- Странные есть особенности у воды, конечно, если о них думать. Глубоко мистические. Всем понятные, но непредсказуемые в жизни человека.
Вот увидел человек в воде впервые своё отражение, давно, незнамо сколько лет назад, когда ни зеркал, ничего зеркального, искусственного, ещё не было, и вдруг догадался, что это он сам и есть. И эта догадка была, как сейчас говорят, первой его идентификацией. Больше самого себя он увидеть-то ни в чём тогда не мог, мог только рукой лицо пощупать. А тут – на тебе, получи! И не портрет какой-нибудь, не фотографию, а целое документальное кино. Рожи, наверно, над какой-нибудь лужей корчил, рот открывал, зубы и язык себе показывал – любовался, как он со стороны выглядит. В глазах других приматов, конечно. Животные, они до сих пор этому пониманию не научились. Звери, глядя на своё отражение, за другого зверя там себя принимают, глупые совсем животные, без фантазии даже.
А у человека с отражения всё и началось, как мне кажется. Вся его культура. Да и всё остальное тоже. Человек понял, что он человек вот такой единственный есть на белом свете, когда в воду глядел.
Следующая мистическая особенность воды, на которую не способно ничто на земле, это её движение. Вода движется и с небес на землю, и из-под земли. Может течь в любую сторону, но всегда – сама в себя. Дождь впитывается в землю, родник бьёт из земли, родник – в ручей, ручей – в реку, реки – в море, моря - в океан. Океан испаряется в дождевые облака, и мокрая движуха повторяется вновь… Вам это не кажется странным? Что-нибудь ещё на земле на такое способно?.. Нет!.. А вода может! И ещё меняет свои агрегатные состояния, то она туман, то снег, то лёд, то жидкость… А химический состав один и тот же! Мне это муж рассказывал, он специалист по воде…
Думаю, не стоит повторять, что и всё органическое, включая нас с вами, Пал Палыч, из воды состоит на большинство процентов. И все вынуждены этот баланс внутри поддерживать. И ради чего? Получается, ради самой воды! Она завоевала всю землю и нас: издевательски показала нам самих себя, насколько мы глупы и ничтожны по сравнению с ней, насколько зависимы от неё и беспомощны в её отсутствие. И жить мы без воды не можем, и захлёбываемся в ней, когда тонем… Мы рабы воды! И мы всё делаем для того, чтобы она существовала! Но кому это на земле выгодно? Получается – только ей самой. Да-да, Пал Палыч, вода использует нас и мыслит далеко вперёд. Человечество ей – по фигу! Ей даже и атомная бомба нипочём. Распадётся себе на водород и кислород, побродит в космическом пространстве, а там, глядишь и опять где-нибудь из атомов своих в воду и соединится, сучка… Вы меня слушаете или нет, дорогой? Глаза прикрыли! Это даже неприлично с вашей стороны: позвали на природу, а сами храпите… На поплавок поглядывали хотя бы из уважения, если я вам настолько неинтересна!
Пал Палыч с трудом разлепил веки.
Перед ним простиралась бездвижная поверхность пруда, матовая, сытая, полуденная. Ни рыбьего всплеска на ней, ни бабочки, ни стрекозы, ни вскрика птицы. Июль… Даже утренние комары и букашки попрятались в душную тень.
Безветренно. Жидкие сонные облака, и те, словно боясь обжечься о солнце, бесшумно болтаются в небе, не прикасаясь к раскалённому диску. И сам диск застыл в одном положении в зените, будто гвоздём приколоченный.
Под тенью навеса над шезлонгом пахнет прокаленной листвой густых прибрежных ив, жирной осокой и хитрым тростником, выбравшим место по колено в воде в такую жару.
Приподнявшись на локте, Палыч посмотрел на свой трёхцветный поплавок, стоящий гордо и точно вертикально, как караульный солдат от другого караульного, двухцветного поплавка Эльзы Петровны, и коротко вздохнул:
- До вечера клёва не будет. Совсем припекло. Какой тут карась! У вас вон даже шампанское отпузырилось в стакане. И как вы его тёплое пьёте?.. Полезли лучше купаться…
- А как же подкормка? – возмутилась Эльза, взглянув на него поверх солнцезащитных очков. – Целое ведро в это место грохнули с этими… мотылями, опарышами, червями навозными… Я их, что? Я их зря что ли ножницами на мелкие кусочки резала утром? Гадость эту! У меня до сих пор пальцы болят и руки, комарами обкусанные, чешутся.
- Но ведь утром вы своего карася поймали… Хотели карася и поймали. Разве не так?
- На целое ведро подкормки – одного карася?! Ну, извините Пал Палыч! Или я что-то не понимаю… А остальные-то караси где? Нажрались и спать легли, что ли?.. Я вам говорила: по чуть-чуть надо бросать и почаще. А вы мне что сказали? Не помните?
Пал Палыч потянулся и отрицательно помотал головой.
- А вы всё вывалили сразу и сказали, что тут столько рыбы, что она за такую вкуснятину со всего озера здесь соберётся и в драку полезет, кому первой на крючок цепляться. Ну и что в итоге? Ничего!
Палыч поморщился:
- К вечеру будет. Вот увидите, Эльза Петровна… Сиеста сейчас у карася, вы правильно заметили, поспят рыбки, проголодаются и приплывут. Никуда отсюда не денутся. И кроме нас тут никого нет. Вы же логик, бухгалтер, ну, рассудите практически… И пошли окунёмся, а то вам придётся меня стаканом черпать, когда на кисель растекусь.
- Идите, идите. Окунайтесь. Только подальше от нашего места.
- А вы?
- Я в такой грязи не купаюсь. Я не сумасшедшая. С червями, с опарышами… Бр-р-р…
И Эльза сделала глоток из стакана, чтобы перебить впечатление.
Пройдя вдоль берега метров пятьдесят, Палыч нашёл удобное место для спуска в воду, скинул шорты с футболкой и с тихим восторгом погрузился в озеро с головой. Он не плыл, он лежал под водой на метр от поверхности, чуть шевеля ногами и руками, чтобы не погружаться до илистого дна, и блаженствовал.
Палыч вспоминал, как неделю назад угощал коллег на работе жареными карасями в сметане, как зашла в контору Эльза Петровна, попробовала рыбу и спросила: и что? Сами ловили? Сами готовили? И как бы в шутку напросилась на рыбалку. Мол, детство вспомнить. Будто отец её в Орске всегда с собой на рыбалку брал, и всё-то она знает и умеет.
Ну, ладно, хочет так хочет. Договорились.
Палыч подъехал полтретьего ночи на мотоцикле, а Эльза Петровна стоит уже возле подъезда с сумкой, в сапогах и с большим рюкзаком. Не опоздала, не ныла, что не на машине, на рюкзак свой не жаловалась. Сцепила руки у Палыча на поясе и честно протряслась у него за спиной по грунтовке минут с пятьдесят.
«Крепкая тётка!» - отметил про себя Палыч. - «По виду и не скажешь.»
И в тумане, как сгрузились на озере, во всём почти на ощупь Палыча слушалась. Молчала понимающе, чтобы рыбу не пугать. Подкормки намешала много и одна с целым ведром справилась, пока тот снасти разматывал. Бутербродами своими угостила. А Палыч ей в подарок два старых припрятанных шезлонга из кустов достал, навес соорудил и помог шампанское открыть.
Всё в Эльзе Петровне находилось на мужской взгляд в тех местах, где и должно было находиться, в должную меру и на должной высоте, в соответствии с возрастом и её трудовой нагрузкой. Немного тешило воображение и то, что Эльза лет на семь помладше Палыча, посвежее. Мелькнула у него даже после шампанского шальная мысль и не про рыбалку, но Палыч её сразу от себя отогнал: ну, никаким своим серьёзным и деловым видом не давала Эльза Петровна повода ко всякой шалости. По конкретному делу на озеро приехала женщина, за добычей. У Палыча это сомнений не вызывало. Та ловкость, с которой Эльза вытащила первого увесистого карася, было тому ярким доказательством.
А тут случилось непредвиденное. Туман быстро развеялся. И всё на озере замерло, как оглушённое. Резко поднялось атмосферное давление. Палыч, глянув на прогноз погоды в телефоне, Эльзу Петровну в известность о рыболовном несчастье не поставил, дабы заранее даму не огорчать. Он просто выгрузил всю подкормку в одно место, не надеясь даже на случайную поклёвку, и завалился спать…
Пробултыхался он в чуть прохладной воде минут двадцать, пока не остыл до такого состояния, что почувствовал себя голодным и жаждущим горячего чая, пахучего, с малиновым и смородиновым листом, прямо с костерка. По дороге Палыч насобирал в траве даже охапку сушняка и содрал пару колечек бересты с берёзки неподалёку, что для быстрой растопки просто необходимо, но Эльзу Петровну на месте не обнаружил.
Удочки с караульными поплавками лежали нетронутыми. У шезлонгов пропеллером, горлышком к горлышку, были разложены в траве четыре пустых бутылки из-под шампанского. На шезлонге Эльзы была брошена растерзанная упаковка грюйера с надкусанным краем. Отпечатки зубов на куске сыра выглядели человеческими. Более точно - женскими. Это Палыча успокоило окончательно. Принявшись разводить костерок, он подумал: в кустики пошла, не мудрено – три литра с утра на грудь принять, да ещё и тёплого, да на жаре, да не спавши…
Прозрачное на ярком солнце пламя разгоралось быстро. Поставив котелок на огонь, на удочки и поплавки Палыч даже и не поглядывал: нарезал свои бутерброды с докторской, аккуратно раскладывал на салфетке огурцы, помидоры, зеленый лук, полбуханки «Бородинского», два яйца в крутую, даже «Юбилейное» печенье откуда-то в рюкзаке взялось (видно, жена подложила). Правда, кружка оказалась одна. Но это не столь важно. Главное – чай. Тут родничок был рядом. Палыч воду из него не раз пробовал. Святая водичка! И сырая вкусна, а уж для чая лучше и не сыскать…
Эльзы Петровны всё не было. Чай был заварен. Мытая картошка брошена в пепел костра и присыпана углями. Как Палыч вернулся, прошло больше двух часов. Борясь с нарастающим волнением, Палыч начал искать её следы в траве, дошёл до спрятанного в кустах у дороги мотоцикла, дальше следы опять поворачивали к озеру, петляли, петляли то от берега, то к берегу, где высокая трава была истоптана вдоль кромки воды, и взбитая кем-то муть так и не осела на дно. Наконец, он нашёл Эльзу лежащей в высоком тростнике, скрюченной, всхлипывающей, полупьяной, но живой.
Эльза Петровна Палыча узнала. По его команде покорно и крепко сцепила ему руки на шее, Пал Палыч Эльзу поднял и отнёс к костру…
- Тридцать лет! Представляешь? Тридцать лет вместе, а он забыл!.. Это как?!.. Гостей пригласили, вино, закуски из ресторана, все за столом уже, а его нет! А?.. На его «Водоканале» опять авария, не может свой пост в вонючем колодце оставить! То у него трубы «рвутся», как будто они снаряды! То у него насосы, будто журавли, «летят»! Ну, вот скажи, Пал Палыч, как с таким жить?.. А-а-а… - грозила ему Эльза Петровна пальцем, чуть раскачиваясь на шезлонге. – Вы все заодно, я знаю! Вам чужие люди дороже, чем жёны! Чем дети!.. Что, не так?!.. Мой тоже – чуть что – на рыбалку! От дома подальше, чтобы никого не видеть. А сам, похоже, как и вы – бабу чужую на заднее сиденье и – поминай, как звали!.. Эх, вы! Кобели вы, а не рыбаки… Вот где твоя рыба? А?.. Домой приедешь, что жене показывать будешь? Шиш с маслом? Или правду расскажешь, как с тёткой чужой шампанское хлестал?
Пал Палыч смотрел на Эльзу Петровну с искренней жалостью и всё норовил напоить её вкусным чаем, заставить выпить из кружки хотя бы глоток горячего, а лучше два, и поспать хотя бы чуть-чуть, ведь не удержится она теперь позади него на мотоцикле, точно не удержится.
Кое-как, часам к пяти вечера Эльза угомонилась. И чаю попила, и, укрывшись от остывающего уже солнца ветровкой Палыча, мирно засопела на шезлонге.
А в половине девятого, на долгой вечерней зорьке начался клёв. Карась шёл отборный, не меньше трёхсот граммов, один к одному. На обе удочки. На бутерброд с опарышом и мотылём. Поклёвки его были по-бухгалтерски точны: ровно через пять минут на одной, потом – на другой. Некоторые особи, те, что покрупнее, до берега не дотягивали, то обрывая поводок, то разгибая крючки, то путаясь в тростнике. Палыч, не разжимая зубов, матерно рычал, стараясь не потревожить сна Эльзы Петровны и предвосхищая свой триумф с демонстрацией улова после её пробуждения.
Так и случилось. Ровно в десять вечера клёв прекратился. И проснувшаяся пятью минутами позже Эльза Петровна попросила воды.
- Может, всё-таки чаю? И перекусите, наконец, что-нибудь? – пригрозил с усмешкой Палыч, чувствуя себя безоговорочным героем дня. – Вы в таком состоянии не доедете.
Эльза Петровна неожиданно согласилась и спросила: который час.
- Успеем ещё, - многозначительно ответил Палыч.
***
В понедельник на работе Эльза Петровна угощала всех отборными жареными карасями по собственному рецепту. Всем понравилось. А когда спрашивали: откуда столько? Эльза отвечала, что Палыч одно секретное место показал им с мужем, но всем они его показывать не станут. Ешьте на здоровье, у нас с мужем много, нам не жалко… Да и куда их девать?
Пал Палыч взял её под локоток и вывел в коридор, спросил шёпотом:
- Правда, что ли? Помирились?
- Молчи, Пал Палыч, молчи, а не то сглазишь! Медовый месяц у нас теперь там, на твоих шезлонгах! И карась идёт до десяти как по нотам. А после десяти… Ой, Палы-ыч!.. И, знаешь, почему? Я ж эту его воду на озере так спьяну хворостиной отхлестала, так отделала, не хуже царя Ксеркса, что море бичевал!.. Теперь она меня побаивается, вода-то! Понял?
- Да ну! А я-то думал, что ты по берегу место топиться искала, а всё мелко попадалось…
- Что ты в воде понимаешь, Палыч! Вода-то женского рода. Соображаешь? Жен-ско-го! Ей не только ласка нужна…
И больше Пал Палыч к той воде на озере за карасями не ездил. Неудобно было. Приедешь, а там – на тебе! - медовый месяц… Зачем людей пугать?