Лунные пятна
Ночной пейзаж
Лето. Долгожданный отпуск. Встреча с родными в селе в лесных краях на севере России. Погрузневший дядька распахивает объятия и колотит короткими пальцами по спине. В уголках глаз сквозь трещинки морщин протискивается на щеку слеза. В этот миг дядька становится похож на мою бабушку, давно ушедшую в мир иной. Разговоры, не утихающие за полночь о прошлом и будущем. Вопросы в завершении беседы о необходимой помощи престарелым родным и перекур на крылечке в комариной ночи, с охмелевшим от вина и нечаянной радости дядькой. Кому это не знакомо?
Наутро решение обозначенных дел. Вот и поленница, из ранее расколотых дядькой чурбаков, уже высится в закутке двора. Рядом куча завитушек из берёзовой коры, отливающей на солнце светлой охрой изнанки, и тут же, словно на побоище, лежащие как повергнутые воины, но еще способные сражаться не расколотые, свежераспиленные кругляки. К середине дня битва с ними окончательно завершилась победой. Пришел быстрой походкой полдень, и ясное солнце призвало к исполнению других дел, каких у дядьки накопилось немало. Только к вечеру я решился спросить про клев рыбы в нашей реке и не хочет ли дядька навестить, и мне, и ему знакомые с детства, омута. Он сослался на усталость и посоветовал на ночь поставить донки на голавля на «третьем камешнике». Так с давних времен называлось место на реке, где на подступах к дремучему лесу река выгнулась глубокой излучиной, в начале которой после глубокого и широкого омута, похожего на небольшое озеро, начинался перекат. Вот его-то и называли камешником. Сразу за ним начинался следующий омут, в котором и обосновались крупные голавли. Внутри круто изогнутой луки растекалась большая луговина с буйным разнотравьем без единого деревца на ней. Только по берегам кудрявился ивняк, купающий ветви в речном потоке, и ольховые деревья. На противоположном берегу стоял незыблемо вековой лес, нетронутый с давних времен ни топором, ни огнем, ни короедом. Настоящее раменье, как сказали бы у нас, или по-другому кондовый лес. Этот лес оберегал своим могучим телом другой мир, похожий на тот, который описывают все русские сказки. Там можно встретить и избушки на курьих ножках, и ели в три обхвата, а может и самого лешего. И эти избушки-охотничьи лабазы, небольшие срубы, и впрямь стояли на высоко спиленных деревьях. Стволы своими оголёнными и высохшими корнями напоминали куриные лапы. Те места давно обжили охотники с лесных малых деревень, которые там возникли далеко от границы, определяемой и отделяемой рекой лесов от полей и лугов.
Вот и мысок, значительно выдающийся в ленту реки поперек течения, оставляющий для протоки небольшое расстояние между ним и противоположным берегом. Как раз он зримо отделял омут и перекат. Перед ним, как натянутая тетива, промоина от весенних паводковых вод, пересекающая изгиб луки в её основании, и грозящая со временем все это великолепие омутов и перекатов превратить в дремотную, заросшую кувшинками старицу. Вечерело, солнце нехотя уходило с облюбованных полян за кромку леса. Я поспешил размотать одну за другой лески трех донок и занести по мелководью, вдоль течения к бровке переката и омута. Именно сюда ночью выходили из омута голавли, чтобы насладиться прохладными струями воды после жаркого дня. Вода в некоторых местах бежала не глубже двух составленных ладоней, а где-то расположились островки с угнездившейся на них зеленью. А в потоках воды сновали непоседливые пескарики, кидаясь наперегонки за любой малой песчинкой, семечком, мошкой, упавших в поток. Стоило остановиться, как они начинали щекотать ноги, ловя пищу из поднятой со дна мути. Я позволил себе как в детстве поиграть с этими симпатичными рыбешками, пугая их резким шлепком ладони по воде и наблюдая, как они разбегаются, а некоторые смешно прячутся за камни словно дети, играющие в прятки. Донки установлены, можно возвращаться домой. Солнце, устав созерцать этот суетной мир, и от избытка впечатлений дня закатилось за лес, взмахнув на прощанье красной зарницей, как ладонью. В сумерках я разжег костерок и прилег рядом с ним. Не хотелось уходить с берега. Душа приходила в гармонию с окружающим миром. Рваные ритмы привычной городской жизни постепенно отступали и замещались мелодичным стрекотом сверчков, шелестом крыльев ночной птицы и мерным разговором бегущей по перекату воды. Убаюканный всеми этими звуками, я не сразу заметил, что взошла луна. Она бросила бриллиантовую россыпь на беспокойную воду переката и ровным флуоресцентным светом покрыла все доступные уголки моего пристанища. Только куст ивняка преграждал путь её лучам, и я оставался в тени. Костерок затухал и дал возможность без помех смотреть на этот зачарованный мир. Сон, только-что прикоснувшийся к моим векам, отлетел от них, встрепенувшихся в предчувствии каких-то событий, ночным мотыльком. Я невольно загляделся на луну- эту вечную охранительницу колдовских тайн. Эта магия призрачного свечения захлестнула меня, и я невольно потянулся всем существом своим навстречу этим чарам, впитывая их тягучую лесть. Эта картинка в ночной тишине, когда только слышен шум переката и редкие всплески рыб, да редкое уханье филина в лесной чаще, оставляет один на один с мирозданием. Я расположился на берегу именно для того, чтобы хоть какой-то малостью своего духа вложиться в это единение и некоторое соперничество с природой. Наблюдая картину восхода луны, ухмылялся, перебирая в памяти опубликованные в разных изданиях рассказы, символы и предрассудки в лунной мифологии. Но все же есть что-то в луне, что заставляет ежевечерне подымать голову к сияющему светилу, и внутренне, даже не осознавая этого, произносить тихие молитвы.
Размышления прервали нехарактерные всплески воды на перекате. Я стал всматриваться и пытался определить источник звука. И это явно не рыба. Шум шел со стороны тени, от нависших ветвей над протокой, деревьев. Там, что-то осторожно двигалось по кромке воды. Неожиданно на освещенное место на перекате на небольшой островок выпрыгнуло какое-то животное. Я успел заметить, как оно собирало своё тело, нагнув голову, в тугую пружину. Полет его, как в замедленной съемке, держал в напряжении до самого конца, пока лапы не коснулись, выступающего из воды галечника, подернутого невысокой травой. Рысь, а это именно она выпрыгнула на перекат, во всем великолепии грациозных движений, осторожно вошла в воду. Лунный свет взъерошил её шерсть и придал объемность всей фигуре. Я завороженно смотрел на это явление, совершенно не думая об опасности. Так удивительно притягательно выглядело это зрелище. Вырисовывалась картинка словно из-под кисти Архипа Куинджи. Но он как будто изменил своей практике писать крупными, короткими мазками световые пятна от луны. И он тщательно прорисовал на теле рыси блики прорывающихся сквозь листву прибрежных деревьев так, что они выявляли почти каждую шерстинку и в то же время сливались в один дымчато-белый окрас. Спина рыси отражала лунный свет и от того казалось, что над крупом сиял полупрозрачный ореол, состоящий из многих тысяч стеклянных иголок. Отдельные лунные зайчики примостились светлыми пятнами на коротком хвосте животного и весело перескакивали с места на место при малейшем её движении. Рысь стояла в воде, и насторожённо смотрела в говорливую воду переката, подстерегая добычу. Крупная рыба ещё не поднялась с омута. Только мириады пескарей неустанно перемещались в потоке воды или устилали песчано- каменное дно русла. Видимо не замечая достойной добычи, но наблюдая это бурное движение мелких живых существ рысь по своей кошачьей привычке решила поиграть с пескариками, прихлопывая их на дне своей сильной лапой с растопыренными когтями. Иногда ей удавалось прихватить зазевавшегося пескаря, и она отправляла его в пасть резким движением лапы. Ореол при этом мягко струился вдоль изгибов грациозного тела. Лунные зайчики перескакивали с хвоста на тело и голову, вырисовывая гибкую и пластичную фигуру. Луна вместе с рысью, мягкая и податливая, качалась плавно в затишках водоема. И они так похожи, почти как близнецы в их естественном наряде. Луна в своих пятнах, которые мягко обрамляли её лицо, и, если бы не ночь, можно было бы сказать, что она только-что проснулась и не успела умыться, и движение хорошо различаемых пятнышек окраса и лунных бликов на серебристом в тот момент теле рыси, все слилось воедино, дополняя и украшая друг друга. Рысь так увлеклась своей игрой, что потеряла обычную свою бдительность и осторожность. Ведь она находилась на открытом пространстве как на сцене театра.
Я с удовольствием и неотрывно, как знаток живописи, застывший надолго у полотна, разглядывал рисунок письма, изучал мельчайшие детали этой живой картины, почти не дыша, и не давая даже ресницам опускаться для соприкосновения с нижним веком. Как будто бы, сделав это движение, не успею заметить мельчайшие изменения и новые штрихи на этом полотне. И просто не хотелось стряхивать это наваждение и потянуться за какой-нибудь палкой или хотя-бы взять нож для возможной обороны. Я не верил в это «возможное». Так в этой ночи все звучало и сияло умиротворенно, красиво и казалось незыблемо и неизменно и не предполагалось перехода от идиллии к какой-либо драме или даже трагедии, хоть для человека и равно для рыси. Всё слилось вместе и дух природы, и дух человека. Всё состояло в великой гармонии.
Но всё когда-то кончается и переходит в другое состояние. Рысь внезапно свечой прыгнула вверх, и лунные пятна от испуга разбежались, после того как колокольчик на одной из донок резко и истерично звякнул, сигнализируя о поклевке рыбы. Наваждение исчезло. Я резко вскочил, поднимая головешку от давно потухшего костра, когда, вопреки логике, зверь прыжками ринулся в сторону моего мыска. Смятение у зверя произошло такое сильное, что рысь не сумела сориентироваться, и вместо того, чтобы избежать столкновения с источником этого звука и заведомой опасности, она понеслась в сторону ближайшей от неё суши, где я, вскочив в полный рост, ждал столкновения с ней в полной решимости и понимания, что может произойти, и готовый дать отпор. Блеск клинка, выдернутого вслед за головешкой, зловеще сиял в кулаке, вытянутой руки, навстречу зверю. Это быстрое движение человека мгновенно воспринялось зверем, и по кромке суши мыска рысь сделала чуть ли не кульбит, изменив траекторию своего бега. Её спасение- тёмный, не пробиваемый иногда даже солнцем, лес, который молча и вдруг нахмурившись, наблюдал за этим действием. Рысь прыгнула, пролетев не менее четырёх метров через протоку с сильным течением, упала в воду и стала отчаянно бить лапами по воде, выбралась из стремнины уже достаточно далеко от меня в прибрежные кусты и исчезла совсем. Холодок пробежал вдоль спины, перебирая костяшки позвоночника, в крестце что-то щелкнуло и резко трансформировалось в горячую боль. Сердце разогнало кровь, которая нещадно давила на виски. Гулкие удары не сразу дали сознанию понять, что где-то рядом прозвучал, довольно слышный, ружейный выстрел. Но все вдруг успокоилось, только легкие покалывания разгоряченной крови в периферических сосудах предплечья и пальцах, сжимающих судорожно орудия. Воля долго еще не возвращалась в тело. Из этого напряженного полузабытья меня вывел надсадный треск лески и непрекращающийся звон рыболовного колокольчика. На том конце билась пленённая рыбина. Оцепенение мгновенно отступило и неизбывный инстинкт охотника заставил тело работать, как это необходимо, быстро и четко, без малейших лишних движений. Я бросился к донке, готовой сыграть последнюю мелодию на своей единственной струне, и отмотал леску, дав небольшую слабину для того, чтобы рыба успокоилась, затем медленными, без рывков, движениями начал вытягивать рыбину к берегу. Последний всплеск могучего тела и вот они буруны бьющегося в борьбе за жизнь существа на мелководье переката. Брызги воды, серебристые искры разбегающихся пескарей, куски потревоженных зарослей водной травы и тысячи песчинок, поднятых со дна, все это летело в омут и исчезало в потоках темной воды. Мудрая луна, уже готовая уйти на покой, задержалась и спокойно и почти безразлично наблюдала за этой вечной историей борьбы столкнувшихся вдруг стихий, главный в них, казалось бы, человек, но она холодной улыбкой опровергает это присвоенное им качество. Но вот и свершилось: огромная рыбина трепыхается на песке. Ночь ещё раз попыталась окунуться в предрассветную дремоту, но на востоке топленым молоком с розовыми прожилками начинала разливаться заря. Я невольно залюбовался изяществом и вкусом природы, выточившей безупречное тело рыбины. Крупная чешуя сияла, слегка сизоватым с отблесками зари, перламутром. Я поднял её на уровень глаз и неожиданно для себя вдруг опустился на колени перед водой и отправил это существо в свою стихию. Она спокойно уплыла, как будто знала исход нашей с ней встречи. Я подумал, что она достойно отвоевала право на жизнь в борьбе со мной. Сожаление не подползло к моему сердцу, не сдавило своими пальцами его, позволяя душе свободно радоваться всему тому, что произошло в сегодняшнюю ночь. Луна, смущаясь ушла в сторону исчезая в предрассветной дымке. Ночь отступила. Ей видимо больше не хотелось пугать человека своими настоящими и напускными страхами. Она одобрила его последнее решение и тихонько ушла на цыпочках за излучину реки, оставляя за собой шлейф зыбкого тумана. Рассветало...
Я шёл по берегу реки по тропке, протоптанной не одним поколением охотников и рыбаков, и сельчан, ходивших в лесные кладовые за ягодой, грибами и травами. Скорее хотелось прийти в деревню и рассказать всем домашним о невиданном счастье от общения с природой. Вот и дом. Быстро вошел во двор через распахнутые ворота и вдруг остановился, увидев пожилого мужчину с ружьем в руке. Он повернул голову, и я уловил что-то знакомое в его облике. Да так оно и есть. Это один из братьев близнецов. Тех самых, давно знакомых с малолетства, охотников, живущих глубоко в лесу. Это же Леонид- Лёнька или Лёлька, как мы звали его, когда мы, детской ватагой встречали его около магазина, пополняющего свои продуктовые запасы. Там он, с важностью и снисходительностью намного старшего, раздавал нам мелкие карамельки. Опознал я его по исковерканной кисти руки, когда-то случайно пробитой зарядом из двустволки брата. Я назвал его по имени. Он с той же самой улыбкой, что и в детстве ответил на приветствие, но совсем не узнавал меня. Я хотел начать расспросы, но меня отвлек какой-то надсадный хрип возле поленницы. На земле лежала рысь с привязанными к жерди лапами. Рядом лежал окровавленный разорванный сапог. Это же та самая рысь с переката! Я узнал её по кисточкам на ушах. На левом ухе она слегка подогнулась. Пятна крови расползлись по её теперь впалым бокам. Агония подступала к её глотке заставляя, судорожно дергаться голову. Она с последним усилием повернула её в мою сторону, оскалила страшные зубы. По телу пробежала дрожь, перебирая мелкие пятнышки на теле. Предсмертный оскал был ужасен и резко сбил очарование и переживания прошедшей ночи. Рука с рюкзаком непроизвольно опустилась. Рысь затихла.
-Что, сука, сдохла! - единственные человеческие слова услышал я за ночное и предутреннее время. Они прозвучали полнейшим диссонансом с моим душевным состоянием.
За спиной неожиданно появился второй брат Васька с одной перебинтованной ногой, обутой в несуразный ошметок от бывших ботинок. От неожиданности и поднявшейся волне неприятных чувств я резко развернулся и толкнул охотника так, что он кувыркнулся через чурбан, оставшийся для колки дров. Не вдруг мужики поняли, в чём дело, да и потом удивлялись не понятной им моей реакции, даже когда тетка с моих слов пересказала им ночную историю, передавая им в руки свертки с нехитрой снедью. Какое-то время они собирали свои пожитки, затем удалились со своею добычей. Шли по тропке вниз к реке. Я наблюдал, как они оборачивались назад, покачивая головами из стороны в сторону, переговариваясь между собой. Скоро они скрылись из виду, утонув в травяной поросли пойменного луга. Дядька, видевший этот оборот событий, мою досаду, нескоро заговорил со мной:
-Ну, вот ты сам посуди, живут в лесу от века. Состоят на довольствии во многом у него. Охота-это их промысел для кормления семьи. Случилось так, что выскочила эта лесная кошка на них близенько от реки на том берегу, в овражке, где они набирали воду для питья, совсем недалеко от того места, где ты рыбачил. Вот и стрельнул Васька взаполохе, подумал, что на них рысь кинулась. Пугнуть, говорит, хотел. Эта добыча им теперь почти без надобности. Но оно видишь, как случилось. Ранил- не сразу насмерть. А она и рванула ему ногу, когда братья подошли к ней.
Ну, что ж, вот такой конец у этой истории. Луна взойдет этой же ночью, не прерывая свой стремительный бег, и равнодушно примет отчет о том, что случилось в этот день в подлунном мире, никого не осуждая, не браня и не жалея. Её светлый лик все так же не изменен в своих эмоциях. А пятна на её прекрасном диске, как веснушки на носу - небольшой изъян. Но кровь на шерсти рыси-пятна на душе.