Поляризацию русского общества, русского менталитета инициировал Пётр Первый.
Он положил начало практически необратимому процессу, и "процесс пошёл".
И оказался настолько пролонгированным, что конца ему по сей день не видно.
Обарбершопенное Петром дворянство оказалось по ту сторону: русской исконной самости, архетипики, народной этики, культуры, традиций, даже языка. На другом берегу.
И между народом (глубинным, как сейчас любят говорить) и элитой образовался непреодолимый водораздел.
И ни моста, ни броду, ни тебе спасительного ковра-самолёта — ничего.
Очарованный западной Европой Пётр привнёс в русскую действительность иную, чуждую ей картину мира.
Он железной рукой навязал многострадальной элите, поначалу сопротивлявшейся и делавшей поползновения вывернуться и высвободиться, новые инвазивные нормы, несвойственные ей привычки, заставив исказить собственную природу искусственными манипуляциями и испытать социокультурный шок.
Он обнулил и переформатировал, подвергнув трансформации, не только силуэт, но даже пластику, пластический рисунок перемещения тела в пространстве, добротного, дородного тела, на которое не лезло рассчитанное на субтильные формы европейское платье, шитое по смешной западной последней моде.
В общем, перекроил привилегированное расейское сословие по западным калькам, довольно тупо скопировав чужое "передовое" взамен нашему "отсталому" и "варварскому".
Поначалу между обличьем и сущностью, оболочкой и содержимым выявлялся люфт противоречий, несоответствие одно другому бросалось в глаза.
Но постепенно (привычка вторая натура) всё сгармонизировалось, пришло к взаимоприемлемому согласию.
Это и было началом начал подлинной трагедии, и одновременно началом конца.
Русская история сделала крутой вираж и кони привередливые понеслись к крутому обрыву.
Началась затянувшаяся на три века эпоха слепого подражания Западу.
По отношению к народной культуре, остававшейся девственно нетронутой и эндемически чистой, это западничество элит было, в некотором роде, субкультурой, которая развивалась совершенно отдельно, автономно, и внутри себя структурировалась (в разные периоды и одновременно) достаточно прихотливо, по нескольким линиям
(своего рода полиморфизм).
Германофильство Петра Третьего было пресечено на корню, и дальше в течение всего 19-го века в российском высшем свете господствовала франкомания.
Причём вот что характерно: у русского простого народа любой иностранец назывался "н е м е ц".
И простой русский мужик незлобиво, но смеялся над "немцем" и подспудно презирал его, искренне и даже с некоторым сердоболием.
Это великолепно описано Лесковым в его "Железной воле".
И русский мужик всегда интуитивно понимал то, что не дано было понять императору Петру Алексеевичу Романову, наводнившему столицу немчурой: "Что русскому хорошо, то немцу — смерть".
И Екатерина Вторая, будучи чистокровной немкой, печёнкой это русское отношение к иноземцам чувствовавшая (в отличие от инфантильного дурачка Петра Третьего), старалась быть русее русского.
Кумиром избрала Вольтера, а на обед ела щи.
Но постпетровская элита, высший свет, аристократия оставалась, естественно, прозападной.
И всё же западничество и тогда не было монолитным, уже в начале 19-го века внутри него пробивала себе дорогу англомания: течение зарождающееся, в грядущем обречённое стать доминирующим трендом.
Триумфальное шествие этой самой "англосаксомании" простёрлось, справедливости ради сказать, не только по России-матушке, а по всему миру, где и продолжает простираться до сих пор,
тогда как наше родимое богоспасаемое отечество, хвала Всевышнему, начинает потихоньку это самое шествие сворачивать в трубочку, каковую предлагает Евросоюзу и всяким там АУКУСАМ засунуть себе в коллективную задницу, дабы шершень вышеупомянутого шествия покусывал оную изнутри.
Аууу, шершень! Знай свой шесток, скажем мы. Держись подальше от наших задниц. Не смогли уберечь их раньше, так мабудь хоть сейчас убережём. Свои ведь небось, родимые. Гендероустойчивые.
Кстати, об англомании, о заре её. (Там о заре прихлынут волны...)
Это явление нашло отражение в русской художественной литературе: сначала у Пушкина в "Барышне-крестьянке" (из "Повестей Белкина"), где, как мы помним, отец главной героини Лизы Муромской был завзятым англоманом и дочь свою воспитывать доверил выписанной с берегов туманного Альбиона гувернантке; затем у Льва Толстого в "Анне Карениной" (отец Долли и Кити Щербацких англоманствовал тоже нешутейно, и имена дочерей склонял да аглицкий лад, и даже зятя, Степана Аркадьича, звали в семье "Стива")...
Но вернёмся от литературы к суровой реальности и перейдём от эпохи Петра Первого, равно как и наполеоновской, сначала к веку 20-ому.
Положенное Петром Первым ещё в начале 18-го века размежевание населения России на два культурных пласта, практически не зависимых друг от друга и не смешивающихся никогда, как те пресловутые два сорта вина в загадке (желток и белок в яйце), достигло апогея в начале ХХ в. и разрешилось от бремени длительного вялотекущего противостояния девятым валом октябрьской революции 1917 г. и гражданской войной.
[Надо, кстати, сказать, что, параллельно с вышеупомянутым противостоянием дворянства и бывшего крепостного крестьянства (а крепостное право в России было отменено лишь в 1861-ом году; как раз в это же время в Лондоне было открыто метро; такое вот совпадение, эхма, батюшка Пётр Алексеевич, уж не взыщи, —
так вот к этому противостоянию вдобавок исторически примешался ещё и давний церковный раскол (патриарха Никона и протопопа Аввакума).
Ведь именно из старообрядцев-раскольников вышли зажиточные, социально успешные и высокообразованные купцы, финансировавшие революцию 17-го года.
Помню, читая в школьном детстве толстые сборники русских народных сказок, я задавалась вопросом: ведь не в советское же время создавались эти сказки? Откуда же возникло такое презрительное отношение к священникам, такой троллинг? И лишь много позже я поняла, что это старообрядчество индуцировало свою многовековую ненависть к ортодоксальной канонической церкви в фольклор, в традиционную лубочную культуру и, в конце концов, в народную глубинную ментальность, экстраполировав это своё отношение на всю низовую культуру.
Возможно, Арина Родионовна либо происходила из старообрядцев, либо нешутейно прониклась их восприятием картины мира, и с её лёгкой руки Александр Сергеевич застолбил архетипику "попа, толоконного лба", жлоба и тупицы, да ещё и труса в придачу.
Что уж удивляться, что пролетарские массы вкупе с крестьянскими легко и радостно, под бодрые революционные гимны, крушили православные храмы.]
Но вот наконец ликвидировали дворянство как класс, частично истребили физически, частично изгнали из страны насильно, частично сами сбежали в эмиграцию, отчалил философский пароход, белые большие трубы скошены назад... оставшиеся, скрывая своё непролетарское происхождение, смешались с торжествующими трудовыми массами победившего гегемона... и потомки их действительно ассимилировались и идейно трансформировались в новый тип советского человека (весьма убедительно это проиллюстрировано в советском сериале "Тени исчезают в полдень").
Правда, был период НЭПА, когда высунулось "мурло мещанина" и мода на западные образцы ширпотреба снова заговорила по-хамски громко и по-буржуински (не по-дворянски) жарко и горячо.
А дальше — Великая Отечественная война, нападение фашистов на СССР.
В 40-ых гг. ХХ в., в процессе Великой Отечественной войны, произошло поистине великое таинство народного единения.
И метастазы гражданской войны, идеологического и социального противостояния, были изжиты.
И настал перерыв, великий перерыв в нашей исторической любви, некогда привитой нам Петром, к западной культуре, моде и образу жизни.
Для ВСЕХ нас.
Вынужденный, скажете вы?
Но полуторами веками ранее, во время Отечественной войны 1812-го года, аристократия отнюдь не отмежёвывалась от франкоцентричной модульной системы и продолжала оставаться в западноевропейской культурно-языковой парадигме. И российский бомонд вполне себе на полном серьёзе по-прежнему продолжать считать, что это в порядке вещей, и никому не приходило в голову, что в данной ситуации, когда вечер перестаёт быть томным, это по меньшей мере как-то не комильфо.
А тут, в трагические сороковые, выработалась устойчивая идиосинкразия на всё немецкое.
(А, как мы помним, "немец" в народе это интегральное обозначение любого иностранца как такового.)
Хорошо.
Что же происходит дальше?
Дальше второй фронт, союзники-англосаксы.
И снова пошло-поехало, и стало явственным уже к концу 50-ых. Потянуло снова голубушку-интеллигенцию на всё иностранное, модное, красивое.
А дальше происходит хрущёвская оттепель.
И этот социокультурный феномен производит доселе невиданную вещь: он нивелирует все имеющиеся классы, то бишь рабочих, колхозников и межклассовую прослойку, сиречь интеллигенцию, с её же подачи, в горниле жаркой любви к англосаксонскому Западу (франко-итальянская струя тоже присутствует, в виде фильмов про Фантомаса и фотопортретов Софи Лорен, пришпиленных к свежеоштукатуренным стенам хрущёвских клетушек (пришедших на смену коммуналок и бараков).
Но битлы и джинсы пересиливают.
И вот — впервые в отечественной истории! — элиты в идеологическом отношении перестают быть "страшно далёкими от народа".
Ученики элитарных английских спецшкол чирикают по-аглицки несопоставимо лучше, чем питомцы обычных "человеческих" школ, но кумиры у всех уже общие, единые и неделимые.
Идеологический западноцентричный мейнстрим (маргинальный по отношению к генеральной линии Компартии и проповедуемым с трибун лозунгам в духе "Даёшь победу коммунизма!", но уже никто не относится к этим лозунгам всерьёз, пассионарность оных давно выхолощена и почила в бозе) становится общим, не равно доступным, но одинаково вожделенным для всех слоёв общества.
В этом смысле произошло подлинное классовое примирение.
И так продолжается вплоть до /пред/перестроечной эпохи гопников и аквариумистов. Но это чисто молодёжные субкультуры, государства в государстве; элитарность и "гопничество" тут помечены как у пубертатных медвежат, прошу прощения за не слишком благоуханную метафору.
Но проходят 90-ые, СССР развалился, все успели вдоволь нарадоваться по этому поводу, затем вдосталь отпечалиться и отнастальгировать уже в новом, 21-ом веке.
И с тоской, разочарованием и стыдом начали мы понимать, что привередливые аглицкие кони... чистокровные британские жеребцы, равно как и дикие мустанги техасских прерий, завезли нас не в ту степь.
Ой не в ту!
А пресловутая русская тройка самым категорическим образом заблудилась.
Неужели же наконец вопль грибоедовского Чацкого:
"Ах! если рождены мы всё перенимать,
Хоть у китайцев бы нам несколько занять
Премудрого у них незнанья иноземцев!",
веками пребывавший гласом вопиющего в пустыне, — услышан?!
Неужто же этот вопль начинает наконец доходить до ушей, умов и сердец наших?