Эмили пишет:
«Сирены ревут, но город
вроде не тронут,
в порядке отец и мать.
Рык карронады – голодному зверю впору.
Мы не увиделись, Томми, но верю – скоро
руки согреешь теплом моего письма.
Томми, мне стыдно.
Смущение скрыть в ладонях
было столь тяжко,
что проще насмешки плеть:
Грубо.
Язвительно.
Жгут не слова – огонь, и:
"только не выдать бы,
только бы он не понял..."
Томми, мне жаль.
Обещаю не делать впредь.»
Эмили пишет:
«Дотла догорела осень,
сполохи, грохот – терзают, лишая сна.
Вы отступаете – рубит приёмник в восемь;
Папа не слышал – такое его подкосит;
прячу как следует – лучше ему не знать.»
Видит во снах: исступлённо, не веря в помощь,
соткана болью, ведёт бесконечный бой
мёртвая рота,
где каждый – фантом всего лишь.
Эмили пишет:
«Три года прошло. А помнишь..?»
Эмили в ужасе: вспомнить бы ей самой.
Эмили знает:
кровавой забавы ради
время напрасно ломает кривой оскал,
рыжие пряди порывом фугасным гладит –
Эм цепенеет в холодном плену объятий.
Бешеным криком взорвётся её тоска –
где ты?!..
...и тлеют, и стонут в огне страницы.
Грозных мотивов скандируя первый стих,
в мороке лет растворятся границы лиц, а
Эмили пишет:
«Томми, мне скоро тридцать,
ты обещал, мол, вернусь к двадцати пяти.»
Эмили снится:
колонной с седого склона,
вплавив цевьё в ладони, спешит отряд;
снится кордон ей и рокот наречий горных,
полный огня и свинца предрассветный шторм, и –
громче и ближе вскипающая земля:
только бы выжить.
Бледны, холодеют пальцы,
плавится панцирь брони, защитив Ничто.
Зверь наступает.
Не слышать его.
Дождаться.
Эмили пишет.
А где-то, в могиле братской,
писем её
никогда
не получит
Том.
15.05.22