Вспомним прошлое?

 
  Прошлое.
Что ж это такое — прошлое?
Это наше «настрОенное», «насАженное», «вЫращенное», «устрОенное», «налАженное», «улОженное», «подбИтое», «вЫбитое»… и т. д. А время, как взбудораженное море, гонит свои штормовые полки на это «наше» — и смывает всё! Оставляет только СВОИ следы: вечные камни, вековые водоросли, песок и — пустоту. Ничего не остаётся. Если только не успел что-то сфотографировать, снять на камеру, записать в дневник — и ни единожды, а изо дня в день.
Выходит, прошлое наше только тем и живо, что его успели зафиксировать. Чего же стоят, в таком случае, все наши науки, если самое главное — это память?
Человеческая память убога, или у Бога, у нас её, как таковой, нет. И все науки, выходит, нам — в помощь, чтобы только память сохранить. Чтобы прошлое БЫЛО.
Мы думаем, что всё помним про себя, до всякой мелочи? Пока не придёт тебе в голову, ни с того — ни с сего, написать мемуары. И тут выясняется, что — ни-че-го. Ничего существенного, так, общие фразы, если только ещё и не банальные. А чтобы — эксклюзив! Это бери, дорогой, ручки, камеры, телефоны и — фиксируй, фиксируй, фиксируй!
Ничего не останется, кроме того, что успеешь поймать метким глазом. Но только не общё, не банально. А самое — твоё, только твоё! И ты поймёшь, что такое прошлое, какое оно.
Ах, как интересно читать дневники учёных, писателей, художников, военных. Как безоглядно и интуитивно доверяешь им! Только по их записям и можно судить об исторической подлинности прошедшего. Ведь они написаны не на потребу дня, не в угоду правящей элите. Они написаны для того, чтобы просто быть, чтобы мы, потомки, с полным правом могли сказать: «Это действительно было!»
Зафиксированное прошлое, оно навсегда — настоящее.
Как всё же дети и молодёжь внимательны к сердцебиению современности!
Кто знает, может, не расставаясь с интернетом, «купаясь» в селфи, они как будто предчувствуют эти штормовые полки, надвигающиеся на наше прошлое, ведь попадая в их камеру телефона, настоящее мгновенно становится прошлым, и это прошлое, в свою очередь, — преображённым настоящим.
Они предчувствуют этот пустой берег, оголённый жестокой волной, и, справедливо не доверяя своей памяти, доверяют лишь видеокамере.
Но, бедные, они не понимают, что бумаге легче уцелеть, чем любому гаджету, даже самому непромокаемому. Милые детки, берите ручки и блокноты и по старинке записывайте каждый свой день, иначе Вы не поймёте, как и зачем вы прожили свою жизнь. А страна забудет, что за всякое прошлое нужно держать ответ.

                ххх

Евгения брела вдоль берега всё ещё бушующего чёрного моря. Но тот привычный берег, где прошла её юность и четверть молодости, уже был неузнаваем. Словно это были какие-то неизвестные места, куда её случайно забросило, как иную героиню фантастического романа, в написании которых нынче упражняется добрая половина женщин, увлекшихся писательскими гонорарами.
Да-а, вот это была ночь! Страшные волны, высотой семь-восемь метров, разбушевавшись, сметали всё на своём пути: кофешки, рестораны, гостиницы, рыболовецкие домики, навесы, всевозможные ларьки и всё-всё-всё, что самонадеянный человечишка построил на берегу на вечные времена. Шторм заполонил и почистил берег так, что, проходя по нему, Евгения не уставала удивляться неимоверной силище, которой обладает мятущаяся морская стихия. И что интересно, в душе у неё, наряду с грустью об исчезнувшем таком дорогом сердцу мире, буйствовали, как волны, непонятный восторг и воодушевление.
И правда, душа её вздымалась и опускалась в унисон громогласным волнам, подхватываемая её глубоким дыханием.
«Откуда они принеслись эти толщи морского великолепия? Из каких дальних земель, как послы, с белыми свитками вестей примчались, и спешили теперь, спотыкаясь и сметая всё на своём пути, вручить их нам?».
Евгения, жадно вдыхала эту свежесть и новизну — и ей хотелось снять это на камеру так, чтобы сторонний взгляд смог ощутит то же, что чувствовала сейчас она. Несколько неплохих снимков и три видео удалось ей снять на телефон. Одно видео наудачу получилось очень необычным и оригинальным: в лапы волн угодила, каким-то образом, птица, наверное, соблазнилась рыбой; волны стали трепать её — и минуты жизни были уже сочтены, как вдруг, совсем молодой парнишка, рискнул и прыгнул с парапета на рокочущий берег; под угрозой пропасть самому, он спас птицу; когда так же молниеносно, как и спустился, он поднялся на парапет, держа птицу за крылья, только потом стало понятно, кто это; это был несчастный баклан.
Домой Евгения вернулась обновлённая и весёлая от ужаса.
Она рассказывала мужу, как идя от подруги, семья которой очень пострадала от стихии, решила и сама посмотреть на тот бардак и разруху, которую устроило ночное море. Она рассказывала взахлёб, перебивая саму себя.
Муж, Жора, был чуть старше неё, но всем казалось, что намного. Порой себе вслед он мог услышать от несведущих соседей: «А ваша дочь уже дома!» Но не внешность делала его старше, он душой был как будто взрослее и изо всех сил старался не витать в облаках. Евгения ему рассказывала, а он слушал в пол-уха, иногда незаметно посмеиваясь над её туманными парадоксами. А Евгения не только характером, но и внешне казалось очень молодой, хотя ей было уже под тридцать. Однако, словно, девчонка, она быстро бегала и ходила, со всеми здоровалась, как примерная пионерка, — и, видит Бог, ей уже никогда не стать солидной и степенной дамой.
Несмотря на кардинальные различия, всё же они дополняли друг друга. Лишённые возможности иметь детей, они и жили друг для друга, обоюдно нянча и холя, столь ранимые, самолюбия.
Евгения — профессиональный фотограф, иногда её печатают в местной газете. Жора работает в милиции водителем.
Живут они в небольшом южном курортном городе. Родителей у обоих уже не стало. А дальние родственники, в качестве двоюродных сестёр, братьев, теть и дядь, жили далеко.
Жора как-то обходился без родственников, а Евгении хотелось повидаться, повспоминать прошлое. И как всегда, Жора не поддержал её инициативы, предвидя не слишком весёлую для себя перспективу; впрочем, как и для Евгении.
Но она настояла.
Нашла сестрёнок в интернете и пригласила их приехать, хоть и без особой надежды, что они смогут.
Лето было ещё далеко впереди, зима стояла на пороге, и теплилась надежда, что к тому времени пляжи приведут в порядок, и можно будет попотчевать своих гостей ласковым морем. Это, может, единственная приманка, — думала Евгения, — чтобы родственники всё же приехали, ведь они не виделись ещё со времён глобальных перемен девяностых.
В далёком прошлом их советского детства, когда его никто не старался запомнить, (остались лишь любительские фотографии, которыми увлекался отец Евгении), кажется, что было там всё безупречно: и весело, и интересно, и хорошо.
Ну, вот это «кажется», и следом, как водится, сплошные штампы, кто-то сразу и добавит: «Как и у всех». Вот она наша память.
Было их три сестры. Не родные, двоюродные, но, волей судьбы, выросшие вместе, поскольку их матери были родными сёстрами и очень дружили.
Все праздники — вместе, все беды — вместе, на отдых на речку — вместе. Но надо отметить, что в отличие от своих мам и пап, сёстры не сказать, чтоб очень уж дружили.
Евгения была, на беду, средней сестрой. Это всегда намного сложнее, чем быть младшей, или старшей. С детства она привыкла «биться меж двух огней». «Масло подливали» ещё и родители с обеих сторон, которые не забывали увещевать: «Она же младшая, уступи ей!», либо: «Она же старше, что ж ты лезешь!»
Но, так или иначе, детство, проведённое вместе, всегда вспоминается с умилением и теплотой.
У младшей сестры, Ляли, с годами жизнь никак не изменилась. Вот уж ей было двадцать восемь, а она всё еще жила со своей любимой мамой, Варварой Андреевной, пожилой болезненной женщиной, в прошлом педагогом. Варвара Андреевна вела химию в старших классах и любила повторять, когда кто-то провиниться: «Ты же комсомолец!». И любимое своё словцо — самовоспитание — она не уставала всем напоминать. Жили они, после развала Союза, в Москве, в районе Бутова, где им удалось, продав квартиру в Казахстане, купить, довольно милую двухкомнатную, старой планировки.
Другая сестра, Таисия, будучи на три года старше Евгении, тоже одинока. Замужем она была, но недолго, детей не завели.
Так посмотришь, род их, как будто, кто проклял, буквально загибался на корню.
Таисия работала в ателье. Она с юности хорошо шила, сама делала выкройки, выписывала модные журналы и всегда стремилась следовать новым тенденциям. Она вместе с родителями, которые, так же, уже почили в Бозе, осталась в Казахстане, не убоявшись разгулявшегося казахского националистического духа.
Прошла зима, такая коротенькая на юге, что её едва замечают. Неприятная особенность её состояла лишь в том, что если она и начинается где-нибудь в конце декабря, то не сдаётся ещё аж до самого апреля.
Был уже конец мая.
— Жора! Всё! Жора! Жора! Всё! — пыталась докричаться до мужа радостная Евгения.
Жора слышал, но был в ванной и спешил на её зов с полотенцем в руках:
«Что?! Ну, что за срочность? Что, всё?! Неужели, земля перевернулась?»
— Перевернулась, Жорик! Наконец-то они собрались! Обе две приезжают в конце июня! Вчера получила от Ляли сообщение, а сегодня Таисия откликнулась.
— Кто обе две, — всё недоумевал непонятливый Жора, хотя он мог и вид делать, что долго не понимает, фишка у него такая.
— Да сёстры мои, Таисия и Ляля! — вскрикнула от нетерпения жена.
— Ну-ну-ну… интере-есно. Как это они соизволили?
— Да вот, уговорила. Урезонила их, что время-то летит, годы уходят, надо повидаться, всё-таки вместе выросли, хоть и двоюродные сестры.
— Да что ты так радуешься, толку, что сёстры, а ведь каждая из вас — лебедь, рак, да щука. Что у вас общего? Ну, встретитесь, а дальше-то что? — ворчал неверующий Жора.
— Что-что? Вспомним прошлое… посидим, — лепетала Евгения, хотя и улавливала в его словах долю правды.
— . Вспо-омним… А захотят ли они вспоминать? У каждого теперь своя жизнь, и прошла она бЭз нашего участия. И встреча ваша… ду-у-урь это всё!
— Не лезь, Жора, это наши дела! Лучше помоги встретить, — ответила она резко, начиная раздражаться
— Да, когда это ещё будет, чего заранее?..
Но всегда всё неприятное, как для любого из нас, так теперь и для Жоры, наступает очень быстро, не успеешь оглянуться, вот оно.
Сестра Ляля и её матушка Варвара Андреевна, прибыли на поезде ранним утром. Жора их должен был встретить, как и обещал жене. Но Жоры нигде не было. Постояв на перроне, оглядевшись, ловя взглядом лица, проходивших мимо, приезжих и встречающих, они направились с перрона к выходу. Поймали такси и, вооружённые адресом родственницы, легко оказались на месте.
Дом Евгении представлял собой двухэтажное строение, первый этаж которого был древнее и состоял из самана, как многие дома на юге; второй этаж кирпичный, достраивался позже. Это был дом родителей Жоры. С верхнего этажа на улицу спускалась металлическая витая лестница, она же частично служила навесом, под ней стоял большой стол с аккуратными лавочками. Здесь по утрам в теплый период Евгения с мужем завтракали, а вечерами засиживались до самой ночи за ужином и общими разговорами. Кстати сказать, жили они вместе уже около десяти лет, и ещё не случалось такого, чтоб им не о чем было поговорить.
Гости вошли во двор. Никого. Прошли дальше, переговариваясь вполголоса. Вошли в приоткрытую дверь дома:
— А где же все? Никто нас не встречает? — спросила Варвара Андреевна не то себя, не то Лялю.
И тут из кухни вылетает, вся в заботах и суете, Евгения:
— О, Господи, как вы тихо вошли, аж испугали!
— А я говорю Лялечке, а где же все, никто нас не встречает, — весело и громко повторила Варвара Андреевна, словно её застигли врасплох.
— Ой, тетя Варя! Лялечка! Как я рада вас видеть! — Евгения целует тётушку и дотягивается до высокой Ляле. — Сколько мы не виделись? И повзрослели, и постарели…
— И не говори, Женечка, такая жизнь. Ну, вот, увиделись, и хорошо, — приговаривала Варвара Андреевна, пристраивая свои вещи. Ляля молчала и улыбалась, как бы подтверждая слова матери.
— А Жорик поехал вас встретить… Что, не встретил? Как всегда… А я тут на кухне стряпаю, готовлюсь.
— Ой, как мы устали, пока доехали, такая дорога утомительная. У меня как разболелась спина. Давление. Ляля меня отпаивает. Ох, еле-еле доехала! Ну, что ж ты хочешь, возраст… — затянула любимый мотив тётушка.
Евгения кивала ей в ответ, а сама всё соображала, куда подевался Жорик.
— Так… куда нам пройти? — заметив нерасторопность племянницы, спросила Варвара Андреевна.
Ой, простите, давайте на второй этаж, там сухие и уютные комнаты, занимайте любую.
— Лялечка, пойдём, бери вещи, — скомандовала тётушка.
В этот же день ждали и Таисию, но так не получилось. Не просто вырваться из Казахстана. Пожаловала она только через два дня.
Когда сестра с тётушкой поднялись наверх, приехал, наконец, цел и невредим, Жора.
— Ну, что все в сборе? — наигранно спросил он.
— Ты почему мою сестру не встретил? — накинулась на него жена.
— А я её встретил… да мимо прошёл… случайно, — ответил Жора, пытаясь шуткой выкрутиться из дурацкого положения.
В это время вниз уже спускалась по внутренней лестнице Варвара Андреевна, являясь невольным свидетелем разговора.
— Эх, ты зятёк, забыл Лялю, так хоть меня-то ещё помнишь? Как же ты мимо меня прошёл, — говорила она, идя навстречу зятю и затем похлопывая его по плечу.
Жора пожимает плечами, вытягивая из себя улыбку:
— Да не знаю, так получилось…
— Ну, всё! Давайте все за стол, завтракать-обедать, уже всё равно, — по-хозяйски заявила Евгения.
Прошёл день до вечера. Тётушка всё расспрашивала о хозяйстве, почему не заводят курей, очень выгодно, а здесь, гуляя по приусадебному участку, рассуждала она, можно было бы поставить теплицу. В доме её интересовала обстановка, не слишком богатая. И в связи с этим она вспомнила, как была в гостях у своих знакомых, они очень обеспечены, и как у них всё изыскано и красиво. А угощали они их мантами, от которых они, «естественно», отказались: «Мы же не с голодного края!» На что Евгения ответила: «А я бы не отказалась!».
Ляля ничего не говорила, ходила следом за матерью, сопровождая её.
Один раз, когда тётушка отдыхала, Евгения поймала её в коридорчике, через который она хотела прошмыгнуть в их с матерью комнату, чтобы поговорить с глазу на глаз:
— Ляля! Погоди. Ну как ты живёшь? Мы же так и не поговорили ещё… — успела произнести Евгения.
— Всё хорошо, нормально… — буквально на ходу бросила ей сестра и скорей зашла в комнату.
Евгения пожала плечами, постояла, а потом махнула на это рукой, чтобы лишний раз не морочить себе голову.
Наконец приехала Таисия. Она громогласно вошла в дом, яркая, уверенная в себе женщина, подтягивая за собой, тёмно-синий в белый цветочек, чемодан на колёсиках.
— О-го-го, хоромы! Хорошо устроились! Одна комната, другая, ещё лестница на этаж, ты посмотри! — Она заглядывает сразу почти во все комнаты, окна и двери. — У моря! Не абы как!
На её такое торжественное прибытие вышли сразу все: и Евгения, и Варвара Андреевна, и Ляля. Жора был на работе.
— Тая, Господи! Какая молодец, что вырвалась, приехала! — встретила её Евгения.
— Да вот, как-то получилось, сама не ожидала. Здравствуй, Женя! Ой, а ты мне нравишься, молодец! — разглядывая сестру, произнесла Таисия.
Сестры обнимаются и целуются.
…О, а вы уже здесь?! — увидев родственников, обрадовалась Таисия. — Тётя Варя, Ляля! Рада, рада вас видеть! Они обнимаются и целуются.
Тётушка первая кидается в объятия племянницы, Ляля скромно улыбается и поглядывает то на одну, то на другую.
— Ну, давай, сестрёнка, устраивайся! На втором этаже комната, поднимайся, — предложила Евгения. — А затем все — за стол! Мы наготовили, как на свадьбу.
Подъехал Жора с работы. Помог Евгении накрыть в зале праздничный стол.
Варвара Андреевна всё порывалась помочь, но Евгения отказалась. Сёстры, разбежавшись по комнатам, ничего не предлагали.
Муж с женой не хотели ударить перед гостями в грязь лицом и накрыли щедрый стол.
Все расселись и, как и предполагал Жора, вначале чуждо, в тишине, стучали ложками, накладывая в тарелки салаты, рыбу, холодец. Паузу остановила Таисия.
— Ну, рассказывайте свои новости. Женька, примерно вижу, как живёт. А Вы тёть Варя?
— Ой, Таичка, да что рассказывать. Живём потихоньку… в Москве, ты же знаешь?
— Считай в центре, — вдруг добавила Ляля, и получилось это у неё как-то нескромно.
— Да, почти что в центре, — поглядев на дочь, смущённо подтвердила Варвара Андреевна.
— Да-а? Почти в центре? — удивилась Евгения.
— О-о, тёть Варя, Вы в своём репертуаре! Да перестаньте Вы хвастаться: в Москве, в центре. Подумаешь, Москва! Как будто в других местах жить нельзя, только в Москве. Я вот осталась в Казахстане, трудно было, но не испугалась, и не жалею. Но если и жалею, то, кому какое дело. Если не замужем и не в Москве, то будто и не живёшь? А я вот живу! И дай Бог каждому.
Евгению смутил неожиданный выпад Таисии. Но она промолчала. Варвара Андреевна же никогда не молчала, если ей что-то не нравилось. Поджав губы, на правах представителя старшего поколения она произнесла:
— Знаешь, Тая, ты почему так разговариваешь со мной? Я, по-моему, ничего такого ещё не сказала, чтобы ты мне выказывала. Нужно быть…
Ляля потихоньку ей шептала: «Мам, ну, перестань, не обращай внимания, успокойся, не надо».
…сдержанней, культурней. Странно! Нет, это ведь странно! Ну, вы видели, почему она со мной так разговаривает? Что я сказала?
— А как я с Вами разговариваю? Нормально. Я тоже ничего не сказала. Мг!
— Ну, ладно вам, только встретились, и уже, — испугалась Евгения, что сейчас же нарушится благоденствие, о котором она так мечтала, встретившись с родственниками. — Нас, близких, осталось уже так мало, не будем ссориться. Жора включи музон повеселей.
— Есть, — послушно ответил муж и поставил кассету с казачьими песнями. Потянулась медленная, как дымок, песня: « За туманом, ничого нэ выдно, за туманом…»
Понемногу гости разговорились, выпив вишнёвой наливочки. Жора тоже повеселел и расслабился.
— Да, ду-у-урь это всё! — Выкрикивал он поверх уже весёлой залихватской казачьей песни, споря с тётушкой.
— Никакая не дурь! Ты там знаешь! — не сдавалась Варвара Андреевна.
— Нет, погодите. Стоп, стоп. Я хочу сказать, — попросила внимания Таисия, — сестрёнки, тётя Варя, вы понимаете, за столько лет мы собрались все вместе. А помните, как наши родители собирались на Первомай?
Все наперебой начали вспоминать: «Да… было время».
Моя мама жарила пирожки с картошкой, — вспомнила Евгения, — как все их любили!
Все: «Да… пирожки… помню-помню…»
А мы, маленькие ещё были, — продолжала Таисия, — помните, мы играли под столом, у вас, Женька? Под круглым столом, за которым сидели и праздновали наши родители? Помните, эту нашу песенку: «Трынди-брынди, балалай, под столом сидит Бабай…»
Сестры рассмеялись. Евгения от души. Таисия сдержанно. Ляля скромно улыбнулась.
— Слушайте, а дальше как? — всполошилась Евгения, что не помнит детской любимой песенки.
«Он не ест и не пьёт, только песенки поёт!» — так, кажется, — тихо, чуть заикаясь, проговорила Ляля.
— Да-да-да, точно, он не ест и не пьёт, только песенки поёт, точно, — вспомнила уже и Евгения.
— Ох, сестрёнки, вспомнили! — с сожалением произнесла Таисия. — А я вот старше, а не помню.
Потом она встала из-за стола и призвала Лялю:
— Послушай, а что ты мне там писала? Пошли к окошку… какой воздух!.. Я уже так насытилась, нужно растрястись немного.
— Мам, я сейчас, с Таей… — обратилась Ляля к матери, снова спорящей о чём-то с Жорой.
Две сестры, старшая и младшая, отошли к открытому окну и неслышно о чём-то заговорили. Это слегка задело хозяйку дома, но она снова не придала значения, а перевела своё внимание на другую тему.
— Тётя Варя, а Вы помните это время?
— О чём ты? А-а, Первомай? — Переспросила тётушка, отвлекшись от разговора с Жорой, — Ой, деточка, я всё помню. Да жизнь такая суматошная, что и вспоминать некогда… Ляля, тебя там не просквозит? — внезапно обратилась она к дочери.
— Нет, мам, не холодно.
Евгения поняла, что продолжения темы не последует, налила себе наливки, выпила и пошла за своими фотографиями, подумав, что сможет хоть ими развлечь своих гостей.
— Варвара Андреевна, вот Вы всю жизнь проучили детей… — не унимался Жора.
— . Как же это я их п р о у ч и л а? Надо говорить учила, — перебила его Варвара Андреевна, так и не дослушав до конца вопроса.
— Ну, вот… я же говорил… ду-у-урь всё это, — сказал самому себе Жора и тоже налил себе рюмочку наливки.
— О чём это ты? — поймала его бывший педагог.
— Варвара Андреевна, давайте пить чай с пирожком, а? — быстро сориентировался Жора.
— Ляля, девочки, чай с пирогом, к столу! Ляля, ты будешь?
— Будем, будем, — поторопилась ответить за сестру Таисия.
Жора подсуетился с кипятком и заваркой, принёс пирог с вишней, женщины подсели к столу, нахваливая внешний вид пирога.
Пришла Евгения с альбомом. Муж, неожиданно выхватив из её рук альбом и воскликнул:
— Жена! а пойдём плясать?!
— А пойдём! — согласилась жена, многозначительно посмотрев на мужа.
Как раз из магнитофона понеслась: «Гай, гай, гай, гай, гай зэлэнэнький!.
— Эх, жёнка Женька!! — пускается в пляс Жора, заводя и себя и Евгению.
— Трынди — брынди, балалай! Под столом сидит бабай! — выкрикивает Евгения, кружась с мужем в танце.
Супруги от души плясали, а на них, смотрели, попивая чаёк, надменная Таисия, скромная Ляля, и всегда разочарованная Варвара Андреевна.