругом на подоконниках перины
с небес летит сыпучих блесток хор
и каждый перекрёсток как с картины
и перекрашен белым каждый двор
шикарна декорация зимы
сквозь улицы с восторгом продираясь
спешу к себе
и окна лёд покрыл
как леденцы на солнце замерзая
и тот же привкус в горле как всегда
когда совсем уж близок зимний праздник
как будто содой прежние года
смягчали свой уход не из приязни
и отраженье собственных шагов
в шагах снежком осыпанных прохожих
и собственные мысли я готов
читать по их сползающими коже
ни конфетти небесных облаков
ни сказка не замедлят шаг идущих
и суживает горлышко часов
возможность окончанья дел насущных
и к вечеру рекламные огни
кровавой полосой на тротуарах
и лишь тогда останемся одни
прощаясь в одиночку с годом старым...
27 декабря, 1986.
* * *
За окном зима, и узор ветвей
разрезает воздух комнаты моей.
Кружева перин,
снежных пуповин
обрамляют вид на дворы внизу.
И на венах дней
вместе - всё сильней -
проступают знаки ледохода льдин:
перемен других, что весну несут.
Только я один
знаю, что они
ничего - в итоге - не спасут.
И грозит бедой
воздух грозовой,
хоть зима сейчас, и не быть грозе.
И напасть бежит по пятам за мной,
предрекая наш
будущий удел...
27 декабря, 1986.
* * *
субботний день
предновогодний раж
повсюду спешка… толпы в магазинах
подарков озабоченность… мандраж…
во входах всех - чернеющие спины
но что-то проступает в беготне -
какой-то перекрёсток неухватный
и в каждой человеческой спине
есть что-то за обивкой снежной ваты
так каждый год...
и - если день рожденья:
намёк на близость л и ч н о г о конца -
то Новый Год - всемирный День Забвенья -
дорожный знак где есть тупик кольца
намёк на рода нашего старенье…
покуда поколений бьётся сердце
покуда человечество живёт
подобен репетируемой смерти
любой текущий годовой отсчёт
космической природы интровертность
не потому ли весело и грустно
и хочется нам плакать и стонать
и отчего-то как-то в сердце пусто
но отчего - не велено нам знать
и страшно зреть в грядущем мельтешенье
страниц-недель и сгибов годовых
своё неумолимое паденье
злодейства своего мертвящий жмых
среди зимы прекрасного явленья
27 декабря, 1986.
* * *
падает капля
кровь
алая мысль
любовь
кровь и любовь
монолит
мир весь
на нём стоит
кровь и любовь
канва
вечности тетива
нашей натуры
"я"
до-после
небытия
кровь
и любовь
как стих
вечный
искусства
штрих
рдеют
на белых полях
ягоды
сея
страх
Ноябрь-Декабрь, 1986.
* * *
если бы я верил в бога
я бы душу заложил
если бы я верил в чёрта
я бы всех святее был
где мне взять судьбу людскую
чем гордыню усмирить
никогда я не ликую
но и слёз не буду лить
я владел душой прелестниц
но их тел не удержал
я достиг вершины лестниц
но со всех вершин упал
кто мне равен с кем я должен
свой преострый меч скрестить
чтобы улицею божьей
равным с равными ходить?...
Декабрь, 1986.
* * *
отчего в декабре мне всегда неуютно дышать
и стучит одиночество в сердца ребристую клетку
и людская толпа меня больше не хочет принять
и покоя мне нет и опоры привычной мне нету
среди улиц знакомых и дел что успел я зачать
холодеет душа и злодейство кровавое снится
моего двойника из набухших грядущих времён
и сжимается сердце и падает к долу как птица
поражённая выстрелом собственной тени с ружьём
как орёл сбитый теми кем вскормлен и кем приручён...
и чернеют как кровь вечереющих окон глазницы
одиноко ветвям в непроглядной ночной высоте
ледяной истукан шевелит свои острые спицы
в ранах мук неземных - и висит на ужасном кресте
невиновность моя умирая под хохот столицы...
Конец декабря, 1986.
ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ
ростки росли раскосые во мгле
и что бы мы про них ни говорили
бельё не прополощешь в полынье
когда она полна мальтийской пыли
каприз на капри капал как капель
черна черника в черни черноокой
в углу вместо ружья висит шинель
и блики на воде рехнулись скопом
и вечность отутюжена дотла
носатый полдень пьёт её прохладу
и если осень вьюга замела
дороги не найти сегодня к саду
и завтра в этой смуте не найти
и только я на трупе жизни прежней
себя похороню на полпути
не дав повторно расцвести надежде
и только я (не важно - что вокруг)
не состоюсь по меркам человечьим
и завершусь заламываньем рук
покрыв себя твоим проклятьем вечным
29 декабря, 1986.
* * *
долети до первого каскада
знамя водружённое в ночи
нового паденья мне не надо
на полу зажёг я две свечи
слишком быстро в миф перетекают
тысячи трагедий как одна
и обёртку времени срывает
и моя и не моя вина
т а м судьба моя уже свершилась
и на новом месте не начать
жизнь одну которая закрылась
со второй что обращает вспять
совершив чудовищное нечто
злу поддавшись твёрдость потеряв
я взвалил на собственные плечи
бремя жить и бремя умирать
нет мне судии на белом свете
я сужу - и то всего страшней
только смерть окончит жизни эти
но до брошенных в пути нет дела ей
но до тех кто одинок до света
дела нет другим что спят в ночи
до зари в ноздрю её продеты
неземные времени ключи...
Декабрь, 1986 - Сентябрь, 1991.
* * *
ночь полна
как чаша до краёв
имена
осколки древних слов
капают минуты
кровь часов
звуки как редуты
их основ
облака свечений
потолок
света нет
нет тени
только срок
Ноябрь, 1986.
* * *
не останется капли
мёд не достанут
каменной стеле не быть говорящей
и в глазах не утонет
капля первого света
и в мясистом их теле
не останется игл
мы бесплотной надеждой
мы часы вашей жизни
говорящие тени
мы питаемся мясом
ваших прошлых ночей
ваших сонных артерий
ваших трубчатых снов
мы бьём
мы бьём
всегда
мы бьём
бьём
всегда
боль
как первая капля
за ударом
удары
разномерные
стуки
расползается красным
на асфальте пятно
не достанут шлафрока
дагеротипов портшезов
длиннолицых корнетов
пряжек медных и сабель
утра не будет
будет смутное что-то
что похоже на утро
в пыльных залах гимназий
в отупении сном
мы цветы вашей смерти
мы тоска вашей жизни
и мы бьём
бьём...
бьём...
и никто не поверит
в струйку яркого света
как не верили в вечность
как не верят сейчас
боль не вырвать из плоти
смерть не вырвать из тела
без шипов роз не вырвать
как не вырвать и нас
белый шум на портретах
белой вечности крылья
гул прибоя морского
чёрный космоса шум
и никто не узнает
и никто не найдёт
не будет удачи
не останется капли
Ноябрь, 1986.
* * *
брошено тело в кровать
что бы ни делал
в жизни не убежать
душою из тела
даже когда ничего
в ней не осталось
тянет к земле от того
тела усталость
даже конец как агнец
кода - и точка
но тяготит как венец
бренная оболочка
снам только разрешено
душу от тела
бросить на самое дно
тайных пределов
временно разъединить
и совмещая
ствол ядовитый вклинить
ада и рая
Ноябрь, 1986.
* * *
в голубой тёмно-синей долине
звёздный хаос уносит река
в отражённых до боли глубинах
в погружённости грёз в облака
отражённые бездны немые
на неведомых безднах реки
две среды глубины неземные
два мизинца всё той же руки
а расплата рождает расплаты
на поверхности жизни людской
и в глубинах блестят словно латы
порожденья угрозы живой
Ноябрь, 1986.
* * *
вода в воде: глаза в кромешной тьме
не освещённой ни одной звездою
и тень в тени: душа среди теней
тропы звериной к ночи водопою
в моей душе невидимый гребец
незримую ладью ведёт куда-то
и месяц скрыт за тучей как венец
что на чело опустится к закату
и свет его блеснёт как тусклый клад
в разрывах туч - и вижу в тёмной дали
свою ладью спускаемую в ад
и свет над ней грознее блеска стали
21 декабря, 1986.
* * *
на глазу повязка
над бровями шрам
правда или сказка
я не знаю сам
синь татуировки
на его плече
след халдейской ковки
в спрятанном мече
и в ладони сильной
десять злотых мнёт
пахнет керосином
далеко живёт
за пятью морями
дом его теперь
только кораблями
в нём открыта дверь...
всем ему чем надо
я готов служить
только бы наградой
"быть" а не "не быть"
только бы надеждой
новой одарил
и судьбы мятежной
бурю укротил
только бы любимый
кровный мой родной
очень скоро был бы
излечим судьбой
только бы любое рандеву
обречённости уже не состоялось
и кручина - как слепой паук -
в свою сеть его бы не забрала...
Лето, 1986. Познань.
СОДОМ И ГОМОРРА
разноцветные автобусы в дороге
лёгкие по рельсам поезда
двухэтажные вагоны как чертоги
меж полями редкие леса
всё похоже на родные нивы
и чуть непохоже иногда
и могла нас всех объединить бы
общая для всех людей беда
но и здесь и там - одно и то же
жаден люд хитёр себялюбив
и посевы братства уничтожит
под убогий алчности мотив…
Лето, 1986. Варшава - Сулентин.
___________________
___________________