в том городе летняя метель
и все пытались бороться со сном,
иногда начинали петь,
иногда разозлиться вкрадчиво,
бестревожно встречали птицы цензуру дождевых сплетен,
это были прогулки света на близость с Луной,
это ночная сухость в меру агрессивного напора…
а все стрелки часам показывали отторжение,
а ноты заштатным перебором ворошили угли,
прописанными оставались в домах голодные крысы,
и я знал, –
рядом с ними почти невозможно кривляться,
за этим следит сумрак…
чадит дневная лампа,
очередью ультрафиолета
пробивает панцирь заболеваний кожной системы,
я,
как инородное тело,
выжидающее будущий момент,
пользуюсь текущим,
у восьмого взгляда третий глаз,
и есть выход на самый верхний,
неподвижный разум,
там медузы греются на льдине,
там в песке чьи-то следы и альпинистов пепел…
и проговорила птица,
задев ветер,
на своём наречии выломав клюв: –
мне осталось лететь три раза,
дальше разговор покроет раствор и пыль,
а небо не скупилось на боль снега,
скаталась в шерсть волчья свора,
а бог сшивал разорванный нимб перекалённой иглой
в центре взаимной ненависти притягательно…
сырая земля в сухой реке лаской дразнила рыб глазницами,
а летняя метель города стелила постель всем, кому умирать рано,
это сияние северных окраин путает паутиной мысли,
и тлеют они лихорадкой.