Настоящий осколок пользуется
или не пользуется
колёсным транспортом.
Все мы здесь — осколки;
и все мы сегодня здесь, осколки.
И очень классно, что только так —
только сегодня и только здесь, —
возможно увидеть целостность.
Подлинные осколки
оставят склоки
для сонных комнат & сонорных
проповедей дождя, где я —
гуляющая пластинка, старый Буэнос-Айрес
в жарком разгаре праздности; появляюсь
среди волокон полуразвязанного узла,
отдающих потешной гарью,
поганой гарью.
Вот же: небесная панорама.
Этот год усилен;
будем немы, как будто бы это не мы,
словно и не рождались вовсе;
мы подлинно не были —
в чистом и лёгком самодвижении
мы лишили себя основы,
чтобы подпольно длить себя белой небылью,
подобно тому, как здесь длит себя
синий свет агоры,
несхороненный, лаком пролитый
из ячеек космоса.
Небесная панорама
города; высоко-
высоко над городом.
По кирпичной тропинке спускалась ты.
По ней же уйду я к далёким дням — ламентацией
по моментам ценным, которые расплескались.
Загремело зерно в пустом черепе.
Затем закипела вода у берега. Поднялась,
зашипела пена гороха в пустой башке.
К вероломному окончанью дня,
ближе к развязке всех ожиданий —
так уж и быть, забудусь, —
налакался ячменной дрёмы я —
и зрачки мои стали пусты,
как январьское тихое небо. Я,
от самого себя развернувшись вспять,
увидел рано уснувший бар,
окна и стены которого в этот час
разбирают мой позвоночник,
делают тело моё дугой
богохульного граффити.
Тогда, наконец, свобода. —
И где только жизнь моя
[не] пропадала всё это время...
На самом краю неизбежного бесконечного
свод неба вспыхнул, как вдох,
благодатный вход в благодатный мир; —
расслабься и пей, сколько надо. Мы
позабудем историю,
чтобы пение не кончалось.
5 – 12 апреля, 2024 год.